В «Дюне» белые снова всех спасают. Или нет? И что с этим не так?

Что объединяет героев Сэма Уортингтона в «Аватаре», Сандры Баллок в «Невидимой стороне», Клинта Иствуда в «Гран Торино», Эммы Стоун в «Прислуге» и Вигго Мортенсена в «Зеленой книге»? Все они, несмотря на зрительские и даже оскаровские успехи картин, в той или иной степени рассматривались западными критиками как воплощение вредоносного тропа «белый спаситель».

Троп, корнями уходящий еще в стихотворение Редьярда Киплинга 1899 года «Бремя белого человека», можно описать как историю о белом персонаже, который, несмотря на свое слабое знакомство с культурой той или иной группы небелых людей, после ряда испытаний становится мессианской фигурой для одного или — чаще — для многих представителей этой группы. Иногда он просто вдохновляет своих небелых друзей на исторические решения, как персонаж Тома Круза в «Последнем самурае» вдохновил императора Японии на сохранение национальных традиций. Иногда становится их ментором и наставником, как учительница в исполнении Мишель Пфайффер для группы афро- и латиноамериканских подростков в «Опасных умах». Иногда буквально спасает от рабства и гибели — как Дейенерис Таргариен в «Игре престолов». Нередко даже защищает их от колониальных претензий своих же соплеменников («Лоуренс Аравийский», «Танцы с волками», «Аватар»). Троп критикуют, разумеется, не за действия самих белых персонажей, а за то, что в массовом сознании он закрепляет идею о неравенстве рас, врожденном интеллектуальном и культурном превосходстве белых над всеми остальными и о неспособности последних («наполовину бесов, на столько же — детей», по Киплингу) решать свои проблемы самостоятельно.

Споры о том, можно ли считать серию «Хроники Дюны» Фрэнка Герберта примером такого нарратива, велись еще с выхода первой книги в 1965-м. Казалось бы, формальные признаки есть. Белый главный герой Пол Атрейдес (он же Лисан аль-Гаиб и Квисатц Хадерах) по воле обстоятельств оказывается в центре антиколониальной борьбы живущих в пустыне фременов, чья внешность и традиции во многом списаны с арабов-мусульман. Он быстро вливается в культуру этих племен, завоевывая репутацию великого воина, и впоследствии становится мессией (махди) и военным лидером Муад’Дибом, освобождающим их от колониального ига и захватывающим с их помощью всю межгалактическую империю.

Однако эта оценка нарратива кажется поверхностной, затрагивающей лишь первый слой повествования. Контраргументация к ней выглядит куда более убедительной. Сам Фрэнк Герберт, пусть и не применял термин «белый спаситель» напрямую, утверждал, что в его намерения входило показать опасность доверия (в том числе со стороны небелых людей) харизматичному (и в данном случае белому) лидеру. То есть призывал относиться к протагонисту истории критически.

Поначалу Пол Атрейдес выглядит вполне традиционным героем, противостоящим откровенным чудовищам в лице дома Харконнен, но с развитием истории его авторитарные черты доводятся до абсолюта, он совершает геноцид миллиардов людей и в сущности сам соглашается, что Гитлер и Чингисхан по сравнению с ним — мягкотелые гуманисты. А его сын Лето II идет еще дальше, устраивая во вселенной тиранию длиной в 3500 лет.

В экранизациях истории от Дени Вильнева все, казалось бы, еще проще. Режиссер с самого начала отмечал, что, как и Герберт, хочет сделать «нечто противоположное» тропу о белом спасителе.

В новых экранизациях Пол даже на визуальном уровне выглядит более темной и зловещей фигурой, сродни Энакину Скайуокеру в третьем эпизоде «Звездных войн». К тому же критическая позиция авторов к протагонисту подчеркивается изменением роли персонажа Чани, боевой подруги Муад’Диба, которая, в отличие от книг, теперь активно протестует против восхождения последнего.

При этом после выхода фильмов нашлось достаточно людей по всему политическому спектру, от исследователей ориентализма и американских альтрайтов с многомиллионной аудиторий вроде Бена Шапиро до списывающих за ними русских националистов вроде Егора Холмогорова, которые с разным отношением и нюансами, но все же приняли героическое оформление истории Пола Атрейдеса, что называется, at face value, не заметив критики его действий. Боюсь, настоящая дискуссия начинается именно из этой точки.

