— У тебя выходит ЕР под названием «Hellcat Story». Расскажи, что это за история.
— Это история, на которую меня вдохновила книжка одна украинская. Это было мое наказание от учительницы по украинской литературе в школе, она меня заставила ее прочитать. Я вообще читать не очень люблю, я больше люблю слушать. А эта книжка мне очень понравилась, и спустя много лет я почему‑то ее вспомнила. Она меня вдохновила на создание такого музыкального сериала. Эпизод 1 — это первая песня, эпизод 2 — вторая и так далее. Всего будет четыре серии — четыре клипа и четыре трека.
— Я заметил, что в одном из клипов будет, видимо, какая‑то этническая тема, потому что ты выкладывала фотографию в «ВК», где ты в венке.
— Ага. Будет очень много мистики и фолка украинского. Ну немного, но будут всякие штуки из украинского фольклора.
— Он будет на украинском, на русском или на английском?
— Треки будут на английском, но в одном будут вставочки португальского, в другом — вставочка русского, в финальном треке будет такая штука на украинском языке в конце.
— Ты участвовала в «Голосе» и в «X-Факторе»…
— Да я почти на всех конкурсах побывала (смеется).
— А зачем ты решила туда пойти и почему с таким рвением туда шла участвовать?
— Ну не скажу, что с рвением… В первый раз — да, мне казалось, что это большая платформа, что после этого и я стану знаменитой, все продюсеры будут хотеть со мной работать, у меня будет куча концертов.
Но, конечно, мы все понимаем, что это иллюзия. Но это офигенная штука для того, чтобы взбодриться, перезагрузиться, чтобы тебе дали пинка под зад. Вообще, набраться опыта — это самое важное. Например, вокалом я серьезно начала заниматься уже в институте, не в школе. В школе я больше танцевала.
Для меня конкурсы стали площадкой, чтобы набраться опыта, что‑то узнать о шоу-бизнесе, с кем‑то познакомиться. И плюс, когда вылетаешь с какого‑то шоу, сразу включается такое: «Ну все, вы пожалеете, что вы это сделали, сейчас я вам покажу, какая я». Ну мотивирует это классно (смеется).
— Сильно расстраивалась, когда вылетала?
— Еще перед «X-Фактором» была апатия, хотелось уже бросить музыку, пойти там работать официанткой, не знаю, вообще — кем возьмут. Но мой муж меня тогда и засунул на «X-Фактор», чтобы я наконец взбодрилась, очнулась (смеется). Это и было как пинок под зад для работы. Но апатией я никогда [после этого] не страдала. Наоборот, больше энергии появлялось, больше желания для достижения своей цели.
— Кастинги и конкурсы: расскажи, как все это выглядело изнутри?
— Ну это огромная машина, вы должны это понимать. Там никто ничего не должен, и, по сути, вы там никому не нужны. Все зависит конкретно от вас. Людям, которые туда приходят, участвуют, а потом вылетают [оттуда] и расстраиваются, хочу сказать: не расстраивайтесь, потому что обычно победители этих шоу не становятся популярными. Это один шанс на миллион, и то это исключение из правил, которое только доказывает, что победители этих шоу просто выбираются как такие среднестатистические артисты, чтобы все группы населения были довольны.
Как правило, великими становятся те, кто оттуда вылетал. Или те, кому говорят, что «вы не формат» или еще что‑то в этом духе. Есть куча примеров: Дима Монатик, которому сказали на «X-Факторе»: «Ты вообще никогда не будешь певцом, ты полное говно». Да даже я там в прямые эфиры не попала, позорище (смеется).
И много таких примеров. К этому еще нужно относиться проще: не ставьте на это все, не думайте, что это ваш последний час, — ни фига! Это тупо шоу, оно зарабатывает на вас деньги, вы персонаж. Если вы суперудобный персонаж для победы, вы выиграете, если вы неординарный, то не рассчитывайте на это, просто возьмите от этого все — эфиры, знакомства, которые вам даст это шоу, опыт, посмотрите хотя бы, как это работает, что вообще происходит на телевидении и так далее.
