Норвежский гений драматургии Юн Фоссе о русском языке, паузах и ангелах

Норвежский писатель и драматург Юн Фоссе каждый год фигурирует в списке претендентов на Нобелевскую премию по литературе. Его романы и поэтические сборники переведены на десятки языков, а пьесы в постановках самых знаменитых режиссеров — от Томаса Остермайера до Роберта Уилсона — идут в театрах по всему миру. Первый роман Фоссе написал в 1983 году, а драматургией занялся в 1992 году уже в статусе состоявшегося писателя. Британское аналитическое агентство Synectics включило Фоссе в сотню ныне живущих гениев.

Сейчас он ведет затворнический образ жизни, работает в уединении — пишет роман «Септология» на 1800 страниц. Тем временем в Москве прошел первый фестиваль спектаклей по произведениям Юна Фоссе, а в издательстве «АСТ» вышел первый сборник переведенных пьес под общим названием «Когда ангел проходит по сцене».

Увесистый том в пятьсот семьдесят пять страниц. Внутри — двенадцать пьес (треть всех, что он написал) 1991–2006 годов. Среди них самые востребованные мировой сценой тексты: «Кто-то вот-вот придет», «Однажды летним днем», «Сон об осени» — а еще пьеса «Я ветер», которой Фоссе поставил точку в своей драматургической библиографии. Четыре пьесы из сборника названы «малыми»; они занимают всего по несколько страниц.

Несколько отпугивающее название «Когда ангел проходит по сцене» — заглавие самого известного эссе Юна Фоссе о театре, на русский оно не переведено, в сборнике его нет. Суперобложку украшает Евгения Симонова в главной роли спектакля «Сюзанна» в Школе драматического искусства.

Сами пьесы немногословны, реплики персонажей напечатаны столбиком как если бы это были стихи; знаков препинания практически нет. Вместо имен Фоссе зачастую использует нейтральные обозначения — Он, Она, Женщина, Пожилая женщина и так далее. Оригинальный язык произведений — новонорвежский, то есть не существующий в повседневной речи: он используется разве что в официальных обращениях или в новостных сводках центральных телеканалов. Перенесенный в художественную плоскость, этот искусственный язык превратился в язык притч и коанов.

В содержательном плане пьесы так же условны, как в формальном: место и время действия обычно вообще неопределимы, если в основе не лежит конкретный исторический эпизод, как, например, в той же «Сюзанне» про вдову Генрика Ибсена. Вообще же норвежского в национальном смысле в пьесах Фоссе столько же, сколько русского в пьесах Ивана Вырыпаева. То есть, с одной стороны, эта драматургия космополитична, с другой — универсальна.

Алексей Киселев: Ваши пьесы уже 20 лет идут по всему миру, а на русском языке — и это удивительно — сборник появился только сейчас. Вас что-нибудь связывает с Россией?

Юн Фоссе: У меня на самом деле очень многое связано с Россией. Средняя дочь учится в старшей школе, и последний год она будет учиться в Мурманске, в норвежско-российской гимназии. А старшая учит русский язык в университете Бергена. Она была среди тех студентов, кого выслали из петербургского университетского центра, сказав, что они незаконно получили визу. Но потом ей каким-то образом разрешили вернуться. А младшая — вот (показывает на телефон, по которому только что говорил с шестилетней дочерью).

Киселев: Ничего себе! А откуда этот интерес с России и русскому языку?

Фоссе: Я думаю, на среднюю дочь могла повлиять старшая — тем, что учит русский. А вот откуда этот интерес у младшей, которая совершенно самостоятельно увлеклась мультфильмом «Маша и Медведь», — для меня загадка. Она сама нашла его в сети. Первый раз мы услышали от нее русский, когда бабушка хотела взять ее на руки, а та отчетливо сказала ей: «Нет».

Я сам в России был только однажды, в начале нулевых, на фестивале «Балтийский дом» (речь о фестивале 2002 года. — Прим. ред.), когда Клим (российский театральный режиссер и драматург. — Прим. ред.) ставил [мою пьесу] «Сон об осени». Была очень странная постановка, но хорошая. В связи с премьерой проводился семинар по моему творчеству. Там как раз выступал Норвежский национальный театр со своей постановкой [другой моей пьесы] «Вот-вот кто-то придет». Но что мне больше всего понравилось в Петербурге — там была одна независимая театральная группа, которую попросили сыграть отрывок из «Однажды летним днем». И они так увлеклись, что поставили всю пьесу. Это была, пожалуй, лучшая постановка этой пьесы (речь о спектакле Вадима Максимова «Фоссе. Фростенсон. Фрагменты». — Прим. ред.).

