«Тоска от одиночества. К остальному уже привык»: как жили ленинградцы в годы блокады

К восьмидесятилетию со дня снятия блокады Ленинграда в петербургском Манеже открылась огромная мультимедийная выставка, посвященная жизни мирных людей в осажденном городе. По промокоду DAILYART вы получите 10%-ную скидку на первый заказ билетов на «Афише».

Прихожу домой, а в дом незадолго до моего прихода угодила фугаска (Рузовская, 5). Перебрался жить в кабинет, в Управление дороги.
Евгений Алексеев

Вечером около 10 часов вновь налет. Нахожусь у себя в комнате на работе. Сижу у окна, слушаю гудение моторов и взрывы падающих фугасных бомб. Подымаюсь на крышу и вижу три огромных пожара. Один где‑то за Балтийским заводом, другой за заводом Марти (видимо, в порту) и третий в южном направлении, примерно в районе завода «Электросила». Хотя и жутко, но не так уже страшно, как вчера, начинаю привыкать.
Александр Кедров

Опять сегодня всю ночь буду на идиотском дежурстве в Союзе Писателей. А район — нехороший, рядом Финляндский мост, здания НКВД, воинские части какие‑то. Тут часто бомбили. Вот и сейчас вдруг какие‑то удары, — ведь теперь ко всему так прислушиваешься, как в тюрьме. Половина восьмого, скоро прилетят немцы. Они летают к нам с идиотической точностью и педантизмом. Сегодня с часу дня — сильная артстрельба. Мы это или они — понять трудно. Кто говорит, что это они, — по Кировскому заводу, — и это похоже, хотя тогда непонятно — откуда же? Ведь говорили, что Детское и даже Гатчина — наши. Но похоже, что это они. Другие утверждают, что это наши.

<…> Мне предлагали уехать, улететь на самолете в Москву с А.Ахматовой. Она сама просила меня об этом, и другие уговаривали. Я не поехала. Я не могу оставить Кольку, мне без него все равно не жизнь, несмотря на его припадки, доставляющие мне столько муки… Я не поехала из‑за Кольки, из‑за того, что здесь Юра, Яшка и другие. В общем, «из‑за сродственников и знакомых», которые все здесь, в городе, находящемся под угрозой иноземного плена, под бомбами и снарядами. <…>

Может, я не волнуюсь еще потому, что в 5 ч[асов] приняла немного валерьянки. Ну и что ж, я должна беречься, как могу, беречь силы, — раз уж осталась тут. Я отдаю все, что могу… Я не виновата, что работаю при нашей системе вполсилы. Это еще труднее. Написала 2 хороших стиха, но Яшка их почему‑то держит, боится, наверное, а стихи возьмут ленинградцев за сердце… Они уже узнают теперь мои стихи. Это печалит и сердит меня… Палят. Было бы роскошно сейчас сидеть у телефонов, чтоб позвонил Юра (о, это где‑то поблизости бомба.), и этак бодро отрапортоваться. Но умнее сидеть здесь, даже понимая, что это бомбоубежище — липа, ведь над ним — полое зало… (Палят.) Дико вымолвить, но я стала спокойнее относиться к опасности еще и потому, что, так сказать, объяснились с Юрой. Позавчера он был у меня, мы пили винишко, он вышел в наш темный коридор, и почти без задней мысли я пошла за ним, чтоб он в темноте там не загрохотал и не разбудил жильцов. Пока он там оправлялся, я села на диванчик в коридоре, стала ждать его.

Вчера мы ходили по Неве, ночью. Ночь была лунная, хотя и облачная. Как пронзительно грустен по вечерам и ночам Ленинград. Эти совсем темные силуэты домов, эта безогненная Нева, мертвый, тихий-тихий, очень строгий, покорный, обреченный, милый город, где каждое местечко кровно связано с твоей живой жизнью, — каждое местечко — несколькими нитями, много раз.
Ольга Берггольц

У нас с утра тревога. Немцы «выматывают». Наши штурмуют…

Часа полтора гулял в парке. Тихо… Вдали иногда пулеметные очереди…
Всеволод Вишневский

Я раньше должен был съесть 2 или 3 обеда в столовках за день плюс еще сыт­ный ужин да завтрак, да так, подзакусить, чтобы быть сытым день. А сей­час я удовлетворяюсь 100 г печенья утром, ничем днем и вечером тарелкой супа или похлебки. Кроме того, вода.

