Интервью с Jubilee о важности общения с родителями, баттлах и мизогинии

— Ты откатал тур. Как впечатления?

— Круто, какие еще могут быть впечатления? Я шел к этому всю свою жизнь и мечтал об этом, когда был ребенком. Были неудачные концерты, плохие отели или бухие фанаты, выбегающие на сцену и толкающие меня. Но мне грех жаловаться, в целом каждый тур — это прикольное приключение. Стоять на сцене, смотреть на людей, которые поют твои песни, — это самое клевое, что может быть вообще.

— А про фанов, которые выбежали на сцену, — это фигура речи или правда была такая история?

—Такое пару раз было. Один раз в Москве год назад пьяный амбал вылез на сцену под песню «Банк» и устроил стейдж-дайвинг в зале на припеве — в итоге я читал, что у какой‑то девчонки было сотрясение мозга. Жуть. А в этот раз в Барнауле чувак вылетел на сцену и толкнул меня так, что я отлетел, — я даже не успел понять, что за чушь произошла. Охранник вывел его из клуба, а позже выяснилось, что вообще-то он был позитивно настроен и просто хотел устроить такой классический чикагский слэм на сцене.

— А что такое классический чикагский слэм?

— Когда на сцене происходит то же самое, что в зале, — толпа негров пляшет как сумасшедшие. И вот он думал, что будет так же, но мы на сцене были только вдвоем, и как‑то не удалось послэмиться (смеется).

— Насколько тур, вообще, сложное мероприятие? Не было ощущения того, что ближе к концу это превращается в какую‑то рутину?

— Определенно, это рутина с самого начала, но очень атмосферная и ламповая рутина. Тур начинается в тот момент, когда ты садишься в поезд, и заканчивается в ту секунду, когда спустя два месяца ты выходишь из «Сапсана» в Питере. Все эти два месяца проходят как один очень длинный день в параллельной реальности.

Каждые 24 часа проходят одинаково: приезжаешь в город, едешь в отель, спишь два часа, ешь, едешь в клуб, чекаешься, спишь час и с горящей жопой бежишь на поезд, в нем спишь еще часа три, приезжаешь в город. Этот день сурка супер-сюрреалистичен, через неделю такой жизни ты просто в трансе находишься уже. На 60-й день, конечно, уже начинает ехать кукуха, но если успевать высыпаться, то никто не умрет.

— От туров к альбому. У тебя в этом году вышел альбом «Меланхолия Drive». У меня сложилось впечатление, что это твой самый проработанный и самый личный альбом. Я прав?

— Конечно. Силуэт альбома уже много лет жил у меня в голове, я понимал, что и как хочу сделать, но мне еще нужно было подрасти и как рэперу, и как вокалисту. Вот эта вот микеланджеловская хрень — я видел альбом в камне и пытался его освободить (смеется). «Emoji FM» — это очень прикольная штука, но в плане текстов она совершенно неидеальна. Она прикольно звучит, во многих местах даже интересней, чем «Меланхолия», у нее современнее продакшен и куда больше вокала, но в плане текста она меня не устраивает.

Я очень люблю тексты и в музыке, и в рэпе, в частности. Если учесть, что рэп — это один из самых немелодичных жанров, он обязан быть с хорошим текстом. Если ты поешь как оперный певец, ты можешь петь любую белиберду, но если ты читаешь с автотюном, я хочу, чтобы ты зачитывал какие‑то прикольные рифмы и панчлайны, иначе какой в этом смысл вообще?

В «Меланхолии» я каждую строчку [прорабатывал] до безумия. То есть там огромное количество многослойных рифм, слова подобраны ровно так, как мне было нужно: многие песни из «Emoji FM» я с трудом могу переслушивать сейчас. А «Меланхолию» включаю — и пока все зашибись. Но в ближайшее время я такое вряд ли осилю еще раз, тут нужно снова поднакопить ману, чтобы через такое пройти, — я же на полгода в студии заперся и почти не выходил. Да и просто нужно время сформулировать мироощущение, чтобы было о чем писать.

