Шарлот — о Самаре, Скриптоните, Монеточке и конфликте с Sony

— Что делаешь на карантине?

— Ух (смеется), ну если мы берем в расчет весь период так называемой самоизоляции, то в я сперва вернулся из Москвы в родную Самару, потому что почувствовал, что назревает что‑то не очень такое хорошее в столице. В Самаре на самом деле тоже было не очень безопасно находиться на улице. Все нормальные люди стали сидеть дома, а вышли маргиналы.

— Поддерживаешь связь с Самарой?

— Каждые полтора месяца, максимум два, я точно приезжаю туда на неделю. Со своими родителями я вижусь только там, мы просто привыкли не общаться по телефону вообще, никаких эсэмэсок, звонков, только живое общение.

— Расскажи про Самару, как ты там рос?

— Город не прекрасный, конечно же. Все, что там есть, — набережная [Волги], одна из самых длинных в Европе. Очень классно провожать там закаты, встречать рассветы.

В детстве я нигде не был, кроме как в Самаре. Максимум — уезжал с родителями на дачу летом. Меня лично закалило все это, вся эта атмосфера самарская. Не знаю, как в других городах, а у нас [было] не сладко — но со стержнем, так скажем (смеется).

[Драки] — абсолютно нормальная история, там много нерусских и много, так скажем, как сказать, невоспитанных людей, да и русские тоже — там и с ними проблемы. Да там со всеми проблемы могут быть, это Самара. Это по неофициальным данным самый быдло-город в нашей стране (смеется).

— А что это за данные такие? И почему именно Самара?

— Самарские (смеется). Я это только от самарских слышал.

— А ты сам из центра или с окраины?

— Я с центра самого. Октябрьский — это самый центральный район, и там живут самые обеспеченные люди уже как лет 20–30, вот. Но все равно, когда я ходил в школу, поднимался по ступенькам и видел, как на ступеньках лежат шприцы.

Это нормально было. В школах курили, кидали насвай — я тоже этим занимался в шестом классе, потому что это [считалось нормальным].

— Сложно как‑то в голове связать тебя и насвай.

— Я рос абсолютно обычной самарской жизнью. Это был тот момент, когда очень много нерусских стало приезжать в Самару и, соответственно, появился такой наркотик под названием насвай, потому что это борцовская тема, и у нас очень много таких людей. Контингент такой, весьма спорный.

— Тебя сильно закалила жизнь среди такого контингента?

— Думаю да, были случаи, когда в пятом классе после уроков мы с ребятами уходили из школы и нас поджидали старшеклассники, начинали шмонать на площадке, говорили: «Вынимайте, что есть: деньги, что угодно».

Это было абсолютно нормально, и мы хотели быть такими же, но… Мы были последним поколением, которое не пошло за этим и не стало прессовать более младших ребят. Все это закончилось в нашем районе, и вскоре это начало заканчиваться в других центральных районах. Сейчас, спустя годы, это, конечно, ужасно воспринимается, но это было абсолютно нормально и закалило меня, потому что лично для себя я много полезного, считаю, с этого взял. Как минимум отвечать за свои слова, уметь постоять за себя.

— А вообще Самара сильно изменилась за эти годы?

— Очень сильно в связи с чемпионатом мира. Помню день в 2010 году, как я иду со школы, и примерно за день до этого объявили, что Самара будет принимать ЧМ, а я люблю футбол очень сильно и слежу за ним по сей день.

— А за кого болеешь?

— За «Манчестер юнайтед» (смеется). «Glory, glory…»Отрывок из гимна команды.

— СульшерОле Гуннар Сульшер, главный тренер «Манчестер юнайтед», бывший игрок клуба. тащит?

— Сульшер тащил больше, когда он был, я думаю (смеются). В 90-х.

— Мой любимый игрок, кстати. Любил, когда он выходил на замену и решал.

