«Лучший веган — живой веган»: как я перешла на веганство (и нужно ли это вам)

1 ноября, в Международный день веганства, я поняла, что веганю уже два с половиной года.

Мое отношение к веганству, как и у многих людей, складывалось постепенно. Чаще всего первые ассоциации с растительным питанием и людьми, которые его придерживаются, негативные: это все еще маргинальная этическая позиция и тем более образ жизни. У меня было так же.

Любая информация из мира растительного питания или веганства воспринималась через фильтр «да, но»: «да, это здорово, но я так не смогу», «да, эта позиция имеет смысл, но в глобальном плане ничего не меняется». Эту мгновенную отрицательную реакцию надо отследить в себе: что‑то в этой позиции раздражает, от нее тут же хочется откреститься. Сейчас я думаю, что на самом деле человек довольно быстро осознает моральный фундамент этой философии и даже соглашается с ним, но на уровне действий он не может соотнести их реализацию со своим образом жизни и поэтому отказывается. Он думает: да, есть мясо, использовать части тел животных для еды не совсем этично по отношению к ним. Однако эксплуатация животных так прочно укоренена в реальности, что уйти от нее кажется невозможным. К тому же веганство всегда было тесно связано с другими типами питания, в том числе довольно ограничительными: сыроедением, фруктоедением.

В какой‑то момент я решила пойти на такую сделку с совестью. Веганы не едят продукты животного происхождения, потому что они любят животных, а я ем. Значит, я буду говорить, что не люблю животных, что они мне безразличны, поэтому я могу их есть. Так я сохраняла себе моральный островок, чтобы не сталкиваться с собственным лицемерием. Все это, конечно, было неправдой: я занималась конным спортом, всю жизнь смотрела документальные фильмы от Discovery и National Geographic, собирала с деревьев клопов-солдатиков, чтобы потом приносить в банке домой и наблюдать за их жизнью. Однако тогда я думала, что так буду в гармонии со своими убеждениями.

Важно сказать, что веганство — не только следствие любви к животным. Вы можете относиться к ним равнодушно, но веганить, потому что это справедливо по отношению к ним. Я думаю, что справедливости заслуживают не только те, кого мы любим.

Последний раз мясо я ела в июне 2019 года, когда уже несколько недель думала о переходе на веганство. Помню, как съела кусок курицы и почувствовала тяжесть одновременно с нахлынувшим чувством вины. То есть тело дало мне понять, что нужно от этого отказаться. Сейчас я думаю о том, что сосредоточенность на физических ощущениях дала мне повод уйти от употребления мяса без размышления над моральными вопросами. Просто мне плохо от мяса, и все. Это облегчило переход, хотя и сделало его более антропоцентричным с философской точки зрения, сконцентрированным вокруг чувств человека, а не животного.

С другой стороны, в вопросе моего отказа от мяса было бы странно совсем не думать о собственных чувствах и ощущениях. Так или иначе, в сентябре 2019 года я перестала есть молочные продукты и яйца. Три месяца между отказом от мяса и окончательным переходом на растительное питание были самыми тяжелыми. Многие люди остаются вегетарианцами годами, но ощущение, что я отказалась только от части продуктов, полученных с помощью эксплуатации, меня сжирало. Я много плакала, испытывала большое чувство вины, тоже старалась договариваться с собой: хорошо, я съем этот йогурт, но зато потом помою весь пластик дома и отнесу на переработку.

Первый год веганства — самый сложный. Нужно изучить множество материалов по растительному питанию, бытовой технике и лекарствах, узнать, как надо составлять рацион, какие нужно сдавать анализы и пить витамины, как читать составы продуктов и где можно достать больше подходящей еды. Вместе с этим я столкнулась с резкой негативной реакцией на изменения в моем образе жизни от близких, родственников, некоторых друзей. Сейчас я понимаю, что проходила такой же путь до перехода на веганство — информация о чужих взглядах тоже выбивала меня из колеи, мне хотелось убедить человека, что у его позиции есть изъяны. На самом деле я убеждала саму себя в том, что мой образ жизни не несет никому вреда.

Первый год сложен еще и потому, что знание о насилии и жестокости по отношению к животным, о видах дискриминации и формах несправедливости разламывает картину мира на «до» и «после». Теперь проявления неравных отношений с властью видны повсюду: в медиа, в языке, в супермаркетах, на столе дома.