Юра Рябинкин

Одна из сил, двигающих мной сейчас, — острое желание видеть все до конца. На себя смотришь со стороны: «выживешь или нет?» Как лягушка на столе препарато[ро]в — сама лягушка, сама препаратор. Защитная реакция — не переживать, не реагировать, только действовать. Боец идет в атаку — кровь, комья земли, он стреляет, колет, рубит. Если кусок боя перенести в мирный пейзаж и бойцу посмотреть на себя со стороны, он сойдет сума, поседеет.

Цены: сухой лук — 1200 р. кило, лимонная соль — 1000 руб. (средства от цинги), масло растительное — 600 руб., рис — 650 руб., хлеб — 350 р. Лавочники и воры скупают меха и драгоценности.

Подпухла правая сторона лица.
Эсфирь Левина

Снова была сегодня на набережной. До чего величественная картина — стоит Исаакий, чуть в дымке. В одном из окон на стекле пламенеет отражение настоящего солнца — багрянец с золотом. Точно вызов бросил врагам, смотрящим на него с окрестных возвышенностей: «Смотри! Я не маскируюсь. Я вечен». И гордилась я им, нашим Исаакием, его нежеланием подчиниться унижающей маскировке. Да, придавила тебя к земле тусклая серая краска. Отяжелел ты. Опростился. Уже не кажется что от дуновения полетишь ты пушинкою.

Все также стоят у гранита корабли. Все так же подняты вверх дула зениток… Теплоход у противоположного берега сам на себя не похож. Остались палуба и громадный рельсовый каркас полукругом. Нет ни единой переборки. Ликвидируют пароходик. Ну что ж, знать, так надо.

По радио для концертов уже не пластинки крутят, а выступают живые люди. В городе показывают уже третье кино. Сегодня демонстрируется американский фильм «Шампанский вальс». Эх, посмотреть бы! Но на той стороне. Не дойдешь.
Антонина Захарьева

На днях спускался первый раз на костылях смотреть «Разгром немцев под Москвой». С тех пор не хожу — тяжело подниматься. В зале сумасшедший холод, хотя кинофильмы показывают через день. <…>

Мать купила за тысячу рублей пуд картошки. <…> Это надо с ума сойти. Вероятно, я в строй больше не вернусь… Много ребят эвакуируется в тыл. <…> Что‑то я залежался. От одного воздуха здесь можно заболеть. Хлеба получаю 600 г, 30 г мяса и 50 г сахара. Меняю сахар на табак или отдаю матери. Пью витамин «С».

Б.Б. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

Солнечно. Погода возбуждает весеннее настроение. Народ потянулся к солнцу, сидит на завалинках и греется. Малыши возятся с сухим песочком, ребята гоняются на самокатах, значит, силенки еще есть. На Невском народу жиденько. В такие дни, бывало, яблоку было негде упасть, широкие панели оказывались узки. Население заметно поредело.

Решил сегодня пригласить М. на второй филармонический концерт. Он давался составом филармонии в Пушкинском театре.

В обычные дни там с четырех часов дает спектакли театр Музкомедии.

Люстры из зала убраны, горела одна всамделишная электролампа. Это для нас редкое зрелище. В зале пахло дымом и слегка слезились глаза. Публика сидела в пальто и в головных уборах в продолжение всего концерта. В центре зала стояли ящик с песком, бочка с водой, ломы, лопаты и колпаки для тушения зажигалок. Это были хорошо знакомые предметы. <…>

Среди публики много военных. Гражданские имеют нормальный вид, некоторые с претензией на привлекательный. Опухших и дистрофиков, конечно, там не найти, им не до жиру. Нет сомнения, что среди слушателей есть и такие «любители музыки», которые умудрились устроить себе хорошую жизнь на общих трудностях. В большинстве это торговый, кооперативный и булочный народ, которые на усушке-утруске, обвесе, а порой и просто воровстве накопили себе капиталы и стали людьми с большим достатком.
Зиновий Лившиц

Воскресенье. Погода совсем летняя: 15° тепла; в трамваях жарко. «Замор» вчера был замечательный. Я наелся до отвала (не зря копил!).