— Этим он и прославился, да. А у меня любимый игрок — Уэйн РуниВот он, кстати, на обложке «Афиши», вышедшей ровно 14 лет назад.. С ним у меня была первая футболка футболиста. Поэтому я и полюбил и футбол вообще, и «Манчестер юнайтед» в частности. А когда Руни ушел, я разлюбил футбол, то есть не так сильно его люблю и, собственно, команду тоже, но все равно, команда в сердце, футбол в сердце конкретно именно из‑за этого человека, его игра просто сделала все, вот.

Самара очень сильно изменилась. И самарцы это подмечают, и люди, которые приезжают сюда в гости, такие: «Вау, у вас такой классный город». Ребята, жили бы вы там 20 лет назад (смеется)! Город был просто нереальным ******** [ужасом]. Это просто было что‑то. Сейчас он очень красивый в центре, не уступает, типа, другим центральным городам. То есть для провинции — это очень хорошо.

— Слушай, а как ты вообще свободное время в детстве проводил? Ходил в музыкалку?

— Ну это не назвать свободным временем, но в юности и детстве у меня была музыкальная школа, я ходил на боевые единоборства: дзюдо три года, тейквондо три года, футболом занимался — ну это больше с друзьями. Музыкальная школа семь лет и репетиторы. До 4-го класса вот ни часу свободного не было, это правда, а потом оно появилось, и я стал заниматься фигней.

— Фигней?

— Ну фигней не в смысле наркотиков (смеется), а просто с друзьями стали ни хера не делать.

— Музыкальная школа — это личный осознанный выбор или желание родителей?

— Настойчивость отца. Он сказал мне: «Эдик, ты идешь в музыкальную школу и на дзюдо». Мне было 7 лет, у меня еще брат есть двоюродный, нам обоим это было сказано, и мы были очень сильно опечалены этой новостью. Мы хотели гулять с друзьями и жить (смеется) в 7 лет, а тут нам говорят то-то, то-то. Но с возрастом я понял, что это очень помогло мне, и я очень благодарен отцу.

— Когда ты написал свою самую первую осознанную песню?

— Могу два момента выделить. Первый момент: когда мне было 9, я написал просто музыку на фортепиано и сказал отцу об этом, даже написал ноты, партитуру. И помню, что он даже это снимал на камеру.

Второй момент: когда мне было, получается, 17 лет, да, это был мой первый курс, я написал первую песню, которую в итоге выпустил. То есть я как будто бы сделал ремастер этой песни сам с собой, и она называется «Лес», я выпустил ее в альбоме «Навечно молодой».

— Какой был первый концерт?

— Есть такой бар в Самаре — его знает каждый самарчанин, называется «Подвал». Там только говно выступает (смеется) и звучит, соответственно, тоже. И контингент тоже говно (смеется). И у меня была группа, в которую меня пригласил один человек, мой ровесник, — я считаю, самый талантливый вообще музыкант, ну… В Самаре и вообще в России.

Мы выступали там. Это был наш сольный концерт, там было ровно 20 человек — наши друзья и мамки-папки. Мне он не понравился, мы заработали всего 1000 рублей на четверых или на пятерых… по 200 рублей, да. И я помню, что на меня не светил свет с прожектора ни единственного. Это все, что я помню; я играл за клавишами, я даже не пел тогда. Я тогда еще не начал петь даже. Играл на клавишах, и все.

— Сложно вообще было начинать петь?

— Нет. Я начал петь осознанно в 16 лет. Мой диапазон тогда немножко подсел, скажем так, на октаву. И мне пришлось его возвращать, примерно за 2 месяца я его вернул, на октаву повысил, и за это время я сорвал голос где‑то четыре раза. Но страха потерять голос не было. Я брал на себя, так скажем, партии самых лучших вокалистов в мире, поэтому пришлось немножко потрудиться.

— Долго принимал решение идти на шоу «Песни»Эдуард участвовал во втором сезоне проекта.?

— Минуты три, наверное.

