Кто и за что получил «Букера-2016» — и есть ли у него шансы на русский перевод

В 2011 году с премией The Man Booker Prize приключился небольшой скандал. Раздувать огонь начала тогдашний председатель жюри, дама Стелла Римингтон — кстати, бывшая разведчица и автор шпионских детективов, — которая в одном из ранних интервью заявила, что экспериментальный роман хорош, когда его пишет гений. Вот Джойс пусть пишет, Джойсу можно, а остальным бы неплохо было поучиться сначала нормальные романы сочинять. Что имела в виду Римингтон, стало ясно, когда объявили короткий список 2011 года — за бортом остались пишущие в вечность Себастьян Барри и Алан Холлингхерст, а в шорт-лист вошли тексты побойчее и поразвлекательнее — от вестерна до романа про Рашу-мать. Свой выбор судьи объяснили очень просто — хотим, мол, чтобы люди эти книги не только купили и почувствовали себя культурными, но и желательно прочли.

Тогдашнее решение судей, по сути, мало чем отличается от нынешнего — в коротком списке этого года оказалось не только много новых для медийного уха имен, но и маленьких издательств (например, крошка Contraband, которое напечатало «Его кровавый проект» Бернета, буквально не справилось с объемами допечаток, после того как роман попал в шорт-лист). В этом году без номинаций остались и дважды букероносный Кутзее, и пулицеровская лауреатка Страут. Традиционно не вошла даже в длинный список Кейт Аткинсон — вместе с Доном Делилло, Джулианом Барнсом и Джонатаном Сафраном Фоером. Но теперь публика отреагировала куда спокойнее — возможно, все дело было в более мягких формулировках судей, которые не пичкали всех сюжетом и readability, а скорее напомнили общественности о том, что Кутзее — он уже как Джойс и сам пробьется. Но, сказать по правде, скандала не вышло еще и потому, что в этот раз мысль о том, что хорошая литература не таракан, сама на свет не поползет и поэтому ей надо помочь, оказалась удивительно правильной. Получившийся короткий список удивляет даже не тем, что в него вошли шесть действительно хороших книжек, а тем, что до этого мы о них так мало знали. Несмотря на то что судьи в итоге сделали выбор в пользу самого очевидного победителя — роман Пола Бейти «The Sellout» был уже до этого серьезно замечен американскими критиками и получил престижную National Book Critics Circle Award, — букеровскому жюри удалось совершить почти невозможное: найти и представить читателю шесть абсолютно новых голосов. Именно голоса — точнее, наличие одного сильного, уникального повествовательного голоса — заступили на место прошлогодней ориентации премии на полифоничность, толщину и старомодное уплотнение сюжетного мира романа. В этом году простой и ясный старинный роман со многими персонажами и многими горестями отодвинулся на второй план — и ему на смену вышли плохо скрываемые страсть, ярость и чувства, утрамбованные в один мощный монолог.

Бывают такие романы, о которых сложно написать не то что аннотацию, а, скажем даже, серьезный критический отзыв. Любая попытка рассказать, о чем же эта книга, столкнется с каким-то внутренним неуверенным мычанием о том, как она поманил тебя из-за угла — «Псст! Эй ты, малый!» — или, хуже того, выльется в рассказ о том, что есть тут что-то неуловимое, некий внутренний слой, который работает с читателем на каком-то сугубо эмоциональном и неартикулируемом уровне, а его никак нельзя втиснуть в пару объяснительных строк.
В этом отношении «The Sellout» Пола Бейти (название романа вообще, грубо говоря, означает «продажная душонка», а если точнее, это сленговое слово, которым чаще всего обозначают опопсевших музыкантов — знаете, жил человек, делал музыку, а потом продал свои идеалы ради золотых цепей и толстых гонораров), так вот, в этом отношении роман Пола Бейти просто подарок, потому что он полностью соответствует тому, что о нем пишут во всех аннотациях и отзывах. Это остросоциальная сатира на современное американское общество, пытающееся набросать тончик на расовый вопрос. Это роман-резиночка, и он больно щелкает по глазам и белых людей, у которых есть черные друзья (и поэтому они, конечно, не расисты), и черных людей, которые о расизме больше говорят, чем что-то с этим делают. Это новый Твен, новый Свифт и новый Канье, которые встречаются как-то и заходят в бар. Это стендап с элементами фристайл-флоу. Это очень важный и очень нужный роман, в котором все важно и нужно все — от шуток до поднимаемых проблем.

