В мае 2024 года обнаружилось, что интернет наполнен театралами и шекспироведами, всегда готовыми вступиться за честь английского драматурга. Они ужасно переживают, что бесстыдные режиссеры извращают творчество Уильяма Шекспира, пользуясь тем, что тот, бедняга, не может им ответить. Ничего страшного, смелые обитатели твиттера на дадут в обиду любимого автора!
По крайней мере, такое впечатление может сложиться, если в последнюю неделю вы заходили в твиттер. Если же не заходили, вот что случилось. В Великобритании режиссер Джейми Ллойд поставил «Ромео и Джульетту». Сложно было ожидать, что русскоязычные читатели обратят внимание на очередную версию спектакля — даже при том, что главную мужскую роль в нем играет Том Холланд. Но уже после премьеры кто‑то обнаружил, что на плакатах «Ромео-паук» соседствует с Джульеттой в исполнении темнокожей актрисы Франчески Амевуды-Риверс. Такого предательства люди стерпеть не могли. Возмущение тем, что актриса, которую комментаторы даже не знали по имени, сыграет в постановке, которую они никогда не посмотрят, объединило читателей праволибертанского медиа Svtv News с гендиректором Роскосмоса и сторонником «Русского марша» Дмитрием Рогозиным, который порадовался за то, что Джульетту играет «не расписной гомосексуальный карлик с „Евровидения“».
Будем честны: проще всего — и вернее всего — такую реакцию объяснить банальным расизмом. Ничего нового в этом сюжете нет. Не нужно даже вспоминать «Русалочку» и другие похожие примеры — ограничимся Шекспиром. Когда в 2013 году темнокожая актриса Дола Рашад (вы могли видеть ее в сериале «Миллиарды») сыграла Джульетту на Бродвее — Ромео играл Орландо Блум, — она тоже получила свою порцию злобных твитов и призналась: «Меня они не разозлили, но заставили задуматься о том, что есть люди, которым это действительно не понравится».
Иногда расизм в истории шекспировских постановок проявляется удивительным образом. В 1987 году в ЮАР скандал вызвал «Отелло», где главную роль сыграл темнокожий актер Джон Кани, будущий Т’Чака, отец Черной Пантеры в MCU. Его поцелуй с белой Дездемоной не противоречил Шекспиру, но противоречил законам апартеида«Акт об аморальности» запрещал широкий спектр взаимоотношений между людьми европейского и африканского происхождения. В разных редакциях акт действовал с 1927 года и был окончательно отменен лишь в 2007 году. , и Кани обвинили в намеренном искажении пьесы «с целью организовать коммунистический заговор, направленный против политики государства».
К расизму добавляется, конечно, и сексизм. Темнокожим может быть шут Меркуццио — в «Ромео + Джульетте» База Лурманна его сыграл Гарольд Перрино. Стерпеть могут даже Дензела Вашингтона в роли Макбета. Блюстители чистоты проигнорируют недавнюю постановку в «Шекспировском Глобусе»«Шекспировский Глобус» — современная копия театра «Глобус», в котором работал Шекспир. , где обоих влюбленных играют темнокожие актеры.
Интересно, что многие комментаторы делают вид, будто сам по себе цвет кожи актрисы их не смущает. Вместо этого они утверждают, будто просто встают на защиту оригинального произведения. «Интересно, что бы на это сказал Шекспир?» — вопрошает авторка, пожалуй, самого популярного твита. Предполагается, что Шекспир возмутился бы тем фактом, что роль итальянки Капулетти исполняет темнокожая актриса. Ответ на этот вопрос кажется очевидным: в елизаветинские времена все роли играли мужчины, так что Шекспира скорее удивила бы женщина на сцене, чем цвет ее кожи. Но любопытнее другой вопрос: а почему нам вообще должно быть дело до того, что подумал бы Шекспир?
Ключевое понятие здесь — аутентичность. Самые распространенные претензии к любой адаптации известной истории сводятся к нескольким словам: «В книге/пьесе/легенде все было не так». Таким образом, предполагается, что у каждого сюжета существует платонический идеал, и любое отступление от него считается недостатком. По крайней мере в теории. Но с этим тезисом есть две проблемы.
