«Влажность» — одна из знаковых инди-групп, которая сперва запомнилась песней про Карину Истомину, а затем стала писать треки про мрачные мысли и острые чувства. Она регулярно выступала на московских фестивалях: «Боли», Motherland и Faces & Laces. При их непосредственном участии развивалась нишевая музыкальная культура, в которой всегда находилось место всему странному и честному. Сейчас, когда российская сцена постепенно разворачивается в сторону официоза, а музыканты и промоутеры из инди-тусовки все чаще уезжают, перспективы развития подобных проектов становятся более туманными. Но Никита Соколов, который не только поет во «Влажности», но и пишет для нее все тексты, продолжает свое дело — несмотря на неопределенность, проблемы с ментальным здоровьем и мучительные флешбэки из прошлого. Мы поговорили с ним про новый релиз, «синдром „Паверхауса“» и психотерапию, а также про путь от пьяных угаров и катаний на мусорных баках до настольных игр и экологичности.
— В 2022 году вы объявили, что «Влажность» прекращает свое существование. Почему вы так решили и почему в итоге этого не произошло?
— В начале лета мы подумали, что уперлись в свой потолок количества слушателей, но при этом мы не считали, что стали делать музыку хуже. Начали искать причины и пришли к неоднозначному выводу, что все дело в названии. Судя по статистике, у постов в VK с нашими релизами довольно много просмотров, но саму музыку слушает только треть из тех, кто увидел пост.
Мы думали, это происходит так: люди видят неприятное название «Влажность», и такие: «Господи, что это за гадость, я даже не буду это включать». Поговорили с лейблом и решили просто переименоваться. По факту последний концерт (в июле 2022 года — Прим. ред.) был бы последним для группы «Влажность», а наш новый релиз вышел бы уже под другим названием.
— Каким?
— Мы хотели назвать группу «Ллюбовь» — никто в России почему‑то до этого не додумался, а это большое сильное слово, которое отчасти описывает нашу музыку. Она про любовь к себе, про то, как ты проходишь через свои проблемы, травмы, прорабатываешь их, пытаешься жить дальше, несмотря на тьму внутри.
А потом мы передумали переименовываться. Лейбл убедил нас в том, что тогда мы вообще можем пропасть с музыкальной карты. И мы все-таки решили засунуть свои амбиции подальше: зачем рисковать, если есть синица в руках.
— Сейчас в группе только ты и Олег Сухих, который пишет музыку, остальные ребята — сессионщики. Знаю, что ваша бывшая постоянная барабанщица Соня отказалась участвовать в прощальных концертах после конфликта на финансовой почве, но потом вы помирились. Что у вас произошло?
— Если вкратце — мы не поделили деньги. В общем, там смешная сумма, но просто все пошли на принцип — и мы, и она. Она должна была участвовать в последних концертах, но из‑за этого конфликта отказалась, и нам пришлось переносить выступление, искать барабанщика, который за неделю должен был выучить 40 песен. А после концерта мы остыли и выплатили Соне сумму, на которую она претендовала. Мы остались друзьями, но решили никогда больше не работать вместе. Сейчас у нас отличные отношения, мы часто видимся.
— У моего друга есть выражение «синдром „Паверхауса“»: мол, многие группы не вырастают из тусовки вокруг этого клуба, потому что в ней слишком комфортно и нет стимула выходить на новую аудиторию. Не получится ли такого у «Влажности», после того как вы решили не переименовываться?
— Мы бы хотели выйти на новую аудиторию, для этого экспериментируем со звучанием от релиза к релизу. «Терапия» и «Эмпатия ноль» — это поп-панк, в котором больше попа, чем панка. А сейчас мы выпустили «Мороз», и там есть и гранж, и хип-хоп.
Вместе с тем эксперименты — это тоже скользкая дорожка, если у тебя не очень много слушателей. На наш новый альбом аудитория отреагировала неоднозначно — кто‑то пишет: «Блин, всего одна панк-песня на альбоме, что это такое». И таких комментариев очень много. Соответственно, есть риск, что условно 10% слушателей не придет к нам на следующий концерт. При этом подтянется, к примеру, 5% новой аудитории, но они придут на рэп, а услышат совершенно другие песни и тоже разочаруются.
— Знаю, что у тебя есть сайд-проект «Глубоко» и фановый телеграм-канал «Вышел ли рэп-альбом Никиты Соколова?». Что для тебя значит рэп?
