«Он как будто прожил несколько жизней»: современники, друзья и критики о Мамонове

— Мы с Петром дружили с начала 70-х, то есть я его знаю практически 50 лет. Последние полтора года мы с ним не общались, так как жили в разных странах, никаких конфликтов у нас не было. Петя был абсолютно уникальным человеком, очень яркой личностью, невероятно талантливым, причем во многих отношениях — замечательным танцором, потрясающим мимом, поэтом, музыкантом, певцом, очень убедительным актером. Что касается личной жизни, Петя был веселым, но при этом непредсказуемым, скандальным и довольно диким. Но нам, его друзьям, это только нравилось, хотя другие люди могли бы быть шокированы Петиным образом жизни.

Что касается работы, если говорить о рок-н-ролле, рабочие отношения особого значения не имеют. Работа хороша на конвейере или в конторе — Петя не был ни конвейерным продуктом, ни конторским человеком. Само позорное слово «работа» и образ Петра Мамонова у меня плохо сочетаются. Петя, как и все люди нашего круга, всю жизнь только развлекался и самовыражался.

Таких, как Петя, не забывают. Он оставил заметное культурное наследие, потому что был уникальным. Второго Мамонова ни в нашей музыке, ни в нашем кинематографе не было и не будет. Он не оставил после себя последователей, школы — его наследие улетучилось вместе с ним. Но помнить и обращаться и к его сочинениям, и к его образу точно будут.

— В этом году исполнилось 20 лет, как я брал интервью у Мамонова. Помню, когда я уже уезжал из деревни Ревякино, где жил Петр Николаевич, он выдал мне на прощание трехлитровую банку огурцов. Я заснул в автобусе, и банка разбилась. А я был какой‑то сонный, безвольный, и эти осколки с огурцами прямо в пакете затолкал под кресло и сделал вид, что это не мое. Но переживал за эти огурцы, наверное, в них был какой‑то сакральный символ. Через недели две-три встречаю Петра Николаевича, он вдруг смотрит на меня взглядом старца и говорит: «Что, Алексей, не довез огурцы?» Я прямо в божественном трепете застыл. Потом выяснилось, что его жена Оля ехала на том же автобусе из Москвы в деревню и по запаху поняла, что это ее рассол. Не помню, кстати, что сказал Мамонов по поводу интервью, — он не мыслил в категориях «понравилось, не понравилось».

Помню, как рассказывали про его первое появление на сцене еще в 80-е: «О, дяденька какой‑то пришел». Потом дяденька превратился в отца родного. А потом его все чаще называли «дед». Мамонов всегда был «не отсюда» — он чувствовал себя иным, другим, потусторонним, про это его творчество.

Мамонов мог быть добрым, веселым, смешным. Мог быть очень странным.
Но что сейчас, что 30 лет назад Мамонов оставался глубоководной рыбой, человеком из совсем другой эпохи, и это пленяло и завораживало. Творчество Мамонова — важная страница в истории русской культуры.

— Они [«Звуки Му»] великие. Наверное, это единственная группа Московской рок-лаборатории, которая была конвертируема за пределы страны. Это группа, которая успешно выступала у легендарного радио-диджея на ВВС Джона Пила, у которой был шикарный тур по Нью-Йорку. И все их «Русские народные галлюцинации», с одной стороны, если мы говорим про картинку. И если мы говорим про абсолютно уникальный какой‑то вот, сейчас бы сказали музыкальные критики, «сырой гаражный звук», это, наверное, одна из немногих, если не единственная русская группа, которую воспринимали без сарказма и без кривых усмешек на любой площадке, будь то Лондон или Нью-Йорк.

Источник

— Мы не были друзьями, но Петр Мамонов сыграл очень важную роль в моей жизни. Именно с ним я сыграл свой первый квартирный концерт. Тогда я был начинающим музыкантом, а он уже легендой, несмотря на это, он отнесся ко мне по-отечески: обнял, поцеловал и пожелал хорошего выступления. Так он дал мне, можно сказать, путевку в жизнь. <…> То, что он делал на сцене, завораживало, он был настоящим героем рок-н-ролла. Есть смерть — невосполнимая потеря.

Источник

— Лента полна ссылок на выступление Мамонова в программе «Земля-воздух» — люди пишут, что оно перевернуло их представление о музыке и т. п. Хорошо понимаю, как такое могло случиться, но у меня другой опыт. Я тоже смотрел этот выпуск в прямом эфире и хорошо помню свою основную эмоцию: нет, не трепет от столкновения с непостижимым, а абсолютно бытовое, человеческое сострадание ведущему, этому поверхностному улыбчивому мальчику с дурацкой прической, об которого там, по ощущению, вытирали ноги все — от главного героя до некоторых акул пера в зале.

На тот момент я, разумеется, еще не провел ни одного эфира (сколько мне было лет? 18? 19?), но уже словно чувствовал, как это бывает, когда ты подготовился к программе в меру своих скромных сил, а гость находится в каком‑то своем мире и наотрез отказывается сотрудничать. Возможно, со мной что‑то не так, но сочувствие Комолову в тот раз было сильнее восхищения Мамоновым — собственно, оно было таким сильным, что ни одной песни я, в общем-то, не запомнил и услышал (и частично полюбил) его музыку намного позже.