— Что сподвигло?

— О-о-ой, это целая история: это был момент, когда я захотел уйти из института, четвертый курс… Я учился в СГАКИ, или СГИК, это Институт культуры самарский, короче, консерватория по фортепиано, эстрадно-джазовое отделение. Я закончил четыре курса, а летом после четвертого курса у меня попер инстаграм немножко, появилась аудитория, я начал делать контент и не мог уже совмещать летом никаких друзей, девушку и вообще ничего с этим.

И осенью перед сессией меня все ******* [утомило], и я поехал в Питер. Оставил записку родителям, что уезжаю. Уехал в Питер жить к другу, который тоже из Самары, учился в Петербурге, и в этот момент мне говорят мои подписчики, что проходит шоу «Песни».

У меня в первом сезоне выступал там друг, и я посмотрел его выступление и понял, какое же это говно, какое непрофессиональное все абсолютно: организация, участники… ну ***** [ерунда] какая‑то. Прямо так и подумал. Но поскольку я оказался в Питере, у меня нет учебы, и вообще ничего нет, я подумал: «Почему бы и не сходить на кастинг?» Ну и поставил на это все, в итоге прошел. Меня это очень сильно вдохновило и подарило мне новую жизнь.

[Когда я узнал о победе в отборе], у меня было два состояния. Первое состояние — я ждал четыре часа своего выхода, четыре часа, и я ******** [утомился] ждать (смеется). Поэтому я был рад, что я наконец-то могу уйти оттуда, это была первая эмоция. А вторая эмоция — ну было понятно, что я пройду, и не удивился, типа, этому абсолютно, потому что я видел, кто там. Там такие люди пришли — это вообще ужас, ну вот эти вокалистки и вокалисты конкурсные. Ужасно было это наблюдать.

— А что это за люди?

— Характерный типаж, ну, думаю, точнее как объяснить… (манерным голосом) «Ал-л-ле-е-е-е, а я пою», — вот какая‑то такая хрень. Мне очень неприятны эти люди вообще в любых сферах; думаю, не только в музыке. Но когда в музыке ты встречаешь таких людей, становится не по себе. Это не музыканты, это не артисты; таких людей на сцене вообще не должно быть, я считаю. Их там было 99 процентов — все не прошли, естественно.

— Типа людей из караоке?

— Да, точно!

— Не было на шоу робости из разряда «вау, передо мной стоят Баста и Тимати, душа уходит в пятки»?

— Нет. Такое у меня было перед продюсерами вокальными и музыкальными, когда я, вот, на прослушивании был, потому что, действительно, эти люди… Ну видно по ним, что они что‑то понимают.

А Баста и Тимати… Это же артисты, бизнесмены, я думаю, они не очень много-то и понимают, они шоумены. Ну когда понимаешь, кто это, типа, соответствующе реагируешь и относишься.

— Чему тебя научило участие в шоу «Песни»?

— Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я оказался в абсолютно рабочей атмосфере. Я обожаю рабочие атмосферы, гонку — не соревнование, а гонку, я обожаю ритм, я обожаю каждую секунду, предназначенную для какой‑то перспективы или для дела всеобщего.

Там все это было. И со стороны тээнтэшников, когда в команде 30 человек, 5 режиссеров тебя снимают, вас всех строят и несут за вас ответственность. И когда сами участники не выпендриваются, а действительно следуют плану. Это было круто, здорово, я очень благодарен за это, потому что это очень круто, это не передать словами. Я благодарен в первую очередь за это. Во вторую очередь благодарен за то, что узнал, что во всей этой индустрии так называемой есть на самом деле нормальные люди, как, например, Niletto. Он хороший человек, мы знакомы лично, смотрели фильм на одной кровати, было здорово (смеются).

— Расхожее, но, на мой взгляд, неверное мнение из интернета: «Артист Шарлот похож на Монеточку». Как ты на эти сравнения реагируешь?