— Из твоих слов очень легко сделать простой вывод: все эти кастинги, шоу уходят в прошлое, и сейчас не они запускают карьеру звезд.
— Да, я согласна. Они могут только помочь увидеть вас, как, например, Alekseev. Мы с ним были в одном сезоне «Голоса», его заметили Бондарчук и Руслан Квинта. Он теперь великая звезда, а его заметили именно там. Так что это все равно площадки, где можно показать себя и быть замеченным.
— Кстати, это очень показательно. Я не так давно общался с Алиной Паш, она тоже участвовала в «X-Факторе» и говорила, что ей нужно было соответствовать тому амплуа, которое ей придумали, что это гигантская машина шоу-бизнеса, которая подавляет человека как личность.
— Да, но это не шоу-бизнес, потому что он в данный момент работает вообще по-другому, будем откровенны. Это телешоу. Им нужны рейтинги, им нужно, чтобы их смотрели люди, у них есть определенная аудитория. Поэтому вам нужно самим понимать, в то ли шоу вы идете. «X-Фактор», например, это аудитория домохозяек от 30 до 50, которые любят слушать у нас Олега Винника, у вас Стаса Михайлова, они любят жалеть. И нужно понимать, что публика любит.
— Я так понимаю, все телешоу так и работают (смеется).
— Телешоу — да. Все хотят драмы, все хотят жалеть. Даже смотрите, как они строят свои программы (ну это я про украинские говорю, про ваши я не знаю): истории про участников: «Ее карьера была окончена, она оказалась в декрете, ей уже тридцать, какая карьера, «X-Фактор» — последний шанс!»
Хотя, блин, тридцать — это четверть жизни человека, и все только тусить начинают [в это время], потому что наконец начинают зарабатывать. И вот каждый раз там драма, скандалы, интриги, расследования (смеется).
— Скажи, а что главное, чему тебя научили все эти «X-Факторы», «Голоса» и прочие истории?
— На сцене держаться. Работать со своей паникой, страхом. У меня тоже это есть, до сих пор выхожу — и мне иногда страшно. Хотя чего бояться, ты миллион раз уже везде была, на сцене как дома. Но все равно. Самый первый раз, когда я выходила, я просто не могла справиться с волнением, никак не могла дыхание нормализовать, ни вдохнуть, ни опору взять. А для вокалиста сбитое дыхание — это самое страшное, что может быть. Спела каким‑то чудом, я так волновалась тогда.
Эти шоу научили меня с этим справляться и себя контролировать. Научили быть собой, когда даешь интервью на камеру. Не быть кем‑то, не соответствовать их придуманному образу, ничего из себя не выжимать.
— Пока готовился к интервью, я посмотрел клипы и послушал песни твоей прошлой группы The Pringlez. Скажи, почему не взлетели The Pringlez и почему взлетела Maruv?
— Потому что мы были малые и тупые (смеется).
— В чем это выражалось?
— Ну мы учились в институте, не все понимали, чего они хотят. У нас были лебедь, рак и щука. Кто‑то хотел быть популярным, кто‑то не хотел, у кого‑то там уже семья, кому‑то важно было играть в кабаках каждую неделю и зарабатывать определенные суммы, для кого‑то это все было просто по фану. Ну плюс материал еще: я тогда только начинала писать музыку, песни, материал был еще достаточно слабый, если честно. Было рациональное зерно, но мало.
— А каково вообще было двигаться молодой группе в те годы?
— Это всегда сложно, но очень интересно. Я всегда это вспоминаю с улыбкой в душе, потому что, как тогда мы тусили, мы потом не тусили нигде. Когда мы там ездили на кастинг «Новой волны», у нас не было денег, а кастинг был в Болгарии, мы полтора суток только добирались до той Болгарии, потом жили еще в нескольких километрах от самой площадки, потому что это было дешево, нужно было еще пешком туда фигачить, под ливнем, еще и в пиджачках, потому что — ну идем на кастинг же!
