Куратор фестиваля «Протеатр» — о том, зачем театр нужен людям с особенностями

— В этом году «Протеатр. Международные встречи» прошел уже в четвертый раз. В чем сверхзадача вашего фестиваля?

— Мы популяризуем, развиваем и поддерживаем феномен особого театрального творчества. Инклюзивный театральный коллектив — место базового развития наших актеров, поэтому значение театрального творчества проявляется во всей величине. Вот вы можете заниматься творчеством, а можете не заниматься, потому что с детства получили многое: ходите, можете постигать, быть выразительным. А люди с инвалидностью этого всего могут недополучить — потому что и семья, и школа часто не знают, как им помочь. Наше школьное образование ориентировано на рациональное знание, а оно для некоторых недоступно. Но ведь интеллект не единственная ценность, которой человек выделяется из мира природы. Если людей с особенностями будут оценивать с разных точек зрения, то они станут полноправными членами общества. Театр в этом случае становится уникальным местом развития человека — как зрителя, так и актера.

— Что именно поменять?

— Мы смотрим на все с определенной точки зрения. Ее и отстаиваем. Но когда сталкиваешься с особым театром, перестаешь что-либо понимать. Потому что и сам актер, и жизнь вокруг, а следовательно, и произрастающее из них искусство — иные. Это другой мир, в нем другие виды постижения мира. Мы показываем зрителям, что культура бывает разной и что человек не может развиваться один, ему нужна группа для развития. Казалось бы, очень простая мысль, но в реальной жизни шагнуть в это пространство очень непросто.

— Другой мир подразумевает смену способов восприятия?

— Не смену, а расширение наших представлений о мире, человеке, театре. Фестиваль предлагает взгляд на феномен особого театра. Если бы особого театра в моей жизни не было, то я гораздо меньше понимала бы вообще про жизнь. Этот опыт позволяет взглянуть на многие вещи совсем иначе. Вот вы знаете что-то в варианте нормы; если не происходит никаких вариаций, то видите лишь один формат. И, как следствие, вам не хватает свободы понять, что находится за пределами формата. А когда наблюдаешь многочисленные вариации нормы, то начинаешь видеть динамику культурных процессов и понимаешь, что в таком мире всему есть место.

— Часто по ходу спектакля, по крайней мере у меня, полностью стиралась граница между особыми актерами и не особыми. Они становились практически неотличимы. За счет чего это достигается?

— На сцене создается мир коммуникаций, в котором каждый из участников процесса ориентирован друг на друга. В обычной ситуации разница между актерами будет видна. Вдруг обнаруживается (на обсуждении после спектакля. — Прим. ред.), что актриса, играющая Татьяну (в спектакле «Онегин». — Прим. ред.), плохо говорит, у нее спастика рук. Но на сцене именно руки становятся предметом ее работы и нашего внимания. Мы наблюдаем за тем, как на сцене она живет и развивается; мы становимся участниками, присутствующими при ее перерождении, видим ее эстетическое поведение. А в обычном спектакле мы видим уже готовый эстетический продукт. Она — не балерина, а человек, который активно живет на сцене. Все, что она делает, не только для сцены, но и для жизни.

Я все время спрашиваю, что является предметом вашего внимания в инклюзивном театре? Совсем не то, на что вы идете в обычном театре. Вы видите инклюзивную группу, иные законы, по которым она живет, они вам нравятся, захватывают, кажутся гармоничными, видите человека в процессе развития. Это совсем другой зрительский опыт. Реже видно режиссерскую идею, она скрыта за аутентичностью существования актера на сцене. Потому что в инклюзивном театре главное лицо — актер.

— Чаще всего два мира — особых и «обычных» людей — существуют параллельно, изредка пересекаясь. А может ли особый театр стать частью конвенциального?

— Мне кажется, что особый театр — часть мирового театрального процесса. Если обычный театр обратит на него внимание, то эти процессы будут гармонично взаимодействовать. Тогда и не будет необходимости называть особый театр особым. Но сейчас его так называть функционально важно. Мы привлекаем внимание к особым формам режиссуры, к особенностям психофизики актера, особой тематике. Потому что актер должен понимать тему о себе. Если мы работаем с классикой, то нужно ее всю перетрясти, чтобы понять, что будет актуально для актера. И уж точно не психологические, а гораздо более глубокие, базовые проблемы будут интересовать человека с инвалидностью.

Инклюзивный театр говорит о том, что мы не всегда должны быть рациональны, интеллектуальны. История может быть рассказана совершенно иначе. Здесь мы чувствуем вместе, здесь движемся, здесь видим и слышим — история рассказывается уже по-другому.

Когда мы говорим, что инклюзивный театр — особый, то понимаем, что это временное состояние. Оно необходимо до тех пор, пока мы не откроем его специфику и не защитим его от слишком мощного влияния, стирающего его специфику. В противном случае этот театр станет обычным театром или, что еще хуже, пародией на театр.