Проблема первая: искажение оригинала неизбежно. Адаптация — всегда искажение, и нигде это не очевидно так, как в театре. Каждый режиссер делает пьесу своей; каждая актриса привносит в героиню свои черты; пространство каждой сцены будет менять наше восприятие; каждый выход на сцену отличается от другого — в этом вся прелесть.
Не говоря уже о том, что Ромео и Джульетта — это история в первую очередь не о двух итальянцах, а вообще о двух молодых сердцах по разные стороны баррикад. Именно поэтому есть множество версий этой универсальной истории. Может, Монтекки будут белой уличной бандой, а Капулетти — пуэрто-риканской? Пожалуйста, это «Вестсайдская история». А может, две бизнес-империи? Легко — «Ромео + Джульетта». Как насчет чего‑нибудь совсем животрепещущего: Монтекки — ХАМАС, а Капулетти — ФАТХ? Несколько лет назад в Газе была и такая постановка. Вражду двух равноуважаемых семей можно превратить хоть в битву людей с зомби — и Шекспир от этого ничуть не пострадает. Его пьеса останется той же и послужит основой еще для сотен вариаций на тему.
Проблема вторая: никакой объективной аутентичности не существует. История Ромео и Джульетты уходит корнями как минимум в XV век, когда итальянец Мазуччо Салернитанец написал «Новонайденную историю двух благородных влюбленных». Адаптируя сюжет для своей пьесы, Шекспир сделал героев моложе: Джульетте у него не шестнадцать или даже двадцать, как у других авторов, а тринадцать лет. Какой же возраст считать каноническим?
Предположим, ответ будет таким: что бы там ни было, мы остановимся на версии, которую написал Шекспир, — и к ней уже добавлять ничего нельзя. Но и здесь все непросто. Едва ли не главный визуальный образ, кочующий из одной постановки в другую, — балкон дома Капулетти, под которым Ромео произносит страстный монолог: «Твой взгляд опасней двадцати кинжалов». Этот балкон стал символом, настолько неотделимым от пьесы, что читатели забывают: у Шекспира его не было. В Англии балконов вообще не знали — даже само слово появилось в языке через два года после смерти Шекспира.
Дело в том, что в XVII веке пьеса оказалась чуть подзабыта. Этим в 1679 году воспользовался драматург Томас Отуэй. Он перенес сюжет «Ромео и Джульетты» во времена Древнего Рима и превратил в постановку «История и падение Кая Мария», которая на полвека затмила шекспировский оригинал. Местами это было даже не переосмысление, а прямой плагиат: если сравнить два текста, то видно, что кое-где Отуэй просто заменял «Ромео» на «Марий», а «Джульетта» на «Лавиния». Но одной из инноваций — кроме перемены места и времени действия — оказался именно балкон, придававший сцене особый романтизм. Когда же пришла пора возродить «Ромео и Джульетту», то сцена перекочевала в новые постановки в измененном виде.
Так почему же люди считают, что Джульетту можно было сделать из подростка ребенком, а дом Капулетти снабдить балконом, но нельзя пригласить на ее роль небелую актрису? Почему англичанин Холланд может играть юного итальянца, а Амевуда-Риверс юную итальянку — не может? И почему все это так сильно волнует людей, которые в театре не бывали, а сюжет пьесы в лучшем случае припоминают по фильму с Ди Каприо? Пора уже не только честно называть расизм расизмом, но и оставить наконец Шекспира в покое: он в нашей защите не нуждается.
Пьесы Шекспира потому и стали бессмертными, что неоднократно адаптировались под новые времена. Не только в том смысле, что их ставили разные режиссеры — они адаптировались, как животные адаптируются в процессе эволюции. Шекспир писал женские роли для актеров-мужчин, но потом на сцену вышли женщины. Роль Отелло долго играли белые актеры, но потом она стала, по словам Джона Кани, «одной из самых важных, какие только может сыграть темнокожий актер». Когда‑то считалось, что белые актеры могут играть кого угодно, а остальным отведены специальные роли для представителей национальных меньшинств, — теперь и эта чушь если не уходит в прошлое, то хотя бы ставится под сомнение. И сомневаться не приходится: Шекспир все это переживет, он бессмертен. А вот ксенофобия — нет.
