— Ты говорил, что начал играть на гитаре еще в школе, как это произошло?
— Я не выбирал, это вышло случайно. В школе, когда я был в пятом классе, начал сам учиться играть на барабанах и хотел делать это профессионально, но найти музыкальную школу с таким уклоном было трудно. Я пришел в обычную и сказал: «Я хочу играть на барабанах». Мне отвечают: «Здорово, но у нас есть только скрипка, гитара и фортепиано», — и я выбрал гитару. В итоге ходил на гитару, и меня исключили — не любил сольфеджио, прогуливал его постоянно. Дальше учился играть сам — барабаны, фортепиано, гитара.
Тогда у меня в плейлисте была классическая тема. Слушал Red Hot Chili Peppers, Sum 41, Blink 182, Green Day. Потом решил, что недостаточно жить одним только поп-панком и попытался освоить настоящую классику вроде Моцарта, но в школьном возрасте его трудно усвоить.
— Ты также говорил, что до поступления в «Вышку» записал целых четыре альбома. Что это был за период в твоей жизни, вспоминаешь ли с ностальгией?
— Я люблю эти альбомы [речь идет об альбоме «Стопкрана», предыдущей группы Тимофея, и музыке, которую он записывал в школе (на стримингах ее нет) — прим. «Афиша Daily»] по-своему, но редко переслушиваю материал и быстро забываю — пропадает интерес. Когда мне чего‑то не хватает в музыке, которую я слушаю, а мне все время чего‑то не хватает, делаю свою — она мне нравится. По сути, я пишу песни, чтобы послушать то, что люблю, ведь никто не сможет написать трек под меня так, как я сам. В первых двух альбомах звук слабенький в плане продакшена — мне это не нравится, но то как я работал со своими эмоциями и образами в то время было хорошо и полезно, потому что тогда я только учился этому, а теперь повзрослел.
С возрастом мои тексты стали более конкретными, а в новых треках проще уловить, что я хочу сказать, — трудно взять метафору и защитить свою голенькую эмоцию. Можно набросать кучу образов, как это делал Маяковский, и построить на этом творчество, я тоже этим баловался, но теперь стал более прямолинейным, не потеряв метафоричность. Мне девятнадцать лет, и возраст чувствуется во всем, потому что многие эмоции и чувства для меня новые. Ощущение, будто молодость ставит палки в колеса, ведь эмоционально нужно потратить больше сил на какие‑то вещи, чтобы понять внутренне, а не головой.
— Ты создал группу «Тима ищет свет» в 2018 году и буквально за год нашел тысячи слушателей. С твоим первым проектом «Стопкран» такого не было. Почему? Что такого есть в «Тиме», чего не было там?
— Думаю, «Тима ищет свет» достоин большего количества слушателей, хотя не уверен, что можно оценивать успешность проекта по показателю подписчиков. «Стопкран» — детский проект, тогда я только знакомился с музыкой. «Тима» — это что‑то новое, поэтому расходится не так хорошо, как какой‑нибудь трэпчик. Качество моей музыки с тех пор выросло в разы, и то, что я говорю со сцены, стало более структурированным. Людям нужно время, чтобы понять и поверить.
— Скорее всего, времена твоей учебы в школе пришлись на становление новой школы русского рэпа — Яникс, ATL, Pharaoh. Как ты относился к их музыке тогда и как относишься к новым рэперам сейчас?
— Новая школа рэпа в то время прошла мимо меня. ATL мне никогда не нравился, и, если бы кто‑то из одноклассников включил мне Яникса, я бы, наверное, перестал общаться с этим человеком. В основном слушал инди-рок вроде Dive и FIDLAR, потом искал похожие группы, натыкался на что‑то новое и такой: «Ого!» К концу учебы я открыл для себя Boulevard Depo и 21 Savage, тогда начал разбирать новую школу и сейчас в моем плейлисте больше хип-хопа, чем музыки других жанров.
— Ты не думаешь, что рэп сейчас обрастает другими жанрами и эволюционирует?