Первым делом разобраться надо с тем, а правда ли в книгах (придется рассматривать их, поскольку история Вильнева еще не закончена) действия Муад’Диба показаны с однозначно критических позиций. Ведь если нет, и его действия имели под собой моральные основания, то едва ли историю можно рассматривать как деконструкцию вайтсэвьорскогоОт англ. white savior — «белый спаситель». нарратива. Предупреждение об опасности белых спасителей не работает, если белый спаситель все это время был прав.

И в этом вопросе невозможно обойтись без обсуждения «Золотого пути» («Узкой тропы» в фильме Вильнева) — стратегии выживания человечества, которую начал разрабатывать еще Пол, а привел в жизнь его сын, Бог-император Лето II, призванной спасти цивилизацию во время Кразилека — «финальной битвы», местного аналога Армагеддона. По замыслу, все злодеяния Атрейдесов должны показать, насколько диктатура и централизация губительны для людей. Пол и Лето II устраивают священные войны, геноциды и тоталитаризм не из жажды власти, личных амбиций, ксенофобии или какой‑либо политической идеологии, а потому что знают, что единственная альтернатива этому — полное уничтожение человечества.

Можно, конечно, выдвинуть контраргумент, что Герберт таким образом пытался продемонстрировать, как мыслят диктаторы, искренне уверенные, что их действия — меньшее зло, и может быть хуже. Но в рамках вселенной «Дюны» это крайне слабый контраргумент: в отличие от реальных диктаторов у Пола и Лето II есть не просто предположения о возможных последствиях их действий, а точное знание, основанное на магическом предвидении (прямо как у Доктора Стрэнджа в «Войне бесконечности»).

В искусстве такой же выбор делают злодеи вроде Озимандии и Таноса — однако они решают поиграть в бога не вынужденно, а добровольно. И в отличие от тиранов «Дюны» не знают наверняка, к чему приведут их действия. Что делает выбор Пола и Лето более понятным и менее «злодейским».

Просто представьте книгу, где Гитлер убивал миллионы и развязывал войны не потому, что был антисемитом, нацистом и мегаломаном, а потому, что точно знал, что только так, на своем примере показав ужасы диктатуры, он может спасти человечество от гибели. Боюсь, такую книгу обвинили бы в оскорблении памяти жертв холокоста. И правильно бы сделали. Потому что это совсем не тот образ, который ассоциируется с безоговорочным злодейством.

Разумеется, никто не утверждает, что Пол показан героем. Но и однозначного развенчания его действий в книгах нет. Он не становится жертвой своих амбиций или пренебрежения к культуре фременов, например, что выявило бы очевидный антивайтсэвьорский подтекст. Он становится жертвой сложнейшего выбора, этакого «выбора Софи»«Выбор Софи» — роман американского писателя Уильяма Стайрона о женщине, сумевшей выжить в Освенциме. По сюжету ее вынуждают выбирать, кого из ее детей оставить в живых, а кого отправить в газовую камеру., перед которым в принципе никто не должен вставать.

Почему же Герберт, осознанно пытаясь разоблачить идею мессий, харизматичных лидеров и белых спасителей, по итогам шести своих книг показывает благонамеренность и, самое главное, правоту мессии, харизматичного лидера и белого спасителя (даже двух)? Для себя я нашел ответ в его лекции в Калифорнийском университете 1985 года, на которой он рассказывал об опасности харизматиков: «Я думаю, что, вероятно, самым ценным президентом XX столетия был Ричард Никсон. Потому что он научил нас не доверять правительству и сделал это на своем примере».

Можно подумать, что это всего лишь остроумная шутка в духе «спасибо Михаилу Светову за то, что своим примером отвадил людей от либертарианства». Но серия книг доказывает, что Герберт говорил отчасти серьезно. Его политические взгляды (к слову, более консервативные, чем может показаться, — он был довольно тесно связан с Республиканской партией, высоко оценивал Рейгана и писал речи для республиканских политиков), по всей видимости, включали не только недоверие к централизованным правительствам и харизматичным лидерам, но и веру в то, что людей как вид можно исправить «шоковой терапией».