— «Глубоко» — это не проект, это прикол! Мы его сделали, когда еще даже не выпустили первый альбом «Влажности», записали все в дырку для наушников на айфон. Ну и вообще, мое увлечение рэпом — это мем. У меня в подростковом возрасте был рэп-проект, он до сих пор лежит во «ВКонтакте», но я никогда не скажу никому свой псевдоним. Я рос на группе Centr, Ноггано, Смоки Мо, поэтому можно понять, что там за музыка. При этом мне нравится, что для альбома «Влажности» я могу сделать несколько рэп-треков и их кто‑то услышит. Может, в маниакальном эпизоде запишу полноценный рэп-альбом за неделю (смеется).
— Ты говорил, что все тексты группы «Влажность» автобиографические, и их лирический герой — это буквально Никита Соколов. Не бывает ли, что кого‑то это задевает?
— Бывает. Но я всегда выбираю сказать все как есть, потому что это как терапия для меня. Я не хожу к психотерапевту. Когда у меня есть какая‑то боль внутри, связанная с женщиной в том числе, мне легче написать песню — и мне правда становится лучше после этого. Ну, а женщины — они не обижаются, они просто говорят типа «Блин, Никит, довел меня до истерики». Я говорю: «Сорри, ну не слушай больше». Я же не намеренно издеваюсь — мне теперь не писать песни, что ли?
— Было ли у тебя такое, что девчонки говорили тебе: «О нет, я слышала твои песни, я с тобой связываться не буду»?
— Кстати, нет. Сейчас будет опасно (для меня), но ладно, я скажу. По моему личному опыту — я не буду говорить за всех — большинству женщин нравится страдать. У нас на концертах больше слушателей-девочек. Забей на «Влажность» — возьми «Три дня дождя». Послушай его текст про то, какой он мудак, такой грустный-печальный, поэтому имеет право использовать женщин. И посмотри на семь тысяч девочек на его концерте в «Адреналине». Так это и работает, и это нормально.
— Тебе это не кажется стремным с точки зрения позиционирования артиста? Или на человеческом уровне, что ты можешь быть мудаком?
— Да я не мудак!
— Нет, я не хочу сказать, что ты мудак, просто когда ты так отстраненно говоришь про то, что женщины любят страдать, и поэтому артист может себе позволить что‑то…
— Нет, стоп, а то это можно интерпретировать как угодно. Я никогда специально не делал никому больно. Спроси любую мою женщину, она скажет: «Никита хороший парень, он сложный, но он всегда был обходительным и чутким со мной». Неважно, были у меня с ней серьезные отношения или только встреча на одну ночь. В текстах иногда проскакивает что‑то не очень приятное, но это уже чуть-чуть… творчество (смеется).
— Новый альбом «Влажности» «Мороз» сильно связан с твоим прошлым. Ты писал: «За это хочу сказать спасибо моей мертвой бывшей, моей матери-психопату и моему депрессивному эпизоду». Что за тема с мертвой девушкой?
— Это обычная история, просто так получилось, что она очень сильно на меня повлияла. У меня еще в школе была девушка — и да, ее фамилия Мороз. Мы любили друг друга, планировали детей, наши семьи дружили — я был совершенно другим человеком тогда. А потом так получилось, что она предала меня. Мы расстались, но я очень любил ее и продолжал с ней общаться, и в течение еще двух лет она уничтожала меня как мужчину и как личность. Я тупой: нужно было просто заблокировать ее, но я этого не сделал.
И это очень сильно на меня повлияло: мне пришлось доказывать себе, что я крутой, и переспать практически с четырьмя сотнями женщин. После этого я пришел в себя. Я не горжусь этим и не настолько люблю секс, чтобы у меня было столько партнерш. Но это все из‑за той драмы.
Если ты послушаешь альбом, после того что я рассказал, ты услышишь многие строчки по-новому. То, что она мертвая, это просто образ: она умерла для меня. Но вообще, по городу ходил слух, что она сторчалась.
— Эта история давнишняя, но ты смог разобраться с ней только сейчас.
— Альбом вышел ровно через 10 лет после того, как это случилось.
— Все это тебя так долго держало, тебе не кажется, что с этой историей можно было попрощаться гораздо раньше, если бы ты позволил психотерапевту тебе помочь?