И это самый безопасный выбор, который могли сделать судьи. У романа Бейти фактически нет недостатков, зато достоинства можно отмечать галочками до бесконечности. Отличный стиль — есть. Новый яркий голос — есть. Смешные шутки — есть. Смешные шутки про расизм — есть. Новая сложная экспериментальная романная форма — есть. Традиция — есть. Новаторство — есть. Сложные метафоры, аллюзии и аллегории — есть. Латынь — есть. Все есть. В общем, говорить об этой книге легко и приятно, потому что она вся округло идеальна: написана на злобу дня, но с серьезной литературной традицией в уме, поскреби ее — и найдешь где Кафку, а где и Лэнгстона Хьюза. От моментального бронзовения в памятник роман спасает только голос — тот самый, новый и яростный, который в нежной с виду сатирической форме бросает белому читателю в лицо свое очень наболевшее «Нате!».

«Самая черная черность — это когда сборник эссе прикидывается романом», — говорит ближе к концу книги ее главный герой, чувак по фамилии Я (Me) и по прозвищу Попса. И это абсолютно верное замечание, которое сам автор выдает читателю, прежде чем тот засомневается: а роман ли перед ним? Не совсем. Это огромный набор эссеобразных зарисовок и флоу-телег, посаженных на невообразимый сюжетный клей и отменный юмор. Грубо говоря, по стилю это все тот же прошлогодний победитель — Марлон Джеймс с его долгими и бурными монологами самых разных людей, только теперь голос один и шуток побольше. Начинается роман с огромного прогона Попсы, «черной двухсоткилограммовой гориллы», как он сам себя называет, который вместе со своим адвокатом накурился в хлам перед судебным процессом. Попсу обвиняют ни много ни мало в возрождении рабства и расовой сегрегации. Попса еще разок затягивается и начинает вспоминать о том, что же привело его к этой точке. Мы узнаем о детстве героя в маленьком городке Диккенс, гетто-комьюнити на южной окраине Лос-Анджелеса, о том, как ему нелегко жилось с папашей-социологом, решившим с детства закалить сына от всех расистских оскорблений, с которыми ему придется столкнуться (в полгода он угрожал ему пистолетом с воплями «Вали в свою Африку, ниггер», в четырнадцать — ограбил на перекрестке на глазах у прохожих). Дальше вся эта история скрутится в превосходный, изредка прерываемый сюжетом стендап, и от насмешливых слов Попсы у кого заболит лицо, а у кого и совесть.

Как и у любого букеровского лауреата — стопроцентные. Для переводчика этот роман вообще такой приятный ад — задача трудная, но почетная: вытянуть на свет злой и смешной голос и не упустить ни одной аллюзии на какие-то подчас очень узкие и локальные американские реалии, которых в тексте очень много.

Больше всего ставили на самую непретенциозную и очень прозрачную по ощущениям историю. История эта рвется наружу сама по себе и как-то даже пишется сама по себе, без внешнего стимула в виде какого-то социального нарыва, который непременно надо вскрыть и брызнуть дрянью публике в лицо. «Не говори, что у нас ничего нет» — рассказ о нескольких поколениях семьи китайских музыкантов. Они голодали в исправительных лагерях, обличали себя и своих родных ради того, чтобы выжить, слушали Коммунистическую партию и пытались в невыносимых обстоятельствах не только жить, но и не растерять музыку. Несмотря на такую мрачную атмосферу, здесь, как и в романе, скажем, Гузели Яхиной про Зулейху, нет упоения страданиями, нет авторского расковыривания читательских болевых точек («Вот здесь у вас генетическая память не побаливает? А если нажму?»), а, наоборот, есть какое-то внутреннее стремление всех героев к свету, к хорошему, к любви, которая, как известно, выживает в любых условиях. Как говорит один из героев: «Музыка — это ничто, и поэтому никто не может ее у меня отнять». Хочется надеяться, что роман у нас переведут, потому что в противном случае до российского читателя не доберется просто еще одна хорошая книга, в которой, может, и нет экспериментальности, смелости, новаторства и вау-фактора, но есть нечто гораздо более ценное — и как раз совсем противоположное — умение говорить о дурном и больном так тихо и безыскусно, что подчас это оглушает.