Хотя сейчас такая странная эпоха, что разговор о релизах вообще, наверное, перестает быть актуальным. Мы смотрим на свою статистику на цифровых площадках, сравниваем с другими артистами — сейчас очевидно, что наступила именно сингловая эра. Одну песню могут слушать больше, чем весь твой альбом, — соответственно, почти все артисты на одной песне могут заработать больше денег, чем на всем альбоме.

— Мне вот кажется, что если мы говорим про рэп, то в 2019 году это больше история именно про альбомы. Опять же, Saluki, «Масло черного тмина» — это не про синглы история. Согласен?

— Ну названные тобой чуваки начали мелькать именно из‑за синглов. Ты что, не слышал Saluki или «Масло» до их альбомов? У Хаски была «Пуля-дура», после которой пошел шум. «ЛСП» выпустили сколько альбомов, шесть? Но о них заговорили после «Безумия» и «Монетки». Монеточка — прекрасная поэтесса, но без песни «Каждый раз» вряд ли она сейчас была так популярна, разве нет?

— А тебя не смущает, что большая часть аудитории интересуется треками, а ты ориентирован на альбомы?

— Я, конечно, задрот и люблю концептуальные высказывания в большой форме, потому что это — абсолютное творчество, но нужно признать, что музыкальная индустрия всегда жила именно сингловой моделью. 30 лет назад не было стриминга, но успех альбома почти всегда зависел от двух-трех удачных синглов. Я просто помню, как люди ходили по магазинам и выбирали тот альбом, на котором была знакомая им песня. Понимаешь, как это работает? Но благодаря стримингу у слушателя пропала необходимость покупать целый альбом ради одной понравившейся песни.

— Какая песня была самой сложной? Какая самая сложная строчка?

— Наверное, последняя, «На один смысл меньше». Это было тяжко, особенно если учесть, что я сентиментальный чел до одури: если я не принимаю антидепрессанты, то у меня начинают слезы течь по любому мельчайшему поводу. Меня легко заставить прослезиться от грустных фильмов про собак или котечек — я абсолютно серьезно.

«Смысл» я писал, когда отец сидел в соседней комнате. Это жуткое состояние — он вроде сидит рядом, но ты понимаешь, что его в любой момент может не стать, потому что мы никогда не знаем, когда это случится. У многих моих знакомых уже нет родителей, хотя они не были старыми и не болели ничем. Это внезапно случается, и они не успевали сказать родителям те вещи, которые нужно сказать, но у нас не хватает яиц сказать об этом вовремя, ведь это как‑то неловко. Это еще и очень русская [история], когда нам неловко говорить с родителями.

Ну и в русской культуре я не вижу столько сантиментов на тему семьи, сколько этого можно встретить в западных и европейских примерах. По ощущениям, российские отношения с родителями — это звонок раз в год и родительская ладонь на плече максимум. Я подумал, что лучше я скажу все, что хочу сейчас, пока у меня есть возможность, и сделаю это в той форме, в которой я лучше всего умею формулировать мысли, — в форме рэпа. Потому что в жизни я бы тоже смотрел в пол, стоял и бубнил типа я вас люблю, пык-мык, а так я написал песню — и вот камень с души.

— Ты говорил, что не получалось написать ее раньше. Почему получилось сейчас? Это осознание или ты сам себя к этому подготовил?

— Мои лучшие песни написаны, когда были накоплены сильные эмоции. В момент какого‑то катарсиса, когда ты переполнен просто до слез, в голове начинают собираться строчки сами. Мне даже не надо что‑то делать. Будто мозг сам пытается отвлечь тебя и занять какой‑то игрой, чтобы ты переключился на что‑то и не выстрелил себе в голову, когда ты очень зол. Строчка «рифмы пришли ко мне сами, они пишут себя сами, но моими руками» — это не просто строчка, так оно и происходит. Мои самые мощные треки были написаны в моменты, когда много странных событий происходило в моей жизни. Иногда нужно просто ждать, когда в тебе что‑то взорвется и из тебя выльется музло.