— Вы же наверняка сталкиваетесь с людьми, которые смотрят на инклюзивный театр и актеров с жалостью или наблюдают за ними, словно за находящейся под стеклом диковинной штукой?

— Во-первых, барьер есть, потому что не всегда спектакли достигают результатов в работе, в этом вина инклюзивных проектов. Во-вторых, если человек никогда не сталкивался с этим, то он таким образом реагирует на новизну. Ведь реакции есть разные: страх, стресс, любопытство. Как в фильмах ужасов, когда падает инопланетный корабль и все бегут смотреть. Состояние стресса может вызвать парализацию чувств или резко негативную реакцию: то, что я вижу, отрицает все мои представления, сложившиеся до сих пор. У нас были удивительные случаи, когда мы приглашали прекрасных специалистов по истории театра, чтобы показать некоторые режиссерские приемы и другое. И они говорили про актера: «Боже, какой ужас. Он же страшный!» А я считаю, что наш актер прекрасный, красивый, сильный, с физической мощью на грани животной силы. Это редкое зрелище, когда человек прямо у тебя на глазах обуздывает свою природность и превращает ее в культурное проявление. А для кого-то это страшно. Но объяснять бессознательному бесполезно.

— На одной из дискуссий после спектакля был показательный момент, когда режиссер из Великобритании не понял суть вопроса про интегрированные театры, потому что у них это давно норма, а не исключение.

— И да и нет. Конечно, они толерантные, у них нет необходимости создавать особый театр и люди с особенностями действительно вписаны в культуру. Думаю, что тема особого театра на Западе нивелирована за счет внешнего социального благополучия, решения проблем в образовании, медицине и других сферах.

Мы же оказались в ситуации акультурности после долгого периода подавления, попрания нашей истории, тоталитаризма, лишившись культурных корней. Мы понимаем, что такое быть в ситуации акультуры. В России проблемы восстановления в культурных правах инвалидов могут переживаться острее, но и результаты могут быть интересными.

— У нас даже не выработан до конца язык, словарь. Многие не знают, как «правильно» говорить, обращаться и так далее.

— Да, разобраться с терминологией важно. Кто-то из инвалидов обижался, когда его так называли, кому-то больше нравилось слово «инвалид», потому что оно определяет социальный статус. Главное — не поторопиться, как с и инклюзией, когда детей посадили в инклюзивные классы: они и так-то, бедные, ничего не понимали, а в ситуации общеобразовательной программы даже с тьютором переживают стресс, ведь вокруг праздник жизни, к которому они не имеют отношения.

Здесь столько разных граней. Можно начать с головы, можно проветривать умы и объяснять, а мы в театре начинаем с тела, образуем коллективное тело, в котором есть место человеку с инвалидностью. Если наши инвалиды, например, с ментальными особенностями будут действовать вне этого тела, то они не смогут ни влиять, ни реагировать на какие-то вещи как члены общества, иметь культурные права. Можно начать от тела, социокультурных практик, практик искусств, а терминология возникнет при их описании.

— В России и Москве, в частности, уже давно существуют проекты, занимающиеся особым театром?

— Наша общественная организация (РОО социально-творческой реабилитации детей и молодежи с отклонениями в развитии и их семей «Круг». — Прим. ред.) существует 30 лет. Всероссийскому фестивалю «Протеатр» уже 18 лет. Мы постоянно ищем инклюзивные театры по всей России — сейчас в фестивале участвуют от 60 до 100 таких театральных коллективов.

— Тем не менее особый театр все еще в подполье. Про его существование мало кто вообще знает, даже отнюдь не все люди, периодически посещающие театр. Может ли особый театр стать востребованным, выйти на большие площадки? И нужно ли ему это?

— Конечно, может. Но не всякий инклюзивный театр поднимет большую площадку, да и не всем это нужно. Например, два года назад к нам приезжал индийский коллектив, это было очень ярко, с мигающими софитами, дымом, немыслимыми костюмами — но все же это шоу на колясках, другой тип зрелища. Это все внешние формы. А некоторые театры совершенно камерные. На прошлом фестивале из Екатеринбурга приезжал спектакль с двумя незрячими актерами и двумя профессиональными танцовщиками. Когда мы смотрели видеоверсию, то думали — как здорово и интересно, а выпустили на большую сцену, и особая красота этого спектакля потерялась. Незрячий человек такой деликатный, у него небольшое биополе. Но у нас есть такие театры, как «Недослов» и «Пиано», они могут освоить очень большую площадку, знают, как делать и шоу, и камерные постановки.

— Вы как организатор фестиваля что хотите показать зрителю?

— Мы очень хотели бы, чтобы наши зрители увидели возможность культурного разнообразия форм выражения человеческой природы, чтобы они почувствовали гармонические отношения между совершенно разными и непохожими людьми. И захотели попасть в это пространство.