А потом, когда выехали и пробухали все лавэ, стали думать, как возвращаться обратно. Соскребали там по всем сусекам на дорогу и тоже такими путями… (смеется). В Румынию, оттуда — в Молдову, там — пересадка восемь часов на автобус в Приднестровье, с Приднестровья — в Одессу и только оттуда уже до Харькова. Мы так ржали там, не знаю, насколько это приличная история, но у меня начались женские дни, а там мало кто тогда разговаривал на русском и английском. Я просто не могла объяснить продавщице, что мне нужны прокладки, и я полчаса показывала пантомиму… (смеется). Там уже потом вся команда подключилась и давай ей показывать: ну вот это, вот это! (Смеется.)
— Я так понимаю, это было бедное, но веселое время.
— Да, реально. Мы так горели, так бухали, наверное, как никогда в жизни (смеется).
— Почему все закончилось?
— Ну кто‑то повзрослел, кто‑то хотел двигаться больше и дальше, кому‑то было достаточно просто того, что есть. Толя, наш гитарист, уехал по контрактам работать, для него это было самое оно: он путешествует, зарабатывает деньги, не напрягаясь, играет музыку и приезжает домой в гости. Андрею больше хотелось панк-рок играть, он ушел в «Пошлую Молли», там год или два проработал с ними. Виталик, барабанщик, открыл свою музыкальную школу. Ну он у нас один из «семейников» был, там мысли о детях, бизнесе, из Харькова ему переезжать не хотелось. У Жеки тоже тогда родился сын, и все заботы были о нормальном стабильном заработке, тоже переезжать не хотелось. Одна я была, в жопу раненная (смеется), мне хотелось чего‑то большего, поэтому мы с мужем рванули в Киев.
— Сложно было?
— Да. И голодали, и пешком ходили везде, листовки раздавали, все было.
— Когда все изменилось?
— Изменилось, когда Warner нашел трек «Drunk Groove». Мы начали над ним работать, и с января 2018 года изменилось все. Мне начали присылать кучу работы для других исполнителей, аранжировки там делать, ремиксы.
А, нет, наверное, все изменилось еще раньше, когда я познакомилась с Мишей Бусиным. Точнее, с ним познакомился мой муж, а потом и я. Мы до этого в компьютерах не понимали, у нас сгорел комп, и остался только телефон.
А вот у Миши была своя домашняя студия, он уже делал аранжировки. И моя первая работа — это песня для одной девочки, ну малоизвестной украинской певицы. Вдвоем делать песню оказалось прикольно, интересно, мы и решили попробовать что‑то сделать для себя. Ну и Миша поверил в мое вот это «мы по-любому будем популярны» (смеется). И вот все пошло дальше. Потом Warner нашел трек, и все изменилось, начались гастроли-шмастроли, лакшери-жизнь и вот это вот все (смеется).
— Я правильно понимаю, что сначала был трек, вы его запустили, а потом лейбл его нашел?
— Да.
— Меня вот что поразило еще. С одной стороны — группа The Pringlez, где стоит такая девушка в платье, и вдруг Maruv с сексапильностью на максималках. Где закончилось одно и началось второе? Как эта смена кадров произошла?
— Ну если ты посмотришь мое выступление с The Pringlez, у меня это всегда было. Я всегда танцевала, ползала по сцене там… Плюс тогда у меня не было денег на стилиста и хоть какие‑то костюмы. А тут у меня появились деньги на стилиста, она меня красиво приодела, прикупили мне все лаковое и леопардовое и вот пожалуйста (смеется).
— Когда ты поняла, что «Drunk Groove» — это большущий хитяра?