— У меня такое чувство, что рэп постепенно умирает и кажется неактуальным. Это все еще востребовано, но кажется, что ничего нового исполнители уже не придумывают, а просто повторяют старое и подстраиваются под потребности массовой аудитории, потому что боятся потерять то, что у них уже есть. Если они потеряют все, что у них есть, как они будут читать о «бабках»?
Мне кажется, представители этого направления уже не смогут перетрансформироваться из‑за собственной самоуверенности — жанр умирает и не вбирает в себя ничего нового. Он пытается актуализироваться, но это выглядит слабенько. Алкоголь, женщины, секс, рок-н-ролл — сейчас весь архетип рок-стара полностью лежит на рэперах, на их слабых плечиках, но в будущем его сменит что‑то другое.
— Не всегда. Например, Масло Черного Тмина замешивает рэп с джазом, соулом, блюзом, и это можно слушать.
— Это нужно слушать, Масло Черного Тмина крутой, но многие его треки далеки от рэпа новой школы и трэп-трещоточной денежной тематики — таких музыкантов, как Масло, единицы. Я не хейтер рэпа из мира другого жанра. Я уверен, что можно много чего сделать, используя художественные приемы оттуда [из рэпа], но только когда с чем‑то их замешиваешь. Почему‑то многие этого не делают.
— В твоей музыке и рок, и рэп, и даже капелька фолка. Как это работает?
— В последнее время я начал думать, что из‑за того, что у меня всегда был широкий круг музыкальных интересов, я вобрал в себя штуки, которые всегда под рукой и рандомно всплывают в голове, — это художественные приемы из разных жанров.
Никогда не думаю о пропорции: 20% фолка, 30% рэпа, и трек готов — это не так работает.
— Чувствуешь ли ты, что сейчас идет перевес в сторону инди и постпанка? В какую сторону двигаешься ты?
— Это самая огромная проблема, ступор и нервы — определить жанр. Как только я придумал проект «Тима ищет свет», сразу для себя определил правило: жанра не будет, и цели тоже, буду доверяться хаосу, позволю ему мной руководить. Я беру по кусочкам разные жанры, соединяя в одно, и под своим контролем преобразую в цельное произведение. Упираясь во что‑то одно, артист стагнирует. Когда человек назвал себя рэпером, то дальше, если он начинает двигаться в других жанрах, это будет выглядеть странно, аудитория тоже не поймет. Будет чувство, как если при знакомстве ты сказал: «Меня зовут Саша», а потом везде представляешься Игорем.
— Что рождается первым: лирика или музыка — и что из этого важнее?
— Всегда по-разному. Я думал об этом и пришел к тому, чтобы максимально убежать от формулы. Я, как рыбак, постоянно сижу с удочкой и жду, когда что‑то вдруг получится. Никогда не бывает, что я сначала начну писать партию для гитары, сделаю барабаны и потом сяду за текст.
Напротив, я могу написать текст к одной мелодии, забыть про нее на полгода, потом вернуться случайно с другой идеей его воплотить, а иногда бывает так, что за секунду в голове появляются сразу все составляющие: еще текст не успел дописать, а уже структуру доделал. Схемы нет. Не умею сочинять что‑то в шуме и в тишине не могу, если кто‑то есть рядом, но думать могу где угодно. Нужно быть в максимально неконфликтной среде, когда никто не слышит, когда ты можешь сконцентрироваться на себе.
— В одном из интервью ты говорил о «русском звучании» — что это для тебя? Есть ли какие‑то критерии «современного русского звучания» и из чего они сформировались?
— Современная русская музыка много заимствует у западной и никак это не адаптирует под собственное пространство. Понятно, что есть определенный посыл и подача, но это должно быть адаптировано под нашу культуру, ведь, чтобы развиваться, культуре нужно быть переработанной.
Например, группа «ТЭЦ» играет постпанк — это абсолютно нерусская движуха, но гармония и проблематика — русская. Чувствуется широкая рука, которая обозначает: да мне плевать, я просто отдаюсь этому миру, восторгаясь им несмотря ни на что. Или Хаски, который берет западный рэп и полностью переписывает под окружающую реальность.