— Ты говорил, что «Меланхолия» — это поездка по дороге грусти. Чем она закончится?

— Я был бы худшим сторителлером, если бы ответил на этот вопрос. Но эта история закончится куда мощнее, чем сюжет из «Emoji FM». В той трилогии прикольный нарратив с загадками и атмосферкой, но сейчас я вижу все недостатки сценария. Для «Меланхолии» я почитал книжки по сценарному мастерству, советовался со знакомыми сценаристами.

Оказалось, что быть хорошим рассказчиком — это очень комплексная штука сама по себе, тут куча подводных камней. Я решил сделать что‑то масштабное и позвал профессиональных актеров дубляжа, потому что я сам — так себе актер.

— Жанр скитов (разговорных скетчей: используются для связи треков друг с другом в рэпе, подобные скетчи были на трилогии «Emoji FM» — Прим. ред.) — почему его редко используют сейчас? Я больше отечественный контекст имею в виду.

— Рэп стал меньше о текстах, больше про звучание. Возможно, еще был момент у нас, когда формат поста ограничился, потому что VK ограничил пост девятью вложениями. Абсолютно смешная причина, но ведь она тогда серьезно повлияла на размер релизов — куча артистов просто стали выпускать альбомы по 9 треков! И ты, по логике вещей, должен с умом распорядиться пространством в посте VK: либо скит, либо трек. Исчезли даже интро, хотя они для рэпа были принципиально важны. Раньше они были буквально на каждом диске! Тогда же исчезла грань между EP, микстейпом, лонгплеем в русской музыке.

— Почему рэп стал менее текстоцентричным?

— Я не знаю, был ли какой‑то конкретный момент, когда рэперы поняли, что хардкорный рэп не продается особо. Был MC Hammer, но такой путь был слишком позорный для трушных МС, поэтому это случилось с появлением Эминема — когда настоящий рэпер стал суперзвездой большого масштаба. Блестящий артист, но популярность он набрал таким же способом, как и любая поп-звезда — с помощью хитовых припевов. Я думаю, тогда все и решили: зачем мне читать про гетто и кокаин, если я буду лениво рифмовать на клубные биты и звать девчонку на припев. Jay-Z, 50 Cent, Mobb Deep — примеров полно. Мне кажется, примерно после 2002 года рэперы открыли для себя инcтрументарий поп-музыки и начали уделять больше внимания звуку и припевам, нежели текстам в куплетах.

Массовый слушатель хочет слушать то, что мелодично, а классический рэп — это самая немузыкальная штука, которая может существовать в формате MP3 после аудиокниги.
И большинство рэперов сейчас в принципе поют. И энергетически это все еще рэп, но по форме современный хип-хоп давно работает по канонам поп-музыки: много вокала, все вертится вокруг цепких мелодий, прилипчивые припевы, мелодичные аранжировки.

На днях переслушивал первый альбом Канье — там поэзия! Очень много крутых стихов, он почти не поет там, там очень много рэпа и клевых мыслей.

— Мне кажется, пение в рэпе массово и началось с Канье, когда он выпустил «808s and Heartbreak».

— Да, наверное. Еще Дрейк внес свой вклад, еще Lil Wayne — наверное, именно эти ребята показали, что необязательно брать на припев вокалиста, чтобы сделать хит. Ты можешь и сам исполнить хук, а если не вытягиваешь, то можно накинуть автотюн, и будет прикольно звучать.

— Твоя цитата: «С большинством рэперов мне сложно поддерживать диалог дольше 5 минут, потому что голова начинает болеть от бреда, который они несут».

— Потому что 80% жителей планеты — редкостные тупицы. Среди рэперов этот показатель достигает 99% — это абсолютный факт. Если говорить более политкорректно, то мне просто очень скучно разговаривать с ними.

— Это какая‑то общая история русского рэп-комьюнити?