— У меня есть очень много друзей и знакомых, которые пользуются услугами психотерапевтов и отдают за это большие деньги. Но из десяти человек только одному это реально помогает. Я в такую лотерею играть не хочу. При этом я прочитал очень много книг по психоанализу и всяким психологическим практикам. Я сам работаю с собой. К примеру, собственноручно избавился от синдрома отличника. Это не значит, что я сейчас буду советовать людям типа «справляйтесь сами». Каждый делает свой выбор.
— Ты рассказывал, что у тебя были попытки покончить с жизнью и что, если бы у тебя не было таких состояний, у нас бы не было «Ультранасилий» и «Терапии». Нет ли в этом романтизации ментальных расстройств?
— Год назад у меня действительно была последняя попытка самоубийства. Точно последняя. Потому что раньше моя жизнь была абсолютно цикличной: осенняя депрессия меня всегда *********** [разрушала] так, что у меня были самые худшие мысли. И осенью 2022-го я отлично справился с этим: просто перестал радикализировать свое состояние. Как будто год назад у меня все еще был юношеский максимализм, хотя мне уже 29 (смеется). Тебе плохо, а ты такой: сейчас я послушаю самые грустные песни Оливера Три, Joji еще включу, пойду в ванную, буду там рыдать всю ночь и писать песни. А потом возьму алкоголь, позову сюда каких‑нибудь девчонок и буду забываться с ними. На следующий день они уедут, я буду рыдать весь оставшийся день, а потом мне захочется убить себя.
Я это пережил, разорвал замкнутый круг. Знаешь, что я делал вместо этого? Я звал друзей, и мы играли в настольные игры и общались. Я понял, что есть люди, которые могут поддержать меня, дарить мне тепло, радость, моменты, ради которых хочется продолжать жить, и я благодарен им за это. У меня реально самые лучшие друзья.
— Как ты чувствуешь себя сейчас?
— Ну у меня биполярное расстройство — точнее, оно не диагностировано, но у меня есть знакомый психотерапевт, к которому я не ходил именно на прием, но он сказал, что это оно. У меня есть периоды депрессии, но с каждым разом они становятся все мягче. Возможно, я реально отпускаю прошлое. Не знаю, как это работает.
В предыдущий период мании я сделал нам тур по разным городам — сейчас у нас будет очень много концертов. От мрачных мыслей очень хорошо отвлекает какая‑то деятельность. У меня же нет работы, я просто пишу. И, соответственно, я могу весь день прозалипать, играя в PlayStation, и в такие дни мысли в голове часто становятся нехорошими. А когда я знаю, что у меня впереди концерты и мне нужно репетировать, анонсировать эти концерты, таргетировать, это уже не дает сильно провалиться.
— В какие моменты ты себя чувствуешь счастливым?
— Я не испытываю счастья, я испытываю чувство комфорта. Ну окей, когда в последний раз я влюблялся — наверное, первые два месяца это можно было назвать счастьем.
— Любишь ли ты себя?
— Не знаю. Наверное, это тоже про комфорт: мне, на самом деле, ничего особенного не нужно. Я из довольно бедной семьи, в юности четыре года жил в общежитии. С тех пор жилье, которое я снимаю, становится все лучше. К примеру, сейчас я в крутом районе в маленькой комнате — она всего десять метров, а я сам почти двухметровый. В ней есть матрас, голые стены и красная лампа. И мне вообще отлично. Люблю я себя или не люблю — решай сама.
— Ты говорил, что перед концертами несколько дней не ешь, чтобы людям было приятно на тебя смотреть. Кажется, это тоже про любовь, точнее, про нелюбовь к себе?
— Ну, это я не ел, когда выступал с голым торсом, а сейчас я уже забил и выступаю просто в футболке. Друзья, у которых есть расстройство пищевого поведения, говорили мне, что это звоночек. Но я рассуждал так: есть люди, которые любят меня и мою музыку, они пришли на концерт и отдали деньги. И они должны увидеть меня в лучшей физической форме — это моя обязанность.
Сейчас я перешел на более здоровое питание, кстати, майонез уже месяц не ем, а у меня канал так, между прочим, называется. Подписывайтесь на «Бесконечный майонез»! Стал выбирать позы в сексе, связанные с прокачкой пресса.
— В одном из интервью ты говорил, что дал в свое время 50 нетрезвых концертов и тебе не очень комфортно выходить на сцену не под алкоголем. Так ли это сейчас?
