— Новый альбом «Voices» — в какой‑то мере отражение того беспорядка, который творится в мире прямо сейчас. А с чего все началось?
— 10 лет назад я прочитал о [преступлениях, которые американские военнослужащие творили на базе в] Гуантанамо. Все эти воспоминания, где часть информации была намеренно скрыта. Рассказы о пытках. Я был шокирован.
Тогда я написал композицию «Mercy». Она в итоге стала последним треком в «Voices». И на протяжении последующих десяти лет я пытался создать какое‑то музыкальное пространство, в котором можно размышлять о нужном нам мире. О том, что мы хотим сотворить с ним.
— А что вы хотите от мира?
— Ну смотрите. Я решил совместить в альбоме музыку с декламацией Декларации прав человека не просто так. Изменения последних лет — климатический кризис, триумф политиков-популистов — заставляют думать, что либеральный консенсус, который двигал нас вперед в прошлом, начал разрушаться. Мы как будто идем назад. И это огромная потеря.
Исходя из этого, я хотел создать пластинку, которая внушала надежду, оптимизм. И для этого подошла именно Декларация прав человека. Ее ведь приняли после предыдущего большого кризиса, после Второй мировой войны. При этом у декларации универсальная природа. Она подходит всем. И в ней есть ответы на все наши вопросы. Это, как мне кажется, вселяет надежду.
Очень многие сейчас расстроены по поводу происходящего вокруг. Такое ощущение, что уверенность, на которую мы опирались на протяжении десятилетий, внезапно испарилась. Но, как я уже говорил выше, у нас есть декларация. У нас есть все, что нужно. И вместо того, чтобы фокусироваться на проблеме, надо искать решения.
— «Voices» — не первая ваша работа со спокен-вордом. У вас уже были «The Blue Notebooks»«The Blue Notebooks»Тильда Суинтон читает тексты, в том числе Франца Кафки., «Songs from Before»«Songs from Before»Роберт Уайатт там читал тексты Харуки Мураками.. Почему вам вообще так важен голос, не поющий, но рассказывающий?
— Композиторы всегда работали с голосами. А мне всегда нравилась идея о том, что музыка может рассказать нам историю, дать нам возможность подумать о чем‑то. И музыка всегда была для меня способом выразить то, что меня беспокоит, о чем я хочу поговорить.
Скажем, «The Blue Notebooks» был моей попыткой поговорить о войне в Ираке [2003–2004 годов]. У меня было много сомнений по поводу политической составляющей этого конфликта. А Кафка, которого Тильда Суинтон в альбоме читает, как раз про сомнения. Он идеально подходил для альбома.
А, например, «Three Worlds: Music from Woolf Works» полностью построен вокруг творчества Вирджинии Вулф. В случае с «Voices» использование декларации было таким заявлением о намерениях и напоминанием о том, что этот текст все еще важен.
— Но нет ли в этом проблемы? Текст в итоге становится главнее, собственно, музыки.
— Это интересное замечание, но меня это не очень беспокоит, равно как и идея об утилитарном характере музыки — в нем нет ничего плохого. Симфоническая музыка — прежде всего про симфонические аргументы. Опера — прежде всего про поддержание вокальной линии. Саундтреки существуют внутри другого медиума. Они поддерживают действие и психологию в фильме. В моем случае музыка находится в диалоге с текстом. Они будто подменяют и дополняют друг друга: идет текст, за ним — музыка и так далее. И это довольно демократично.
— Интересно, что вы, композитор, спокойно рассуждаете об утилитарном характере музыки.
— Музыка, как средство, имеет долгую историю, вплоть до Древней Греции. Во времена барокко, классики, люди использовали музыку для всех случаев жизни — например, для ужина. И это просто определенный путь мышления по поводу музыки. Во времена романтизма и модернизма музыка стала таким элементом экспрессии, выражения отдельного эго, и сама идея утилитарности стала казаться нелепой. Мне эта идея интересна. Как, скажем, в альбоме «Sleep». Мне интересно, как люди могут использовать композиции в своей жизни.
— По поводу сна, конечно, интересно. Я помню, мы делали плейлист как раз для такого ленивого, сонного состояния, и туда как раз идеально подошли ваши композиции.
— А я и не возражаю. Это моя работа как композитора. Музыка оживает, только когда слушатель с ней связывается, когда он помещает ее в определенный момент своей биографии. Появляется диалог. И мне это очень интересно.
— Оркестр, который записывал «Voices», вы называли Negative Orchestra. Почему?
— Как я уже говорил, альбом — отражение моих мыслей по поводу происходящего вокруг за последние 10 лет. И раз мир перевернут вверх ногами, то же и с оркестром. У меня тут почти нет высокочастотных инструментов. В основном там басы и виолончели. Но как я, опять же, говорил выше, я хотел сделать полный надежды альбом. Так что здесь звук вроде бы и мрачный, но светлый внутри. Это как в алхимии вы превращаете какой‑то материал в золото.