— Спасибо, что не придерживаешься такого мнения. Я, на самом деле, замечал это в начале осени, когда у меня вышел альбом и массовая аудитория начала узнавать обо мне, моей музыке, моем взгляде. Для них такие сравнения — это нормально.

Это безысходность называется. Поэтому я абсолютно нормально к этому отношусь, и я этого сейчас не замечаю, ни один из моих друзей, ни один из моих близких людей не сказал мне подобного, а для меня это [главное].

— Я слышал очень хорошее определение твоей музыки: есть такое хорошее английское слово arty; ну примерно понимаешь, о чем это, да?

— Не совсем.

— Вот это театральное в хорошем смысле этого слова, немножко бурлескное — это имел в виду. Как ты пришел к такому стилю?

— Наверное, я в жизни такой; я к этому не приходил. Скажем так, есть ирония в моей жизни, я иронично отношусь ко многим вещам, высмеиваю то, что мне не нравится, что неправильно. И в музыке то же самое.

— Ты выступал у Скриптонита и Фейса. Каково было играть, грубо говоря, на гостевом рэп-поле?

— Начну со Скриптонита. Это был концерт Gruppa Skryptonite. Адиль очень не любит публику и не любит, когда на концертах группы кричат «Цепи!» — а именно это начали кричать перед тем, как вышел я. Именно в этот момент ползала закричало «Цепи, цепи!» (смеется), и он вообще был очень возбужден в этот момент, мол, вы че, ****** [охренели] все?

Ну вот и в этот момент Адиль говорит: «Хотите цепей? У меня есть друг, который сейчас придет и выступит». Выхожу я. Мне не было страшно. Потом я просто остался на сцене сидеть, потому что Адиль мне сказал: мол, хочешь — оставайся на сцене, подпевай со мной. А я не знаю слов песен и просто пришел посидеть до конца.

— Как выглядит лайв Gruppa Skryptonite глазами человека, который смотрит это со сцены, сзади?

— Gruppa Skryptonite, я считаю, это вообще лучшая группа в России. Во время концерта барабанщик, гитарист и сам Адиль пили пиво во время выступления. Такого себе никто не позволяет, и это говорит о том, что ребята знают, что делают, и знают, что их музыка достойная, и они достойны так себя вести. И я это все видел перед тем, как вышел на сцену, и решил остаться: атмосфера в зале была очень такая гостеприимная, домашняя, поэтому никто и не удивился, что я остался, и все. Никто не свистел, не аплодировал; короче, это было абсолютно нормально, в норме. Такой хиппи-фестиваль.

— У тебя был фит с Пашей Flesh; скажи, как ты с ним познакомился?

— По-моему, в августе нас познакомили менеджеры из Sony Music Entertainment. Мы приехали к нему в загородный дом. Мы друг друга знали заочно, но я очень хотел с ним лично пообщаться. Он один из пяти исполнителей русскоязычных, которые мне симпатичны.

— Один из пяти? А кто остальные четыре?

— Остальные четыре — это Олег ЛСП, это Беларусь, третий — это Кирилл Бледный («Пошлая Молли»), это Украина, четвертый — это Адиль, Скриптонит, и пятый — Алишер [Моргенштерн], ну вот, все, все пять.

— Да, про Алишера тоже спрошу. Вы, я так понимаю, на этом шоу с ним познакомились, где вы пели?

— Не-е-ет. Раньше, конечно. В гримерке, когда я выступал на концерте у Фейса. И мы заочно знали друг друга, просто наконец-то увиделись, и все.

— Твоя цитата про новый альбом: «Это будет набор историй о том, что происходило со мной в последнее время» — найдется ли место той историиРечь о конфликте Шарлота с лейблом Sony Music Entertainment. Он заявил, что лейбл не помогал ему материально и что его не устраивают условия контракта., про которую ты рассказал несколько дней назад и которую сейчас все обсуждают?