Еда — не только топливо и источник энергии, она объединяет людей, и от этого коммуникационного аспекта приемов пищи я оказалась отрезана. Чувствовалась нарастающая сегрегация, происходившая одновременно в настоящем и прошлом: теперь на праздничном столе для меня стояли отдельные блюда (не могу не заметить, что мне повезло: часто такие изменения в питании членов семьи, особенно несовершеннолетних, просто игнорируются), а рецепты детства стало невозможно повторить из‑за их ингредиентов. Более того, оказалось, что вернуться в золотой век невозможно, «развидеть» дискриминацию нельзя. К сожалению, рядом со мной в то время практически не было людей с похожими этическими позициями, а с редкими союзницами, подругами по интернету, мы почти не виделись в жизни.

Одиночество, отчаяние из‑за открывшейся правды начало вызывать агрессию не только к тем, кто меня осуждал, но и к тем, кто просто вел невеганский образ жизни. «Как они не понимают, насколько плохо животным? Почему они продолжают есть мясо? Это отвратительно». В поиске подходящих интернет-пространств я наткнулась на аболиционистов. Это веганы, придерживающиеся мнения, что веганский образ жизни — моральный минимум по отношению к животным. В их философскую программу входит также отказ от домашних питомцев, неприятие любых форм использования ресурсов животных — например, лошадей для конного спорта, собак-ищеек, дельфинов, помогающих людям с задержкой психического развития. Аболиционисты часто пишут, что веганить просто и недорого, что это могут делать все и что каждый человек должен одномоментно перейти на веганство.

Их взгляды показались мне логичными; более того, в условиях изоляции и отсутствия идейных союзников они казались мне сообществом, которое полностью отвечает моим потребностям: общаться с людьми, которые тоже не считают миропорядок справедливым. К тому же почти все они критиковали общество с левых позиций, а это тоже было мне близко, потому что примерно в эти же годы я начала интересоваться левыми идеями, читать больше про политику и философию.

После нескольких месяцев плотного соприкосновения с аболиционизмом мое ментальное здоровье пришло в еще худшее состояние, чем до этого.

Проверяла их на велферизм (тип реформ, который ставит целью отказ только от одной формы эксплуатации — например, отказ от ношения одежды с мехом при продолжении использования продуктов животного происхождения), постоянно переживала из‑за спесишизмаВидовая дискриминация. в языке, например в бытовых сравнениях: «он ведет себя как свинья». Конечно, язык может закреплять неравенство, однако эти этапы рефлексии были так трудоемки для меня, что я разрывалась между учебой и веганством, сил не хватало.

Я ждала чувства единения в новом сообществе, но аболиционисты все время тратили время на споры между собой, и я не понимала, кого мне стоит поддержать. Я думала, что нашла движение, которое будет удовлетворять меня и со стороны политических взглядов (ведь веганство, конечно, и политическое движение тоже), однако со временем все яснее видела, что аболиционисты игнорируют многообразие человеческого опыта и жизненных ситуаций. Несмотря на то что идеологическая программа аболиционизма включала в себя борьбу с другими формами насилия, некоторые его представители выбирали игнорировать этот пункт: например, если персона с расстройством пищевого поведения делилась своим опытом и признавалась, что из‑за этого ей трудно питаться исключительно растительной едой, ее не поддерживали, а наоборот, манипулировали и заставляли испытывать чувство вины. «Если вы все еще не перешли на веганство, значит, продолжаете участвовать в убийствах».

На деле же веганство, конечно, опция не для всех. Люди могут болеть расстройствами пищевого поведения или другими психическими заболеваниями, при которых повышенное внимание к приемам пищи усугубляет ментальное состояние. Люди живут в маленьких городах, работают на многочасовых сменах, получают ужасающе маленькие зарплаты. Они имеют индивидуальные непереносимости, живут с абьюзивными родственниками и партнерами. Они не находят достаточно временных, финансовых, физических, моральных ресурсов для того, чтобы вести на 100% этичный образ жизни. И это опуская тот факт, что в современном мире невозможно быть веганом по-настоящему хотя бы из‑за того, что не всегда понятно, тестировалась ли ваша косметика на животных.