— Когда мы его написали, я сразу поняла, что это классный трек, он не пройдет незамеченным. А что хитяра — когда нам смонтировали видео буквально на коленке, а потом оно набрало 2–3 миллиона просмотров, и я поняла, что бахнуло (смеется). Просто сейчас тут набирается миллион за сутки-двое, ну, думаю, нормально. А тогда 30 тысяч — о боже, это 30 тысяч. А когда был первый миллион, я чуть не уписалась от счастья! (Смеется.)
— И потом звонок от Warner?
— Не, они раньше позвонили, когда еще 30 тысяч было (смеется).
— То есть, грубо говоря, вообще на старте взяли?
— Да.
— Ты в интервью говорила, что у тебя тогда в один момент жизнь изменилась от «полного днища» до дорогих отелей, денег и славы. Как вообще это происходит, в такие моменты не срывает ли крышу?
— Да не знаю… Вообще, вряд ли. У меня просто вся команда — девчонки, которые у меня танцуют, — мы познакомились на съемках клипа «Drunk Groove», и они тоже все такие, в Киев переехавшие, не суперхорошо зарабатывающие: Ленка вот даже на самолете ни разу не летала, со мной впервые полетела. Поэтому мы просто горим, горим, и все (улыбается). Все эти тусовки… Помню, мы не спали неделями, потому что приезжаешь в новый город — и сразу хочется все посмотреть, обойти все спа в отеле (смеется).
— Чего ты от популярности не ожидала, но что стало ей сопутствовать?
— Прям такого сильного ничего нет, но меня бесит, что постоянно пристают с фотками в какие‑то неудобные моменты. Моя любимая картина — это когда я сплю в аэропорту между пересадками там Ницца — Москва (смеется), и просто кто‑то стоит над душой, ждет, чтобы я открыла глаза, и как только я это сделаю, сразу: «Давайте сфоткаемся!» Это бесит.
Вот когда в Казахстан летели: я сплю, чувиха к Саше моему (Александр Корсун, муж и пиар-директор певицы. — Прим. ред.) подходит, такая за плечо его: «Слышь, а может она дать автограф нам?» Он такой: «Ну она спит, как проснется, даст». «Не, шо, вам впадлу?» Он объясняет, мол, ну она спит, когда проснется, сделает. И они такие: «Вот [шельма], зазвездилась, уже и автограф дать не может!» Вот такие моменты, когда люди вообще не хотят уважать твое личное пространство и не понимают, что ты вот лежишь спишь — какой автограф, какая фотография, алло? Это бесит.
— А часто такие ситуации бывают?
— Довольно часто. И это, кстати, как правило, не мои фанаты, а просто люди, которые случайно там по телеку увидели. Фанаты обычно, наоборот, все понимают и не задалбывают, если я устала. Они у меня классные, очень воспитанные, интеллигентные ребята.
— Я посмотрел несколько твоих интервью и заметил одну общую вещь: тебя постоянно спрашивают про БДСМ-эстетику. Тебе это не надоело?
— Надоело. У каждого свой БДСМ и свой фетиш. У кого‑то просто ногти накрашены — все, это фетиш. А для кого‑то, ты даже если разденешься и голая будешь стоять, это вообще не будет сексуально.
— А тебя не смущает, что это проецируют на тебя?
— Да мне по фигу.
— Ты уже свыклась с этим?
— Ну да, это жизнь людей, это их мысли. Им так удобно, они так живут, зачем мне влезать в это. Главное, что я сама знаю, чего хочу и что мне классно. Я делаю то, что мне нравится, и я всегда так хотела жить. А для этого сейчас огромные возможности.
— Главная претензия хейтеров: у тебя, грубо говоря, sex over music. Тебя это не обижает, что образ ставят выше, чем твою музыку?
— Да мне все равно. А что тут такого? Люди знают, кто я, узнают это, даже если я выпущу коллекцию трусов — это будет популярно. Открою мусороперерабатывающий завод — это будет классно и популярно, открою научный детский центр — и это будет классно и популярно. И все, я личность. Это круто. И это хорошо, что в первую очередь люди знают личность, а потом музыку. Это открывает более широкое поле деятельности, любой, а не только музыкальной.