— Мне кажется, как раз с того интервью я выступаю трезвым. Ну могу выпить банку пива. У меня был период повышенной тревожности, и перед нашим большим сольником в «Бумажке», на который пришло 500 человек, я выпил таблетку атаракса. Мне стало спокойнее, но мои эмоции — это важная часть выступлений, и мне пришлось отыгрывать состояния, которых в тот момент по факту не было, и мне было очень мерзко от того, что я обманываю людей. Больше я так не делаю, даже если сильно нервничаю перед концертом.
Плюс у меня проблемные голосовые связки, и алкоголь на них сильно влияет. Я же никогда не умел петь, у меня нет музыкального образования. Сейчас я пою гораздо лучше — минус алкоголь, больше репетиций, всякие там чаечки горячие. Это хорошо работает.
— Ты уже немного говорил про туры, расскажи, что самое дикое случалось в них?
— Секс с фанатками, алкоголь, наркотики — ну это у всех так. Какие‑то пьяные угары, когда вы со слушателями творите всякую неадекватную дичь после концерта. Где‑то ты скатываешься с горы на огромном мусорном баке, выезжая на проезжую часть, и тебя чуть не сбивает машина, а где‑то из‑под твоего пьяного носа улетает самолет, и тебе приходится ехать на BlaBlaCar из Москвы аж до Ростова; где‑то тебя увозят к себе на всю ночь две 40-летние фанатки; где‑то ты даешь концерт с температурой 39,9 в полуобморочном состоянии. Это так, навскидку я вспомнил. Дико, конечно. Но это было раньше, сейчас все более экологично.
— Насколько ты вообще открыт к тому, чтобы общаться со своими фанатами?
— Очень открыт. Я до сих пор всем отвечаю. Мне пишет очень много слушателей, у которых случается что‑то в жизни. Это может быть школьник из условного Барнаула за тысячу километров от меня, который чувствует через музыку то, что чувствую я. И я могу с ним пообщаться, записать голосовое, дать советы. Я очень ценю эту связь. Я никогда не нахамлю, не сделаю какое‑то высокомерное дерьмо. И я надеюсь, что так и будет продолжаться и дальше.
Они говорят, что им проще переживать тяжелые моменты, когда они знают, что кто‑то чувствует ту же боль, что и они.
— У твоего сайд-проекта «Кислота» есть трек «Голос» про протесты в России и Беларуси. У другой твоей группы «ублюдки!» — песня «2018». То есть тебе важно реагировать на то, что происходит вокруг. Переживаешь ли ты, что сейчас не можешь говорить обо всем, о чем хочешь?
— Я говорю обо всем, о чем хочу говорить. Сейчас у нас вышел фит со Стереополиной — музыкально он странный, но, если посмотреть на мой текст, там вполне себе есть строчки, за которые можно получить по жопе, и я это понимаю.
— Ты не боишься этого?
— Плюс небольшого артиста в том, что меня не видно. Я считаю, продолжать говорить — это мой гражданский долг. Я люблю свою страну и не люблю то, что в ней сейчас происходит.
— Тебе удается жить на то, что приносит музыка?
— Как ни странно, да, хоть и очень нестабильно. Мы зарабатываем на концертах. Деньги со стримингов мы не получаем из‑за авансового долга перед лейблом. И не будем получать еще года полтора.
Еще пишу стихи, эти сборники продаются. Мой телеграм-канал уже монетизируется — мне платят за рекламу. Я планирую запускать аккаунт на BoostyРоссийский сервис подписки на контент. Стал популярен после блокировки в стране Patreon.. И все это по факту тоже связано с музыкой, люди меня знают, потому что есть «Влажность».
— Почему образовался долг?
— Проект «Кислота» был в свое время очень амбициозным: мы делали его в 2020 году, заигрывали с гиперпопом. Тогда в России это было в новинку. И мы попросили у лейбла аванс на пару клипов, таргетинг, фотосессии. Решили все сделать сами: собрали команду из знакомых, потому что нанимать суперпрофессионалов очень дорого. Но в итоге из говна и палок мы собрали два клипа, которые так и не вышли, потому что они мне просто не понравились. А долг остался. У «Кислоты» даже не было ни одного концерта.
— Вы так много поставили на проект, а в итоге клипы не вышли, концертов не было — почему?