— Нет, я думаю, это моя история. Во-первых, меня когда‑то давно прессанули на камеру (имеется в виду избиение Jubilee рэпером D.Masta и его друзьями. — Прим. ред.). Мы живем в России, занимаемся рэп-музыкой, и вполне предсказуемо, что для остальных это стало барьером для того, чтобы адекватно воспринимать меня. И я в рот **** [сношал] каждого, кто так считает, если что. Во-вторых, мы просто очень разные сами по себе — мне физически тяжело общаться с наркоманами со стеклянными глазками.

— Как Мирон помог тебе на старте карьеры?

— Гораздо больше он помог мне тем, что приоткрыл кругозор на американский хип-хоп в целом. Я услышал это в его песнях, понял, откуда это все взялось, все эти стили, биты, рифмовка, флоу. Мне было тогда лет 15. Он ретвитил меня тогда, но это не давало мне какого‑то буста в карьере.

Оон открывал мне глаза, я начинал глубже копаться в текстах американских реперов. Не появился еще в русском рэпе чувак, который писал бы тексты лучше, чем Оксимирон в свое время. Десять лет назад это же была просто бомба, просто безумие. Я люблю сложное дерьмо. Многие люди любят простые тексты, как у условных «ЛСП», они иногда очень красивые, но простые по своей форме. А я люблю сложное, и в этом плане Мирон меня постоянно удивлял. Это на мой стиль повлияло тоже.

— Даже в 2019 году Оксимирон — лучший текстовик сложносочиненного рэпа?

— В этом году он вроде бы не написал треков. Но если брать вообще его тексты, то да, никто не написал ничего лучше, чем треки в его первом и втором микстейпах. Вот эта его «Песенка гремлина», «Последний звонок», «Признаки жизни». Это все суперсложно, технично, по-рэперски. Такой рэперский рэп.

Хаски — это поэзия, ATL — тоже хорош. Но их тексты хороши именно простотой формы, там нет рэперского громоздкого рифмосплетения. Плюс там еще большая ставка на звучание, у того же Мирона этого нет. Куча мемов про то, что он ужасно звучит, странно читает, орет, странные биты, странно сведено. И это все правда, он не сильно заморачивается. Но, наверное, это потому, что все силы он вкладывает в слова, остальное у него подсасывает. Я же стараюсь, чтобы мои треки, помимо мощных текстов, хорошо звучали. Я для этого решил подтянуть вокал, больше внимания стал уделять аранжировкам, вложил бабки в мастеринг — это все дало результат.

— У тебя есть гитарная баллада «В раннем ноябре»…

— Да! Пару лет назад открыл для себя Тейлор Свифт — я долгое время игнорировал ее из‑за звучания, но позже расслушал тексты песен и просто выпал. Ее головокружительный успех во многом связан именно с этим. Я переслушивал ее дискографию, а ее первые альбомы — это такой легкий поп-кантри. Пару месяцев я ничего не мог слушать, кроме Тейлор, в итоге в этом вайбе и родилась «В раннем ноябре». На концертах, кстати, эту песню громче всего поют — ну там нет рэпа, ее легко подпевать. На гитаре бы еще научиться играть — вообще шикарно будет!

— У тебя не было мысли записать кантри-альбом? Пуститься в гитарную музыку?

— У меня были мысли и оркестровый альбом записать, но нельзя просто взять в руки скрипку и зайти в будку: «Все, поехали!» Нужно уметь это делать, желательно мастерски. Насчет кантри-альбома: ну пока что я пою очень средне. Петь хуки, иногда что‑то напевать в куплетах — это еще может быть, но делать полностью вокальную музыку я еще не могу себе позволить. Впрочем, однажды я совершенно точно научусь уверенно владеть голосом, и тогда уже можно будет разгуляться во всех жанрах без ограничений, но пока нужно делать то, что получается лучшего всего, — читать рэп.

— Раз уж мы заговорили об Оксимироне, давай обсудим баттл-рэп. Ты отсудил несколько этапов Versus: скажи, вообще, что не так с баттл-рэпом сейчас?

— В смысле, почему он перестал быть популярен?

— Нет, генерально.

— С ним все так. Он такой, каким должен быть, и другим он быть не может.