Однако Вильнев разворачивает историю в другом, не совсем книжном направлении. Что, если в третьем фильме он покажет, что концепт «Узкой тропы» — всего лишь выдумка Пола, его подсознательное самооправдание, скрывавшее истинные мотивы — жажду власти, признания и мести? Помните историю Дикобраза в «Сталкере» Тарковского? Он, может быть, на коленях ползал, умоляя Комнату вернуть ему брата, но та дала ему то, чего он хотел на самом деле, — кучу денег. Что, если живая вода в «Дюне» работает похожим образом?

Такое развитие, конечно, сделает антимессианский и антивайтсэвьорский посыл в «Дюне» Вильнева гораздо более однозначным, чем в книгах Герберта, и приведет в абсолютный восторг. Но исправит ли оно ситуацию полностью?

Нет, потому что есть и другая проблема. Как пишут Эрнан Вера и Эндрю Гордон в книге «Экранные спасители: белые фантазии Голливуда», истории о белых спасителях — это «самовозвеличивающие, эксгибиционистские и нарциссические фантазии, служащие для психологической компенсации». И в «Дюне», на мой взгляд, выбранная точка зрения создает именно это — нарциссический, компенсаторный характер повествования.

В фильме Вильнев расширил довольно пассивную в книгах роль Чани, под конец даже сделав ее главной антагонистской Пола, но мы почти ничего не знаем о ней как о человеке, не погружены в нее как в персонажа, и по большому счету она выполняет чисто функциональную роль морального камертона: стоять, пока другие сидят, и сидеть, пока другие стоят.

Повествование же в «Дюне» на протяжении всех шести книг двигают не фремены, а условно белые аристократы. Причем не только я обратил на это внимание. Исследователь и эксперт по ближневосточной политике и культуре Эмад Эль-Дин Айша в своей работе «Научная фантастика о, для и от арабов: тематические исследования по деориентализации западного воображения» отмечает, что проблема западного кинематографа не в том, что арабы и мусульмане предстают злодеями, а в том, что играют совсем незначительную роль.

Превосходство, которое, возможно, приведет к чудовищным последствиям, но при этом внушает трепет, как монстры Лавкрафта. Что говорить, если прямой наследник Пола Атрейдеса в итоге становится буквально монстром, но в то же время и Богом.

История Пола в «Дюне» напоминает трек«Я — Чудовище, что погубило мир, разрушил, убил, предал,/Отправил на тот свет врагов и всех любимых следом,/Кредо мое: всрать все, нет друзей и подруг,/Ведь я Маленький Мук, говорящий труп». Славы КПСС: его лирический герой не хочет быть просто среднестатистическим неудачником. Он хочет занять первое место на конкурсе сволочей, быть разрушителем миров, как Оппенгеймер или Галактус. Он называет себя чудовищем, но на самом деле упивается саморазрушением. Если вы не узнали в этой песне Славы в той или иной степени героев literally me мемов, послушайте еще раз. Пол Атрейдес — это абсолютный, недостижимый literally me антигерой. Он превосходит всех остальных персонажей буквально во всем, но если бы его методы и цели были традиционно героическими, мессия оказался бы невзрачным Марти СьюМужской эквивалент тропа Мэри Сью — персонаж, которому удается преодолевать все препятствия без особых усилий. из фанфиков. Однако именно из‑за тяжести бремени он совершает чудовищные вещи (которые, как мы уже выяснили, во многом оправданы нарративом), выдавая то самое нарциссическое сочетание величия и трагизма, способное впечатлять сильнее всего.

В этом смысле «Дюна» (как книги, так и пока что фильмы) представляет собой гораздо более эффективный вариант тропа «белый спаситель», чем любые «Аватары» и «Тарзаны». Да, ироничным образом — именно благодаря своей попытке деконструировать троп.

В трилогии Вильнева еще есть соломинка, за которую можно ухватиться, — но для этого придется не только показать несостоятельность идеи «Узкой тропы», но и вывести Чани на первый план, чтобы посмотреть на всю историю ее глазами. Решится ли на такой действительно радикальный для этой франшизы поворот режиссер, который вышел из независимого кино, но все же привык действовать в конформных рамках западного культурного канона, — совсем не уверен.