— Эта история слишком мала для этого альбома, я считаю так (смеется). Это внутренняя тема, просто нельзя было иначе, потому что благодаря тому, что я осветил это все, все за три дня решилось.

— Я правильно понимаю, что люди с той стороны пошли на контакт?

— Да, они пошли на примирение и признали свои ошибки. И это хорошо.

— Они просто никак не прокомментировали ситуацию в публичном поле.

— Да, две причины: у них нет денег, чтобы это все развязывать, и они неправы (смеется); это причина номер один, но для них она — номер два.

— Когда ты подписывал этот контракт, тебя ничего на старте не смущало?

— Я немножко подошел к этому с легкой, так скажем, головой.

Мне посыпались предложения от всех крупных лейблов, и мне было похрен вообще на имя Sony Music; мой отец, взглянув на контракт, отменил самые жесткие пункты, за это я ему благодарен. Но другие проглядел, потому что их поймут только юристы, это нужно между строк читать, потому что документы аналогичны американским, там другие условия, и там жестче.

У Black Star, Gazgolder, Zhara Music такого нет, они даже не знают, что такие пункты существуют, только их юристы, которые боятся читать такие документы. А я не понимал этого, естественно.

— А что там за незаконные пункты были? Можешь сказать или это нельзя разглашать?

— Я думаю, что об этом я скажу позже и не сейчас.

— Когда ты понял, что в твоих взаимоотношениях рабочих с Sony Music Entertainment что‑то пошло не так, как тебе хочется?

— Первый раз это было после того, как мы выпустили альбом «Навечно молодой», — некрасивая, непрофессиональная реакция.

Мой друг стал моим продюсером. Когда он увидел, чем я занимаюсь, он сказал: «Тебя нужно отсюда вытаскивать срочно». Он нанял двух юристов, начал общаться со всеми СМИ, выяснять, как все обстоит в Sony Music Entertainment, как все на самом деле должно быть и так далее. И после этого момента он оградил меня от них. Я с лейблом не общался, мой друг вел с ними какие‑либо переговоры.

Все просто как‑то так это продолжалось, но после того, как я понял, что мне нужно выпускать альбом, я пошел с ними сам на контакт, буквально полторы недели назад, и за три-четыре дня понял, что они в край ****** [обнаглели], потому что ничего не изменилось, они просто неправильно себя ведут, непрофессионально, это ****** [ужас].

Я записал сторис в инстаграме, и все пошло. И из‑за этой всей ситуации, из‑за этого напряжения, которое у нас возникло в процессе сотрудничества, я позволял себе не очень хорошие вещи с собой. Я просто был в гневе, был очень возбужден негативно.

— Насколько было сложно в стрессовой атмосфере писать альбом?

— Приятно, очень хорошо. Творчество — это искупление. Сырой дом без интернета, ты один в нем живешь и пишешь, излагаешь свои мысли, делишься ими, разговариваешь сам с собой.

Вот так я пишу музыку и, собственно, вся эта ***** [ерунда] с Sony помогла очень сильно на самом деле для написания этого альбома, это круто.

Творчество — это разговор на другом уровне, потому что просто никакой человек не позволит тебя выслушать и понять. Я думаю, на альбоме достаточно слов, чтобы показать состояние около нервного срыва, когда все это происходило.

— Что не так было с промо, которое ты назвал «конченным»?

— Да все. Выставили меня непонятно кем, и я считаю, что каждая песня — достойная, а в итоге ко мне подходят люди и говорят про песню «Щека на щеку», хотя это самый попсовый трек. Я считаю, это неправильное промо, конченное.

— Ты хочешь сказать, что лейбл Sony Music Entertainment занимался промо исключительно одной песни?

— Ну конечно.

— Что не так было с туром? Ты правда «выступал за еду»?

— Он прошел в нервной обстановке, да. Но за еду я не выступал, потому что тур я отменил. Я успел отыграть 5–6 концертов за два месяца, то есть это, считай, не тур. Они проходили очень нервно, потому что в этот как раз момент произошел первый наш внутренний конфликт.