— Сейчас просто есть точка зрения, которую транслируют многие: «Баттл-рэп уже не тот, с ним что‑то не так».

— Так он должен быть именно таким, культурным гетто, задротским, непонятным никому, кроме баттл-реперов.

— Почему?

— Ну а как иначе? Никто же не спрашивает: «А что не так с шахматами?» Так уж сложилось, что есть такие сферы, которые понятны и интересны только тем, кто в них варится.

— Но ведь, с другой стороны, пару лет назад было ощущение, что русский баттл-рэп, в отличие от американского, смог выйти за рамки гетто и стать таким обывательским интертейментом. А потом он как будто сам отказался от этой функции и вернулся на то место, где он должен быть.

— Во-первых, если разговаривать о развлекательной функции, то надо понимать, что баттл-рэп в России — это шоу на ютьюбе. А тренды на YouTube меняются ежедневно: позавчера были популярны пранки, вчера все радовались баттлам, а сегодня все хотят смотреть часовые интервью.

Во-вторых, такой всплеск популярности баттл-рэп получил благодаря участию звезд первой величины — большие артисты в 2014 году посмотрели на Оксимирона и думали, что выступление на Versus гарантирует стабильный гастрольный график и гигантские просмотры клипов. С годами выяснилось, что зрители баттлов не конвертируются в преданных слушателей — это совершенно разные аудитории. Большие имена заметили, что продажи билетов на концерты не вырастают после баттлов, — и ушли, ведь сам баттл-рэп им не шибко интересен был. Вместе с ними ушел и интерес широкой публики, все логично.

В-третьих, многие любители баттлов в принципе не любят и не слушают рэп, а баттлы воспринимают как какой‑то новый стендап. Но ты не можешь полноценно кайфануть с баттлов, если ты не рэп-задрот: рифмы, вордплеи, сложные схемы будут тебе понятны, только если ты реально понимаешь, что это такое. Поэтому хипстерам и слушателям группы «Мальбэк», конечно, сейчас стало скучновато — они просто [ничего] не понимают. И это нормально.

— Тогда вопрос в лоб: тебе баттлы помогли подняться в карьере?

— Скорее, они мне в чем‑то мешали.

— Заметил тенденцию: для того чтобы баттловику построить карьеру, нужно избавиться от образа баттловика. Например, Rickey F это приходилось делать.

— Я думаю, дело не в образе, а в том, что написание песен и подготовка к баттлам требуют совершенно разного мышления. Перестроиться сложновато, ведь музыкальная карьера — это мелодии, настроение, вокальные данные и хороший маркетинг. Баттл-рэп — это рифмы и панчлайны. Усидеть на обоих стульях практически невозможно, тебе нужно выбирать.

Я — хороший пример. Когда‑то я же тоже был чисто баттловиком, песни писались не очень. Потом заперся в студии, научился писать песни и поехал в туры. В прошлом году на волне ностальгии по баттлам тряхнул стариной, и там, думаю, было заметно, что я все эти годы провел в студии и на концертах, а не в кругу баттлеров.

— После баттла с МЦ Похоронил в разговоре с The Flow ты признал этот поединок неудачным, но сказал, что это поправимо. Ты собираешься еще баттлить?

— Конечно! Вряд ли это будет на следующей неделе, но рано или поздно — по-любому. Я давно сделал выбор в пользу музыки, но это же не значит, что я не могу иногда устроить себе баттловое сафари и выйти из зоны комфорта. Понятное дело, что я — легкая мишень для этих чуваков, ведь я более медийный, про меня куча мемов. Ко мне легче готовиться, и гораздо больше всего можно написать, чем про среднестатического баттлера. Но почему нет? Я не боюсь, это же весело.

— Что касается мемов: тебя это задевает как‑то?