В училище выдали обед и ужин вместе, в 1 час дня, поэтому вернулся домой рано. Что будем делать — не знаю. Может быть, если Нинель придет рано, сходим в кино.

И понятно: трава уже большая, скоро будут листья (на кустиках уже есть), а погода!..

А тут с утра до вечера я — в училище, да и все остальные из‑за питания поздно сидят по школам.

Опять хочется удрать подальше из героического постылого и надоевшего Ленинграда.
Миша Тихомиров

Был на концерте в филармонии и на спектакле в Александринке на «Баядерке». В театрах не раздеваются. Публика очень пестрая, какой раньше и в захолустном кино не встретишь. Много военных и ни одного буфета.

В театре дистрофиков нет. Начало очень рано, в 5 часов. Трамваи ходят до 8-ми, а вообще хождение по городу — до 10 вечера.

На работу езжу на двух трамваях, часто с Финляндского вокзала иду пешком, трамваи ходят тихо и редко. Всегда переполнены. <…>

Ломал дом — запасаюсь дровами. Нигде не бываю. Ложусь ровно в 9–10 часов вечера, встаю около 6 утра.

На заводе отепляю конторку. Сам сделал печку. До декабря буду жить в Ленинграде, а там, если завод не забронирует, пойду опять в армию.

Сегодня в парке сорвал последние цветы осени и сам не знаю какие. Становится темно и холодно. На горизонте туман. Праздники, вероятно, буду встречать один. На заводе мне дали 8-й разряд и высшую ставку ОТК — 700 рублей, работаю старшим контролером. У меня две приемщицы 5-го разряда. <…>

По радио передают классическую музыку. Постараюсь под нее заснуть. Пока бодр и силен, что будет дальше, увидим, а пока тоска от одиночества. К остальному уже привык.

Б.Б. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

Вечер, 22 часа 20 минут. Радио отстукивает тревогу. Очень неприятно. Передавали хороший концерт. Программу прервала сирена тревоги. Через несколько минут невдалеке раздался взрыв фугасной бомбы. Давно я этого не слышала и от неожиданности вздрогнула. Да, это страшно, а главное, к разрыву бомбы не привыкнешь.

Мама стирает и постоянно вздыхает. Все понятно. Я занята своими делами. Слышно гудение самолета. Иногда доносятся выстрелы зениток. Между нами почти нет разговоров. Было так приятно до тревоги, как‑то даже по-мирному! По радио объявили: на 7 ноября выдадут булку. Я подумала, что буду меняться с мамой на хлеб. Объявили о подаче электрической энергии. Все, казалось бы, ничего. Дома уютно и тепло. Есть электрическое освещение. Но тревоге нет конца. <…>

Сегодня помылась в бане. Хочется есть. Я зла на себя, так как мысль о еде мешает работать. <…> Очень тяжело, но бывало хуже. И я благодарю судьбу за настоящее. Завтра надо отпраздновать 25-ю годовщину Октября. Настроение неопределенное.

Б. З-ва (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

К празднику выдан польский батон из белой муки. По дополнительной карточке взял по 150 г сливочного масла и степного сыра. Завтракал булкой с маслом и сыром. <…> То, что ел каждый день в мирное время.

Михаил Краков

Собрались у С.К. Ее комнатка (в нашем домике) студенчески-художественная, забавная: круглая печка, большой стол, рисунки, чья-то гитара (бывших владельцев квартиры?), скрипучая тахта, несколько детских стульев.