— Для какой?
— Для любой. Для научной, например, для общественной. У меня очень много разных планов, проектов, которые я хочу реализовать, связанных не только с музыкой. Социальные, например. Я вот радиофизик еще, мне это очень нравится.
— Ты говорила, что в «Drunk Groove» есть нотки такого славянского фольклора.
— Шансона славянского.
— Украинские артисты довольно часто обращаются к этническим корням в музыке. Почему так, на твой взгляд?
— Это последствия национализации (смеется) и квотирования — потому что украинский язык очень плохо вписывается вообще в музыку, он только тогда красиво помещается, когда ты вписываешь его в какой‑то фольклор.
— А почему?
— Ну не знаю, особенности языка. С R’n’B так же: этот стиль работает с американским английским, так и формировался язык. Британский английский с французским — они больше в нос. Славянские языки открытые очень, у тебя звук весь впереди. Поэтому исполнители предпочитают английский — все звуки немножко носовые и удобно держать резонатор. С русским и украинским тебе сложнее, нужно тратить еще энергию на удержание опоры, чтобы сделать красивый звук.
С китайским вообще другая история: там все очень распето, поэтому китайский звучит ужасно (смеется). Но это особенность языка. И это именно от языка зависит. Поэтому, когда пытаются интерпретировать английский — когда там украинский рэп появляется, российский, — это все конечно классно, но это инородная штука для нашей группы языков. Это вообще связано с тем, как работает твой речевой аппарат, когда ты разговариваешь на этом языке. На разных языках мышцы горла становятся в разные позиции, поэтому и получается по-разному.
— Возникает ощущение, что ты думаешь о фонетике, когда сочиняешь песни. Это так?
— Нет, я редко думаю. Обычно это интуитивно: что первое в голову бахнуло, то и пошло.
— «Между нами»: почему решила сделать песню на русском?
— Потому что, вообще, она была сделана для рекламы. Мы сделали песню, а они потом ее слили, а песня осталась. Мы и решили: не пропадать же — выпустим (смеется).
— Кстати, по этой песне слышно, что ты следишь за современным хип-хопом. Это так?
— Да нет. Просто интуитивно накидала, и все. Ну там и темп просто обязывает. Если бы темп там был 100–120, был бы другой вопрос. А так там, по-моему, 70 или 80, под это танцевальную музыку сделать невозможно. А если ускорить до 120 — не читается мелодия.
— Что вообще у тебя в плеере сейчас, что слушаешь?
— Да много че. Сейчас открою плеер (смеется). Сейчас у меня тут Tinashe, Баха и Maruv «По льду», Каролина Полачек «Ocean of Tears» (перечисляет список, где Лиззо и Марк Ронсон чередуются, например, с группой Serebro и дуэтом Artik & Asti. — Прим. ред.).
— Я так понял, ты и свои треки любишь слушать?
— Которые сильно не задрали меня еще (смеется).
— А бывает, что свои треки надоедают?
— Конечно! Ну ты прикинь: ее надо написать, потом смонтировать клип, миллион раз спеть. В итоге ты ее столько раз слышишь, что просто буэ-э-э (смеется).
— Она играет на радио: твоя реакция?
— Я могу переключить (смеется). Ну тут, вообще, надо перетерпеть. Потому что после миллион первого раза наступает момент, когда она тебе уже снова нравится (смеется).
— То есть все стадии проходит?
— Ага, главное до миллион первого раза дотерпеть.
— С «Drunk Groove» ты дотерпела?
— Да. Уже спокойно. Сейчас на стадии «буэ-э-э» «Siren Song». Теперь надо ее терпеть (смеется).
— Ты в одном интервью сказала, что ты как в сказке. Сказка продолжается или уже стала обыденностью?
— Не, она продолжается. Наоборот, еще интереснее. У меня столько свободы появилось, я могу куда угодно поехать, какие‑то интересные вещи снимать, столько возможностей, поэтому я кайфую.