— Так и тут: вы берете мрачный инструмент, чтобы построить новую эпоху.
— Именно!
— Вы строите не просто композиции, но настоящие звуковые ландшафты. А как происходит это строительство? Все-таки тут сонграйтинг должен быть далек от привычного для поп-музыки.
— Музыка все время живет в моей голове. Это часть моего бытия. Я как‑то пытаюсь ухватиться за какие‑то важные идеи и потом придать им ту форму, когда они сами становятся гравитационным полем [для звуков]. Я стараюсь дождаться момента, когда это состояние станет неизбежным.
— То есть у вас есть некая мелодия, и затем вы пытаетесь как‑то выстроить для нее границы?
— В некотором смысле да. Но в целом есть несколько способов. Я ищу мелодии, а в то же время я работаю над цветом, а параллельно — над тем, как мелодия взаимодействует с текстом, а одновременно — над тем, как вообще все это будет взаимодействовать. И, знаете, это довольно органичный процесс. Его при этом сложно описать вот так словами.
— И долго обычно приходится ждать этот взрыв?
— Да, это тяжелый процесс, требующий времени. Но я им все равно буду заниматься, потому что люблю работать с новым материалом.
— И вместе с тем вы, как минималист, нередко ставите намеренно для себя ограничения в плане использования каких‑то методов или инструментов.
— Ограничения всегда очень полезны. В случае с «Voices» я хотел максимально прямолинейно отразить социальные и политические аспекты существующего порядка вещей при помощи музыки.
Композитору вообще полезно ставить перед собой вызовы, делать что‑то из ограниченного количества материалов. Знаете, самое сложное — писать музыку для струнного квартета. Все боятся делать что‑то для струнного квартета. У вас четыре инструмента, и некуда скрываться.
— Вы будто раздеваете, разоблачаете композицию, выстраивая вокруг себя ограничения. Убираете все лишнее.
— Мне нравятся принципы экономики и экономии. Я минималист и в этом смысле. Я всегда стараюсь добиться максимума от минимума.
— Музыка, кажется, вновь стала одним из главных медиа, которое рассказывает истории и меняет мир вокруг нас. У вас есть предположения почему?
— Фильм делать долго, скажем. А музыка может отвечать на вызовы времени сразу. Вы написали песню — и она уже в интернете. Вы можете быть проворным, быстрым. И, кроме того, музыка — она же еще и про историю. Посмотрите на политизированную музыку пятидесятых-шестидесятых: Вуди Гатри, Боб Дилан, все эти ребята, которые делали музыку во времена борьбы за гражданские права. То же было потом с панком, хип-хопом. Каждый раз общество говорило [через музыку] о проблемах конкретного момента. Так что это весьма естественно — делать песни, чтобы говорить о том, что важно прямо сейчас.
— При этом даже если мы берем музыку без слов — скажем, какие‑то из ваших саундтреков или полностью инструментальных работ — там тоже можно услышать, скажем, драматичную историю. Как в этом смысле на вас повлиял кинематографРихтер и киноМакс Рихтер с 2003 года пишет музыку для кино и анимации. Его самые знаменитые работы — саундтреки к «Вальсу с Баширом», «Оставленным», «К звездам».? Как он помог вам привнести драматургию в музыку?
— Скорее не кино, а книги. Я люблю литературу. В рассказывании историй есть что‑то особенно человеческое. Начиная со сказки, которую мама рассказывает вам на ночь, до литературы и кино. И есть в этом что‑то естественное и фундаментальное.
— Вот еще что интересно. Вы прямо подробно разжевываете и журналистам, и слушателям, о чем ваша музыка. Вы делаете свое творчество максимально прозрачным для наблюдателя. Зачем?
И мне кажется, что с такой позицией мы что‑то потеряли. Это же очень авторитарная позиция, что странно. А, кроме того, ты теряешь связь со слушателями. Поэтому я решил найти язык, при помощи которого мог бы быть максимально открыт к слушателям.
Я слушал американских минималистов, следил за тем, что происходило в Балтийских государствах, что делал Арво Пярт, и понял: «Вот оно!» Я понял, что в этой музыке есть потенциал для минималистичного языка, который поможет доносить свои идеи максимально прямолинейно.
— Это еще забавно, потому что многие композиторы и музыканты не любят объяснять свою музыку и лирику.
— Да, но я хочу, чтобы люди могли выбирать, что им нравится, но для этого нужно приоткрыть двери для слушателя.
Фильм «Сон Макса Рихтера» можно будет посмотреть 11 августа в кинотеатре «Каро 11 Октябрь» и 14 августа — в «Кинофлаконе». Также картина будет доступна онлайн на «Кинопоиске HD» до 14 августа.