Оксана Кушляева: Я знаю, что вы видели спектакль Татарского национального театра им. Камала «Однажды летним днем» в постановке Фарида Бикчантаева. Как так вышло?

Фоссе: Дело в том, что я живу на границе с Австрией, в Альпах, и это близко до Будапешта, где проходил театральный фестиваль. В программе были «Однажды летним днем» Фарида Бикчантаева и новая работа французского режиссера Клода Режи, очень важного для меня. Он тогда поставил последний роман норвежского писателя Тарьея Весоса. Вообще-то я уже больше двадцати лет не езжу по фестивалям, но тут так все сложилось, и я поехал, и посмотрел.

Киселев: Чем для вас важен Клод Режи?

Фоссе: Он поставил первый спектакль по моей пьесе, который действительно прогремел в Европе, — «Вот-вот кто-то придет». Театр находится недалеко от Парижа, но я не смогу произнести это название (Le Théâtre Nanterre-Amandiers, речь о спектакле «Quelquʼun va venir», 1999 год. — Прим. ред.). Я говорю по-французски как немецкая лошадь. Всего Режи поставил четыре моих пьесы. Он говорит только по-французски, поэтому мы всегда общались только через ассистента.

Киселев: Бывают случаи, когда интерпретация режиссера вызывает у вас радикальное несогласие?

Фоссе: Очень часто. Театр делать сложно. А еще сложнее делать хороший театр. Все об этом знают. Поэтому когда спектакль прям уж очень плох, все равно все делают вид, что все хорошо. Так что я не из тех драматургов, кто встает, начинает скандалить и плеваться на плохие постановки.

Но что меня больше всего поражает — что лучшие режиссеры мало что меняют в тексте, они полагаются на текст. И при этом постановка целиком и полностью получается их самовыражением. А бывает наоборот — это в основном касается молодых режиссеров, но не только, — когда постановщик постоянно что-то добавляет в текст, всовывает какие-то сцены совершенно непонятные: это, конечно, никуда не годится.

Поэтому я очень рад, что мои пьесы ставили многие ведущие европейские режиссеры. Если говорить о Франции, то это Патрис Шеро, который недавно умер. Он поставил около четырех моих пьес. «Сон об осени» он поставил в Лувре, совсем недалеко от «Мона Лизы». Они освободили от картин некоторое пространство, и сценография представляла собой собственно пустые стены со следами снятых картин. Следующая пьеса, которую он поставил, — «Я ветер» в Лондоне. И уже в то время он умирал. Но мне, конечно, он об этом не рассказывал. И через полгода примерно он скончался.

А вообще сколько я ни смотрю постановок своих пьес, не перестаю удивляться, насколько режиссерские версии все друг от друга отличаются — и насколько при этом они все похожи одна на другую. В чем-то общечеловеческом похожи. Потому что мои пьесы устроены как мелодии, которые можно играть в стиле джаз, в стиле рок и еще в тысяче музыкальных жанров. Если исполняется это хорошо, я уже доволен.

Кушляева: А работали ли вы с режиссерами на репетициях?

Фоссе: Когда я начинал писать для театра, был такой режиссер Кай Юнсен, который собственно меня уговорил писать для театра. И к тому времени я уже издал пару сборников стихов, написал пару романов, Кай Юнсен прочитал их и сказал, что я гожусь на то, чтобы создавать драматургию. Так что это он притащил меня в театр.

У нас было четкое распределение обязанностей. Я писал, он ставил. Первые десять лет были устроены так: закончив пьесу, я отсылал ее Каю и почти всегда прислушивался к его советам. От публикации нескольких пьес, например, я отказался после его критики. Что касается участия в репетициях — такое бывало, конечно. Когда у Кая что-то не получалось, я приходил по его просьбе. И после репетиций мы садились где-нибудь, выпивали двадцать кружек пива, выкуривали шестьдесят сигарет и разговаривали-разговаривали, наверное, сутки. Нас обоих эти беседы очень вдохновляли.