С течением времени мысль о простом переходе на веганство для каждого стала выглядеть утопичной, а аболиционистские посты о моральном минимуме перед животными — слепотой к жизненным обстоятельствам тех, к кому авторы постов обращались.

Опыт поддержки аболиционизма был необходим. С его помощью я смогла увязать в собственных взглядах пересечение многих систем дискриминаций — непосредственно спесишизма (иерархия, в которой одни виды животных стоят выше других: например, поедание собак вызывает возмущение, а блюда из частей тел коров или куриц — нет), классизма, капитализма. В узле этих форм угнетения находится человек с его индивидуальными ограничениями. С тех пор моя позиция всегда совмещала помощь животным и ментальное и физическое здоровье человека, а не ставила одно выше другого.

Но практически все могут подумать, на какие изменения в образе жизни они готовы пойти, чтобы помочь животным. Я поддерживаю любые шаги к уменьшению объема эксплуатации в жизни каждого. Если я, московская веганка из семьи с достатком, позволяющим мне сейчас есть на обед соевые котлеты и носить дубленку из искусственного меха, смогла отказаться от употребления в пищу продуктов животного происхождения, это не значит, что все вокруг меня находятся в таком же положении. Внимательность и чуткость к условиям другого я считаю обязательным требованием к человеку, который поддерживает веганство. Не случайно в его определении есть фраза об отказе от эксплуатации настолько, насколько это возможно.

Хорошая новость — мир вокруг нас постепенно веганизируется, а вместе с ним уходит чувство разобщенности и одиночества. Почти все рестораны, где я праздновала в детстве дни рождения, ввели растительные аналоги продуктов, которые я ела ребенком. Все мои любимые блюда можно веганизировать. Ко мне возвращается то чувство сплоченности и единства, которое я потеряла, когда поменяла свою этическую позицию. Вероятно, сейчас — лучшее время для того, чтобы начать сокращать употребление мяса и пробовать растительные альтернативы, и, возможно, дальше ситуация будет только улучшаться.

Я не знаю, сильно ли я поменяла мир спустя два с половиной года, скольких спасла животных — количественные данные меня не интересуют, хотя для многих людей это становится важным стимулом продолжать вести веганский образ жизни. Но я знаю, что несколько людей начало веганить или сокращать потребление мяса из‑за моего примера; это, конечно, греет сердце и позволяет увидеть себя со стороны в качестве примера. К счастью, эта ответственность не вызывает во мне тревогу: я не должна быть идеальной, но я буду делать все, что в моих силах, как и всегда.

Сейчас я живу с романтическим партнером, который не придерживается веганского образа жизни, и я буду спокойна, даже если это никогда не изменится — я знаю, что он делает достаточно важные и большие для него шаги в этом направлении, но я также знаю, что не для всех веганство является образом жизни, совместимым с ментальным и физическим здоровьем. Его уважение к моей этической позиции иногда принимает комические формы — например, ему неловко целовать меня, если он ел до этого продукты животного происхождения, или обнимать, если до этого он держал в руках невеганскую еду. Со своей стороны я готова купить для него сметану в супермаркете или сварить пельмени, если он устал после работы (хотя он выступает против последнего, стараясь никаким образом не ставить меня перед необходимостью готовить мясо). Я не считаю это компромиссом или изменой своим этическим взглядам. Думаю, в современных условиях, когда мир наполнен жестокостью и насилием, забота, которую мы оказываем близким, противостоит злу.

С экстремальной точки зрения лучший веган — это мертвый веган. С одной стороны, это правда. Мертвый веган уже точно не употребит в пищу булку с молочной сывороткой, не заметив ее при чтении состава, не выпьет витамин B12 животного происхождения и не съест творог, когда будет лежать в психиатрической больнице, выбираясь из депрессивного эпизода.

Но я убеждена, что лучший веган — живой веган. Потому что у него есть силы и желание бороться с несправедливостью, распространять свои идеи, находить единомышленников. Он приготовит бабушке веганский торт, убедив ее, что и без яиц еда может быть вкусной. Он подскажет другу, где можно дешево сдать анализы на железо и витамин D. Он готов бороться за светлое будущее дальше, и, в отличие от мертвого вегана, он может туда попасть, если будет заботиться о себе.