— В студенчестве приезжал к нам в гости американский приятель. Вежливый. Спокойный. Тихий. Образованный. Тактичный. В круглых очках. Такой Кристофер Рив в фильме «Супермен» в те моменты, когда герой простой парень, а не супергерой. Гостю нужно было показать Москву и русских людей. Времени для этого было мало — один вечер. И мы с друзьями решили сводить американца на концерт Петра Николаевича Мамонова…

Весь тот концерт мы смотрели на лицо американского приятеля, выражавшее все существующие эмоции одновременно. А когда шоу кончилось, он сказал: «You are ******* amazing weird nation». И поспорить с этим было нельзя.

— Петр Мамонов прожил несколько жизней. Строгий юноша с Большого Каретного, с невероятной способностью к танцам; люмпен-интеллигент из глубокого подполья, совмещавший переводы с норвежского и работу грузчиком в винном; рок-звезда с международными ангажементами; актер, сыгравший русского царя и русского святого; отшельник, удалившийся от славы человеческой в собственноручно созданную пустынь. <…>

Его способностей и окружавшей его славы хватило бы на несколько блистательных карьер. Но из всех искусств, которыми занимался Мамонов, самым постоянным было искусство ухода, отказа, самоотвода. <…> Слово «отец» тоже было неслучайным — даже когда Мамонов сгибался в три погибели и падал навзничь на сцене, казалось, в этом есть какое‑то знание о жизни, более взрослое, составленное не из общих мест, а из собственных падений и перерождений. <…>

Изломанно-странные концерты и отстраненно-холодные записи ранних «Звуков Му», аскетичная эксцентрика «Мамонова и Алексея», загадочная обособленность героев «Такси-блюза», «Иглы» и «Ноги», непредсказуемый выход на сцену в «Лысом брюнете» Театра Станиславского, сырой грубый драйв состава «Звуков» 1990-х, непостижимые записи и выступления последних 20 лет, даже его уход в православие и роль в «Острове» Лунгина — во всем этом была какая‑то опасность, нечто обескураживающее и выходящее за рамки.<…> Он умел подобрать меткое слово и точный звук, как мало кто, — и, казалось, все больше уходил от вербального общения, следуя розановскому принципу: «Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов». Он уходил — и вот, ушел.

Источник*

— Перестроечный русский рок волновал Запад, будто это клинические испытания вакцины. Вкололи ее где‑то в 60-е, когда в СССР с послами и моряками проникли импортные пластинки, а из Варшавы, Люксембурга и Лондона пробивались запрещенные частоты радиоволн. <…> Из достаточно широкого спектра исполнителей — а выбирать в одном только Ленинградском рок-клубе было из чего — передовой английский музыкант Брайан Ино по наводке критика Артемия Троицкого приметил Петра Мамонова и его совершенно психоделичный панк-проект «Звуки Му». Первобытный, но этим и непохожий на более массовый продукт вроде «Кино» или БГ.

В голове Ино Мамонов был таким же гением, как Высоцкий, — в нем он чувствовал русскую поэзию. <…> Но если для Ино это было продолжением эксперимента — грубо говоря, что будет, если поливать это дерево дальше, — то для Мамонова эксперимент как раз закончился. Как художника (и тогда еще панку) коммерческий успех и выезд за границу его интересовал меньше, чем сам факт признания величиной с Запада. С того самого Запада, чья музыка воспитала его вкус и интересы. <…> Самый веселый момент экспортного этапа в карьере Мамонова случился сразу по прилете в Лондон. Петр ушел в запой и уничтожил целый шкаф коллекции редких вин. Но кому именно принадлежал этот шкаф, неизвестно: по одной версии, брату Ино Роджеру, по другой — канадскому гитаристу Майклу Бруку, а по рассказам Ивана Охлобыстина — шкаф и вовсе принадлежал Тому Уэйтсу!

Прозвенел первый тревожный звоночек, что дело не выгорит. Потом пошла борьба характеров — Ино настаивал, чтобы Мамонов сохранил новаторский лоуфай (в котором и сам продюсер что‑то соображает), а Петр хотел, наоборот, добавить проекту западной солидности, чтобы звучать так же сладко, как партнер Ино по Roxy Music Брайан Ферри.

Британец в итоге уступил и проиграл — альбом «Zvuki Mu» 1989 года не уронил Запад и, по признанию Троицкого, стал одним из худших как в портфолио Ино (где есть, например «The Joshua Tree» от U2 и «Viva La Vida» Coldplay), так и в дискографии Мамонова.

Источник

— Это был человек, который не боялся постоянно менять свою жизнь. Он как будто прожил несколько жизней.

Невозможно поверить, что мы с ним сидели за одним столом в журнале «Пионер» и Мамонов отвечал за рубрику… Всесоюзный штаб Тимура.

Это был он?

Он был банщиком. Зарабатывал кучу денег и тут же просаживал их с друзьями?

Это был он?

Безумный и безумно талантливый солист «Звуков Му» и грандиозный глубокий актер в «Острове» и «Царе» — это один человек?

А потом он ушел практически в затворники. Стал философом. Впрочем, он так и проживал жизнь.

Для меня Мамонов всегда был примером человека, который не боялся все круто менять. Пример подлинной человеческой смелости.

* Издание «Медуза» признано российскими властями иностранным агентом