Таким образом я сотрудничал только с Каем. Но, например, Шеро писал мне письма. Так вообще часто бывает: режиссеры и переводчики пишут мне письма, и я, конечно, сразу отвечаю. Те письма, на которые я не отвечаю, — они, как правило, от артистов. Они о чем-то поругались с режиссером и давай мне писать. Если я отвечаю, то так: «Обсудите это со своим режиссером».

Дарья Андреева: Был ли такой спектакль, который вас потряс?

Фоссе: Одна из постановок в Цюрихе — режиссера Фалька Рихтера. Он поставил одну из моих ранних пьес, «Ночь поет свои песни». Это была просто магическая постановка. И Матиас Хартман в Бургтеатре в Вене, его постановка пьесы «Вариации смерти» мне тоже запомнилась. Этого режиссера, правда, потом выгнали из театра. Он протратился, об этом скандале вы можете почитать в интернете.

Чем запомнился спектакль? В нем была какая-то особая чистота, чистота линий. В моих пьесах особую роль играют паузы. И там была вот эта тишина, которая очень точно совпадала с моим пониманием того, как это должно быть; так точно он это сделал. Одно дело — паузы в тексте, другое дело — сценические. У него это очень здорово сошлось и уплотнилось в какую-то скорбь, что ли. Спектакль шел около пяти лет, его играли в Цюрихе и в Вене.

Еще прекрасная постановка — «Сон об осени» Люка Персеваля. И в Токио очень талантливый режиссер Шуго Ута (Shogo Ohta) поставил «Кто-то вот-вот придет», и эта же пьеса была здорово поставлена в Шанхае, я не помню имени режиссера.

Киселев: Когда пишете или даете интервью, ощущаете давление статуса посла норвежской культуры в мире?

Фоссе: Вы знаете, как-то на меня это не действует. Как вы могли заметить, я вообще довольно скромный человек, мало места занимаю. Поэтому я себя не очень ощущаю в этой роли. И не пытаюсь в нее вжиться.

То, что мои пьесы показывались по всему миру, и я много где был — это факт, что уж тут. Ощущения, что от меня как от какого-нибудь гения чего-то ждут, никогда меня не мучило. Но опять же факт, что я писал для театра двадцать лет, и к окончанию этого двадцатилетнего периода я почувствовал, что исписался. Чувство пустоты.

Последняя пьеса, которую я написал и которую считаю хорошей — это «Я ветер». И еще одна из последних, ее поставили в 2015 году, — «Море», ее я тоже считаю хорошей. После «Я ветер» пьес для театра я не писал. Для театра я создавал версии греческих трагедий и «Эдду», которую поставил Роберт Уилсон. Но пишу я все время, я вообще такой пишущий человек. Написал достаточно много романов, получил премию Северного совета за «Трилогию». А сейчас пишу первый в своей жизни длинный роман — на 1800 страниц. Называется «Септалогия», потому что он будет состоять из семи частей. Этим я занимаюсь последние три года.

Кушляева: Можете примерно рассказать, о чем он и как устроен?

Фоссе: Жанр я затрудняюсь назвать. Если почитаете «Трилогию», которая осенью выходит на русском языке, вы увидите — это нечто между поэзией и прозой. «Септалогия» — в этом же направлении. Сюжет там вроде бы присутствует, но свои романы я могу описать как картины, выстроенные по определенной композиции, и форма играет в них очень большую роль. Попытаться дать краткое описание моего романа — то же, что написать краткое содержание стихотворения: немножко странно, по-моему. Потому что вся композиция и содержательно и формально до каждой точки и запятой для меня — как художественное полотно. Все должно быть на своем месте. Все соответствует друг другу. Это такой текст-универсум со своими законами, с определенными точками соприкосновения внутри текста. Сознательно я никогда не планирую. Приходят мысли, я на них ориентируюсь.

Киселев: Вы много работаете как переводчик. Как по-вашему, насколько вообще переводимы ваши романы и пьесы — и насколько существенны могут быть потери при их переводе на другие языки?