Я знал, на что шел, — ты стал публичной фигурой, и логично, что приходит куча негатива. У каждой работы есть свои негативные стороны — продавцу в магазине могут нахамить или уволить, а про исполнителя будут писать дерьмо в комментариях. Если ты понимаешь, как устроен интернет, то не будешь резать вены из‑за каждого негативного отзыва или жаловаться на травлю. Я начинал с форума hip-hop.ru, когда выкладывал трек и читал вообще весь треш, что про него пишут, поэтому за годы выработался психологический барьер (смеется).

— Как ты относишься к успеху группы «Френдзона» (очень популярный проект с участием друга Jubilee Галата. — Прим. ред.)?

— Безумно горд за Галата, это абсолютно гениальная штука. У нас похожие вкусы в попсе, и мне очень заходит почти все, что он пишет в рамках «Френдзоны». Да и в целом я очень рад, что после всех лет в игре он наконец сделал дерьмо, которое собирает тысячи людей и позволяет не ходить на работу. Я помню, как снобские телеграм-каналы описывали успех группы: они там себе представляли совет директоров, команду продюсеров, которые утверждают каждую строчку (смеется). Но это на самом деле авторский проект Вована, он занимается лично абсолютно всем — от написания песен до режиссуры клипов — и ни за что в жизни не подпустил бы никого к «Френдзоне» с советами или правками. А! Самое главное, что их концерты запрещают (смеется). Когда тебя запрещает правительство твоей страны — все, ты можешь умирать с чистой совестью.

— Вот еще, о чем хотел поговорить с тобой, как с либералом и профеминистом. Недавно был прецедент: в мизогинии массово обвинили «Масло черного тмина» за строчки в одном из треков — это вообще первый прецедент на моей памяти, когда рэпера в России за это критикуют.

— Ну я помню, что Бледный из «Пошлой Молли» тоже вызвал гнев либеральной тусовки из‑за своих гомофобных высказываний, так что, случай «Масла [черного тмина]» — не первый. Но я не думаю, что в России SJW-движение наберет хоть какие‑либо масштабы в ближайшие годы просто из‑за того, что гомофобия и мизогиния, как бы это сейчас не прозвучало, все еще слишком мелкие проблемы на фоне беды с правами человека в этой стране вообще.

В США это возникло как ответ на приход Трампа к власти — расиста, сексиста, гомофоба. То же движение #MeToo, например, появилось только через год после его избрания на пост президента. В России сейчас есть социальные проблемы куда более глобальные — армия ментов прямо сейчас пачками ****** [бьет] людей в центре столицы, как‑то неловко на этом фоне всерьез обсуждать оскорбительные строчки рэперов.

— А в чем, по-твоему, проблема радикального феминизма в России?

— Радикализм — всегда плохо. Какая бы благая идея не была, если тебя ею бьют по голове, шлют с ней СМС-спам на телефон и засовывают брошюры под дверь, ничего кроме отторжения она не вызовет. Если кто‑то толкнет тебя на улице и скажет, что ты до этого жил неправильно, ты либо инстинктивно ударишь в ответ, либо постараешься убежать. Этот удар точно не станет хорошим поводом задуматься, ты просто посчитаешь, что встретил сумасшедшего. Ты даже не запомнишь, что он говорил, потому что громкая и наглая форма донесения идеи обычно затмевает собой сам месседж, заставляет забыть о нем. Поучительная интонация всегда вызовет агрессию, тем более у взрослых людей. Я переосмыслил многие вещи в своей жизни лет 6 назад, когда пообщался с нерадикальными феминистками: абсолютно спокойно, без криков и угроз — у меня открылись глаза на какие‑то вещи. До этого я точно так же замечал только крики и истерики.

— Кажется, это работает немного по-другому. Есть радикально сексистское общество. Радфем занимают такую же радикальную позицию, но с обратной стороны. В конечном итоге и вырабатывается баланс.

— Если бы люди были кубиками из «Монополии», то да, можно было бы их поделить просто — и все. Я не считаю, что неадекватных сексистов нужно как‑то балансировать таким же неадекватным радфемом. К чему этот баланс? Это просто повышает градус безумия в общество. Нужно двигать знания в массы, оздоравливать их, а не искать равновесие. Это же не «Звездные войны».