Читатели, конечно, выбрали триллер. Немудрено — Бернет, в общем-то, взял обкатанную формулу викторианского сенсационного романа в духе, скажем, «Женщины в белом» Коллинза — дневники, письма, свидетельские показания и отчеты — и слепил из этого нечто вроде лайт-версии «Преступления и наказания». Главный герой — Родерик Макрей — с первых строк говорит, да, мол, я и убил, и подробно, с серьезностью, в которой прорываются истерически смешные интонации некоторых героев Флэнна ОʼБрайена, выдает на-гора объяснительный монолог, узенький и неприятный, как и рамки деревеньки на десять домов, в которой и происходит убийство. Остальные документы — отчеты о вскрытии, стенограммы из зала суда, газетные репортажи — служат для того, чтобы постепенно сместить фокус с бубнящего в себя убийцы на то, что на самом деле могло произойти. Это очень понятный объяснительный триллер, который Бернет возводит на одной простой мысли — если десять человек увидят одну и ту же сцену, мы получим десять разных о ней рассказов, и вот эти десять разных рассказов об одном и том же и есть суть бернетовской книжки. Попадание ее в короткий список — это поклон жюри в сторону развлекательного жанра, доброй старой неовикторианщины, которая снова — после, наверное, пятилетнего перерыва — вернулась на британскую книжную сцену. Кровь, туманы, дымящийся навоз и девятнадцатый век — есть все-таки в жизни вечные ценности.

Мошфег, пожалуй, самая интересная позиция в шорт-листе. На первый взгляд «Эйлин» — это такой типичный тлен-нуар. Героиня — болезненно зацикленная на своей телесности, одинокая и откровенно неприятная молодая женщина — работает в исправительной колонии для мальчиков, ухаживает за папашей-алкоголиком и вздыхает по охраннику, который не обращает на нее никакого внимания. Но вскоре в ее жизни появляется новая коллега, Ребекка — и тут сюжет прорывает почти что кинематографичной живостью: то, что казалось унылой социалочкой на тему месячных и слабительного, оказывается чем-то страшно настоящим, нутряным и невероятно захватывающим. Самое большое достоинство Мошфег и ее романетки «Эйлин» — это то, что вдруг на фоне страдающих, но приличных во всех отношениях женщин или антигероинь с трудным прошлым появилась вдруг женщина реальная, из плоти, крови и с настолько звучно выраженным в тексте внутренним миром, что в какой-то момент текст начинает казаться зеркалом. Права на русский перевод «Эйлин» уже куплены, роман выйдет у нас в следующем году, и мы все сможем в него посмотреться.

Дебора Леви — самый заслуженный голос из всего списка, известный британский драматург и писатель. Ее роман «Плыть к дому» — техничный, театральный и очень неуютный — уже попадал в короткий список «Букера» в 2012 году. А «Горячее молоко» — странный такой полусон на тему взаимозависимых отношений, пьеса, которая по большей части происходит в уме главной героини, Софии, приехавшей в Испанию лечить мать от неведомой болезни. Все пронизано мифологией, округлыми образами, эхом Фаулза и восьмидесятыми. По отдельности все кажется какими-то уже перекрученными нитками из распущенного и перевязанного много раз литературного свитера: рукавчик от Кальдерона, стоечка от битников, горе от ума. Но собранное в очередной раз вместе все это вдруг сплетается в действительно очень хорошую сказку, пойманный летний день и нечто, к чему не хочется лепить серьезную мораль.
Права на роман куплены, русский перевод выйдет в следующем году.

Роман Солоя критики окрестили страданиями белых мужчин, и это такая немножко правда. Представьте себе «Облачный атлас» Митчелла. А теперь замените все рассказы на импрессионистические концентраты страданий юного композитора из второй части, вот и получится что-то вроде романа Солоя — просто добавь беды. Беда, которая случается с героями, — это сама жизнь. Их всех — мужчин в возрасте от 17 до 73 — в какой-то момент оглушает острым чувством проходящего или уходящего времени. Один студент не в силах переспать с бойкой бабой, другой — в силах, у третьего беременна подружка, четвертый — журналист, пятый — рекламщик, шестой и вовсе русский олигарх, и все они застигнуты в промежуточном состоянии, в самом процессе перемены жизни, в пути от начала к концу, и написано это до невыносимого хорошо, ясно и чисто, жаль разве, что среди олигархов, рекламщиков и бывших политиков не появилось ни одного сантехника или дальнобойщика, потому что и они тоже люди.