Фоссе: Могут быть потери, а могут быть и приобретения. Вальтер Беньямин (немецкий философ и литературный критик. — Прим. ред.) считал, что чем чаще переводят текст, тем лучше он становится. И в этом есть рациональное зерно.

Естественно, мои стихи, как и любые стихи, переводить намного сложнее, чем пьесы. Потому что звукопись в принципе труднопереводима. Пьесы — другое дело, там есть четкая структура. Когда я смотрю спектакль по своей пьесе на другом языке, я же понимаю, что, когда и где происходит. И у меня создалось впечатление, что раз они так хорошо функционируют на других языках, значит, они поддаются переводу. Я не знаю ни слова по-китайски, но у меня на спектакле в Шанхае не возникло ни минуты сомнения, что это мой текст. Потому что я видел, как актеры толкуют роли, и видел, что они работают в правильном направлении. И я поражаюсь тому, как глубоко они понимают текст.

Может быть, в этом и секрет востребованности моих текстов во всем мире — у них прозрачная легкая форма. Я себя, конечно, с Чеховым не сравниваю, но у него так же.

Кушляева: Недавно в Петербурге был семинар по драматургии, на котором Людмила Петрушевская сказала о пьесах Чехова, что они так хорошо идут во всем мире, потому что на этом языке никто не разговаривает. Его очень легко перевести, потому что это не разговорный, а в каком-то смысле поэтический язык.

Фоссе: Что-то в ее высказывании есть. Потому что моя ситуация аналогична — я ведь пишу не на живом языке, а на новонорвежском, он составлен из разных диалектов. Никто не растет с этим языком, в детстве на нем не говорит. На этом языке разговаривают в театре и по телевизору.

Важное свойство это языка — сконструированность. Она как раз и делает этот язык очень удобным для театра. И, в конце концов, это язык, на котором очень хорошо пишется. Конечно, если ты не экстремал-реалист или натуралист. Тогда тебе это не подходит. Этот язык дает определенные возможности для творчества. Эта театральность, искусственность — она заложена в новонорвежском языке.

Киселев: Наверняка у вас есть собственная театральная концепция. Зачем нужен театр?

Фоссе: Безусловно, этого не избежать, ты должен выработать какую-то теорию, сознательно или подсознательно. Осознанной теории драмы я для себя не выработал, но написал достаточно много эссе про театр, где предложил кое-какие термины вроде «молчаливой речи» — так я называют компонент тишины и пауз в театре. И еще писал о том, что магия театра заключается в том, что происходит нечто объединяющее всех — и актеров, и публику — одновременно в эстетическом и этическом переживании, «когда ангел проходит по сцене».

Но вообще я изначально был настроен антитеатрально. Потому что у меня сложилось понимание, что драматурги, признанные со временем выдающимися, пришли в театр с чем-то, чего у театра до их прихода не было. Если ты изначально любишь театр и вжился в него, то тебе трудно привнести туда что-то новое. Я много лет изучал литературоведение и философию и написал диплом о теории романа. Я так переучился, что потом много лет старался всячески забыть все эти теории, отойти от них.

И когда я начал писать для театра, меня накрыла эйфория! Оттого что я совершенно ничего не знаю о теории театра. Я писал и писал пьесы, и прошло много лет, прежде чем я взял в руки свою первую книгу по теории театра — «Пустое пространство» Питера Брука. Очень хорошая книга. Я начал писать еще когда учился в университете — в тот период академический мир и мир художественной литературы были для меня двумя совершенно разными мирами. Там я учился, использовал понятийный аппарат, писал на соответствующем языке, но то, что я делал как писатель, не имело с этим ничего общего. Я, конечно, писал много теоретических эссе, но потом прекратил писать. Потому что в театре много всякой белиберды и можно устать от театра, он может наскучить. Но вот эти моменты, которые я называю «когда ангел проходит по сцене», — это такие моменты, которые вдруг поднимают общее восприятие пьесы и залом, и актерами, все становится единым целым и как будто воспаряет — дух захватывает. Понимаю, что это высокопарно звучит, но свои пьесы я пишу с прицелом на то, чтобы поспособствовать наступлению такого вот момента просветления в театре.

Андреева: Какие драматурги из числа современных вам интересны?