— В «Бойне» много про смерть и ее принятие. Ты боишься смерти?
— Что такое смерть? Боишься ты смерти или умирать? Умирать страшно всем — но значит ли это, что ты боишься смерти? Это разные вещи. Страшно ли исчезнуть? По-моему, не очень, если делаешь что‑то ценное. Можно ли прожить жизнь и не родиться? Можно умереть бессмертным или быть мертвым изначально? Я пока не решил.
— Чего ты еще боишься?
— Я чувствую общий страх.
Теряются социальные связи, начинается неизвестность перед завтрашним днем и чувство, что ты не контролируешь время. Непонимание смущает, как будто мы постепенно начинаем жить в Вавилоне, говоря — и не понимая друг друга. Не очень люблю об этом говорить, потому что, когда озвучиваешь страх, он появляется, а когда борешься с ним молча, проще победить.
С ним трудно бороться, но, я думаю, помогает любовь к людям и жизни. Нужно перестать жить от первого лица и смотреть на жизнь от третьего. Невозможно думать о ближнем, не пропуская его через себя, но к этой утопической картинке нужно стремиться. Я люблю слушать людей, мне кажется, это мой неплохой навык — слушать, а не кивать головой, прокручивая в голове любимые фильмы, когда тебе рассказывают о проблемах, это часть уважения. То есть ты уважаешь состояние человека, независимо от своего состояния, чтобы понять и посочувствовать.
— Ты говорил, что конфликтовать — бессмысленно. Но ведь из внутренних конфликтов формируется мироощущение, отношение к жизни: что‑то бесит, а что‑то нравится, и ты учишься с этим жить. Или это не так работает?
— Это продуктивно и полезно, но травматично, а значит неестественно для человеческого существа. Один из посылов «Бойни» был в том, что, как бы это ни было нужно и как бы много сил люди ни вкладывали во внешние конфликты, это оказывается бессмысленным. Бойня закончится мясорубкой, поэтому человек должен минимизировать напряжение. Зачем вырастать на конфликтах? Внутренний конфликт — хорошо, внешний — плохо. Внутренний не так сильно задевает окружающих, а внешний — еще как.
— Есть что‑то основополагающее, из чего рождается твоя музыка? Любовь? Одиночество? Тревога?
— Никогда об этом не думал. Я еще не понял, как это работает, и, надеюсь, что никогда не пойму, — в этом есть какая‑то честность перед творчеством. Нельзя пытаться его обуздать, я верю, что творчество — живое, и если уважаешь его законы: хаотичность, беспорядочность, случайность — тогда оно дает все, что тебе нужно. А если пытаешься его оседлать, в какой‑то момент оно тебя скинет и затопчет, поэтому позволяю этой лошади скакать туда, куда она захочет и просто держусь за ее шею.
— Мне показалось или в твоих песнях очень мало поется о любви? Почему?
— Тебе не показалось, я стараюсь от этого отходить, потому что писать об этом очень просто: это самая открытая эмоция, очевидная. Я не полностью от отхожу от этой темы, но пишу о любви не к женщине, а к чему-то другому: миру, людям, себе — это такая работа над собой, чтобы не писать о чем‑то простом и развиваться.
— Можно сказать, что ты пишешь о себе?
— Точно нет. Это сборный образ — такой же, как и жанр, в котором я работаю. Могу писать о тех, кто рядом со мной, тех, кого я ненавижу, тех, кого люблю, и о себе в том числе — это большой герой из заплаток. Если подходить к этому процессу рационально, запоминать диалоги и все такое, это не будет откликаться у слушателей, потому что ухватить вдохновение невозможно. Сначала я позволяю голове прочувствовать, а потом долго разрабатываю аранжировки, текст, звучание. Хаос, который постепенно перерастает в космос.
Концерт «Тима ищет свет» состоится 4 октября в клубе «16 тонн».