— Ты говорил, что есть сотрудники лейбла, которые занимаются антипропагандой. Это кажется абсурдом.

— Да, это не абсурд, для них это работа: антипропаганда, спам. Ну я думаю, об этом рано рассказывать, потому что это слишком серьезно. Но я не врал, я говорил правду, и те люди знают, что я говорил. Поэтому все успокоилось, когда я сказал, что сдам их ***** [к чертовой матери] всех, все их имена.

— Ты и Sony, Thrill Pill и конфликт с Warner. Тенденция?

— Знаешь, для меня это совпадение, потому что я реально выложил это все. На следующий день мне пишет менеджер Thrill Pill, с которым у меня есть контакт: мол, у нас такая же херня, ну, типа, похожая.

С другой стороны, это вообще не совпадение. Как я уже сказал, нужно верить артистам, они говорят правду. Это абсолютно нормально, просто многие артисты не говорят об этом, им наплевать, или они боятся, или им это не важно, или что‑то еще. Это происходит всегда.

— Как считаешь, сможете ли вы спровоцировать волну выступлений артистов против лейблов?

— Честно сказать, это было бы очень плохо, если бы мы спровоцировали вот такую дурацкую волну (смеется). Лучше бы лейблы начали нормально и профессионально себя вести и работать, хорошо относиться к артистам, вот я вот за это топлю.

— Как ты думаешь, есть ли какие‑то подвижки для этого?

— Думаю, что есть, потому что мой друг и, соответственно, мой продюсер Гоша, по-моему, единственный человек в этой индустрии, кто заинтересован в том, чтобы поменять все изнутри. А я, по-моему, единственный человек, кто заинтересован в этом, чтобы это поменять снаружи.

— А ты лично с Thrill Pill обсуждал эту ситуацию?

— Нет. Он в Москве, я в Самаре, а я не общаюсь ни с кем, ну практически, через сеть.

— Читал много хейта про тебя после всей этой ситуацией с Sony. Не разозлил он тебя?

— Я не читал, я только прочел два комментария в инстаграме и на The Flow. В итоге я больше не заходил в инстаграм, мне просто неинтересно это читать. Я решил вообще не заходить в соцсети до 1 июня, потому что мне просто это не нужно.

Пусть пишут, что хотят, мне просто это пофиг. Я знаю, что это связано не только с тем, что у меня возникла проблема какая‑то, а с тем, что просто люди удивлены. Наверное, я их бешу просто, вот и все. Или они срывают всю свою злость на мне. Потому что я максимально для этого открыт.

— Ты вообще спокойно относишься к хейту?

— Ну правильно просто отношусь и к хейту, и к влюбленности, ко всему.

— Чего ты больше получил сейчас: хейта или поддержки?

— Поддержки. Если бы не поддержка, ничего бы не произошло. Все самые весомые личности в нашей стране напрямую лично спросили у меня, что происходит, и я им объяснил.

— Куда ты уходишь с Sony Music?

— Я ни к кому не ухожу и не уйду. Меня интересует американский рынок, и все. Русский рынок — не единственный. Многие люди здесь воспринимают все новое и правильное в штыки. Наша страна — молодая, но это не конец, есть еще и куча людей на Западе, мне интересно с ними разговаривать.

Американская индустрия намного более развита, чем наша; не сказать, что она честнее, она еще более жесткая, но там больше возможностей, поэтому, собственно, чего останавливаться? Мир большой, и нужно искать свое место дальше. И почему бы не поговорить там с людьми, при всей любви к России?

— Ты же понимаешь, что там и порог входа сильно выше?

— Не знаю, какой порог там и куда, я никуда входить не собираюсь и порогов никаких не замечал и не замечаю, я иду со своим вайбом. У меня есть свое видение, я ни под что не подстраиваюсь и не ломаюсь, мне пофиг.