Фоссе: Сара Кейн. Мне не очень нравятся у нее сцены секса и алкоголя, но как раз это она и исследует. Она делает это на такой дистанции, что результат, несмотря на грязь, производит впечатление удивительной чистоты, возвышенности и нежности. Я должен был встретиться с ней на семинаре в Стокгольме, но она не приехала, потому что заболела. Ее положили в больницу из-за депрессии, там она повесилась. Там она написала свою последнюю пьесу «Психоз 4:48». И это потрясающая пьеса. Как точно она написана! В ней большой пласт библейского, старого английского языка. Я могу сказать, что вступил как драматург на территорию мирового театра сразу после волны популярности Сары Кейн. Так получилось, что мои тихие пьесы стали контрастом к этой жесткой британской волне.

Дэвид Харроуэр с пьесой «Ножи в курицах» — вот эта пьеса мне очень нравится. А за современной драмой я, к сожалению, совсем не слежу.

Киселев: Над чем вы сейчас работаете помимо «Септологии»?

Фоссе: Я работаю только над романом, я не могу работать над несколькими вещами сразу. Я отложил в сторону все переводы и только сижу, пишу роман. Для того чтобы писать, мне нужна предельная концентрация. Мне нужно по меньшей мере две недели, чтобы никто меня не отвлекал, чтобы войти в универсум романа, — тогда я могу писать. И чем скучнее в этот период жизнь, тем лучше пишется.

Киселев: Некоторые писатели в XXI веке пишут на печатных машинках. Есть и такие, кто предпочитает старые модели компьютеров. А из тех, кто пользуется современной техникой, многие работают со старыми текстовыми редакторами. Как работаете вы?

Фоссе: Мне было очень плохо в школе, когда нас заставляли писать от руки. И учился я отвратительно. А в гимназии, наоборот, стал молодцом, потому что тогда у меня появилась печатная машинка. Огромная такая. Сложилось так: на машинке я писал то, что хотел, а от руки — то, что должен. У меня, конечно, есть длинная история отношений с печатными машинками, и в конце концов у меня появилась такая легкая машинка, на которой было удобно печатать.

В конце восьмидесятых один парень меня убедил, что нужно попробовать писать на компьютере. А я еще такой педант — если делал опечатку, то обрывал всю страницу и начинал все сначала. На компьютере с этим было, конечно, легче. У меня был такой округлый компьютер с принтером. И когда ты распечатывал этот рулон, на нем уже ошибок не было. Первый роман, который я написал на компьютере, — «Лодочный сарай», это был роман-прорыв. Так вот, я его сперва написал на компьютере, а потом все равно на всякий случай перепечатал полностью на машинке, потому что в моем сознании не укладывалось, что компьютер — это надежно, что в нем действительно все может сохраниться. Но со временем я стал больше доверять компьютеру. И через несколько лет я приобрел свой первый «Макинтош». Это фантастика. В нем можно было переносить куски текста с места на место, а какие получались прекрасные распечатки! В те времена «Маком» практически никто не пользовался, это была такая машина хиппи. Но это было лучше всего. Как только Apple стали выпускать ноутбуки, я сразу себе купил. Это было ужасно дорого. Весь гонорар спустил на него.

Андреева: Вы перестали следить за премьерами своих пьес на фестивалях. Значит ли это, что теперь читатель вам важнее, чем зритель?

Фоссе: Нет. Для меня каждый человек важен. И это не просто красивые слова, это моя основополагающая идея. Как говорят квакеры, в каждом человеческом существе живет бог. И я искренне благодарен тем, кто прочитал мою книгу или посмотрел спектакль по моей пьесе. С книгами просто: не нравится — отложил в сторону. С театром хуже. Если ты уже сел смотреть спектакль, то ради приличия, хочешь не хочешь, нужно его досмотреть до конца. Мне остается только надеяться, что люди будут смотреть не только из вежливости. И то же самое касается актеров — раз уж они вышли, им нужно доиграть до конца; хочется, чтобы и для них это было не только обязанностью.

У меня есть такая мечта — чтобы человек, посмотрев спектакль по моей пьесе или прочитав книгу, становился немножко другим. Чтобы он немного по-иному смотрел на жизнь после этого. Наверное, эта мечта утопична. Но возможности для этого в текст заложены.

Редакция выражает благодарность за организацию интервью посольству Королевства Норвегия в России.