— Сначала концерты приостановили из‑за ковида. В феврале 2022-го мы планировали разогревать 100 Gecs, но потом они отменили свой приезд. Это должно было быть первое выступление «Кислоты». Но какие‑то песни этого проекта хорошо зашли, несколько треков даже есть в синхронизации, к примеру, в фильме «Межсезонье» Александра Ханта звучит «Голос».
— Знаю, что однажды к вам с Олегом обратилась очень обеспеченная девчонка, которая попросила спродюсировать ей альбом. И вы даже записали крутые, по отзывам, демки. Чем эта история закончилась?
— Эта девочка — наша знакомая и фанатка группы. У нее был инвестор и деньги, и она нас запрягла делать альбом. У нее были свои тексты, я ей помогал с ними и с вокальными партиями, Олег — с продакшеном, делал аранжировки. Мы работали над альбомом по пять дней в неделю, получали хорошие деньги. Я должен был быть еще и менеджером: разрабатывал медиаплан, контент-план, делал визуал, успел организовать пару фотосессий. А потом началась… Понятно, что началось. Ушел инвестор, потому что бабки у него были за границей, и все закончилось, альбом так и не вышел. Но релиз, правда, хороший.
— Сложно ли тебе расставаться с музыкой, написанной для других?
— Нет, я иногда гострайчу музыкантам. Один из них — большой блогер, я получил разовый гонорар — дурак, нужно было процент брать. Не могу разглашать, кто это. А остальные — чуть ниже меня по цеху.
— Возможно ли будет угадать по твоему почерку, что это ты написал?
— Нет, это вообще на меня не похоже . Я по-разному пишу — и рэп, и рок. Работаю очень быстро: могу написать песню за 10 минут. Обращайтесь!
— Раньше у вас были театрализованные представления и перформативные элементы. К примеру, на презентации второго «Ультранасилия» на сцене звучал монолог психотерапевта, а ты отвечал ему песнями. Есть ли сейчас вдохновение на такое?
— Тогда подобная культура еще была жива. До ковида пузырь концертов и фестивалей раздувался, было очень много артистов. Условно, ты смотришь на Shortparis и тоже хочешь как‑то так высказаться — и придумываешь что‑то свое.
Мы планировали перформанс на «Боли», но он не состоялся, потому что я про него проболтался, будучи пьяным. (По задумке Никиты, на сцену должна была выйти девушка в полицейской форме, которую он бы поставил на колени. Это дошло до основателя фестиваля «Боль» Степана Казарьяна, и он попросил Никиту подписать документ, что он не покажет свои гениталии и не будет изображать половой акт на сцене. — Прим. ред.). Может, и хорошо что этого не произошло: меня бы отменили и всех посадили. Глупая и слишком уж радикальная идея, честно говоря, — сейчас я это понимаю.
— Вы группа, которая много выступала на «Боли», Faces & Laces и других фестивалях и сделала свой вклад в формирование нишевой музыкальной культуры, которая расцвела в десятых. Теперь от нее как будто мало что осталось. Жаль ли тебе ее?
— Было много классных групп, которых вырастили условные «Боль» и Motherland. Сейчас они либо распались, либо разъехались по разным странам. Раньше был большой фестиваль, который нас объединял, мы все так или иначе общались. В подобной атмосфере хочется что‑то делать, придумывать, коллабиться. А сейчас ты как будто голый валяешься на пыльной обочине.
Есть, конечно, какие‑то фестивали, но их делают не ради культуры, а ради бабок. Например, был фестиваль, назовем его «Б». Ты смотришь на лайнап и видишь там артистов, которые делают музыку исключительно для монетизации. Хорошую музыку, ничего не говорю. Но это уже другое. Это чисто промоутерские концерты, мол, мы соберем классных артистов-бизнесменов, найдем охренительное место и зарубим бабки.
Когда отменились концерты в ковидный локдаун, «Боль» сделала онлайн-фестиваль, и донаты со стримов пошли всем нуждающимся в этот момент инди-артистам. Мы даже не выступали, но нам прислали деньги. Сделают ли что‑то подобное организаторы фестиваля «Б» в похожей ситуации? Я думаю, нет.
— Это может вернуться?
— Из‑за того, что нельзя ничего планировать даже на год вперед, делать осознанные проекты, нам остается только собирать культуру по кусочкам. Вернуть это все здесь и сейчас, разом — невозможно.
Концерты группы «Влажность» пройдут 26 марта в «16 тонн» в Москве и 29 июля в «Ласточке» в Петербурге.