Штейн и Аграненко читали свою новую комедию. Их пришли послушать товарищи Рыбаков и Мельник. Читка прошла хорошо. Это водевиль из ленинградской жизни, забавные приключения в морском доме отдыха.
Всеволод Вишневский

Что‑то около 9 вечера. Недавно вернулась из 11-го корпуса, из терапевтического отделения, где была елка для медперсонала. Там среди санитарок есть такие красавицы-девушки: настоящая цветущая юность, все превозмогшая, все претерпевшая. А каковы они были прошлой зимой! Угощенье на елке было: черный кофе с дульцином (нечто вроде сахарина, но более приятное на вкус) и ломтики черного хлеба, посыпанные глюкозой. На вид она похожа на раскрошенный творог. Я бы сказала — вкусно.

Вера Инбер

В Ленинград приехала целая группа гастролеров: Яков Флиер, Владимир Яхонтов, Ирма Яунзем, Леонид Утесов с своим джазом. Сегодня побывал на концерте Утесова. Он играл с колоссальным подъемом. Публика приветствовала его очень горячо. Приятно снова побывать в Большом зале филармонии. Во время войны я ни разу там не был. Великолепный зал с белыми колоннами хорошо сохранился.

Здесь все оставалось по-старому. Только буфет был закрыт и с люстр сняли хрустальные подвески. В зале холодно. Слушатели сидят в пальто, капельдинеров с программками нет. В зале много в военной форме.

Я очень переживал чудную музыку. В начале концерта душили слезы. Послезавтра иду на Яхонтова и на Флиера.

Михаил Краков

25 Годовщина Кр[асной] Армии. Подъем в 8 ч. Но мы как маленькие дети, поднялись гораздо раньше. Знали, что будут выдавать какао и шоколад. Работали на сколке льда у Московского вокзала.

В этот день произошел большой инцидент. После работы отпросились у Лебедева в кино. А работали по-честному не разгибаясь. У всех мокрые спины и руки в мозолях. По дороге встретился комбат Бобрик. Мы не выдали Лебедева. Всю вину взяла на себя. И так, кино не посмотрели, он вернул нас в роту. А потом еще было много канители. Когда Лебедев объяснил Бобрику, что он нас отпустил, Бобрик уже не верил.

Елена Королева (Гриц)

1 мая. Около полудня. Сегодня в 9 часов утра проснулась оттого, что раскачивался дом. Он качался, как качели, прежде чем остановиться. Это Гитлер «поздравил» нас с Первым мая.

Снарядов было не много, штук восемь, выпущенных один за другим, очевидно с бронеплощадки. Второй такой «шквал» был днем, но несколько слабее.

Прелестный концерт был вчера ночью, в половине первого.

Вера Инбер

Сегодня побывал в кинотеатре, смотрел фильм «Неуловимый Ян». Стал свидетелем бытовой картинки фронтового города. Для ленинградцев она стала обычным явлением. Во время демонстрации фильма начался артобстрел района. Публика спокойно сидела в темном зале. От близких разрывов содрогались стены. Первой моей мыслью была: неужели не удастся досмотреть фильм? Думаю, что большинство зрителей разделяло мои желания. Так хотелось, чтобы администрация кинотеатра «запоздала» с прекращением сеанса и прокрутила фильм до конца. Видимо, администрация не была заинтересована в срыве мероприятия, и демонстрация возобновилась.

Такова каждодневная жизнь ленинградцев. В театрах зрители внимают мажорным звукам оперетты, а рядом за стенами зала рвутся снаряды и гибнут люди. Есть что‑то странное в этом постоянном соседстве со смертью.

На окровавленном асфальте лежит убитая женщина, рядом — раненая девочка с окровавленной ногой, а чуть поодаль — сетка-авоська с овощами с собственного огорода. Через несколько минут их подберут дежурные из медслужбы МПВО. Работа не прекращается, домашние дела идут своим чередом.
<…> Ленинград подвергается обстрелам почти ежедневно. В последние четыре-пять месяцев артналеты стали массированными.

В.Н. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

Ужасный черный день. В трамвае у меня вытащили бумажник. В нем были все карточки, все документы, вся моя жизнь. Что делать? Что придумать? Как прожить месяц? Как восстанавливать паспорт, военный билет, партийный билет, орденскую книжку и др. документы. Ничего подобного в моей жизни не случалось.

Алексей Евдокимов

СНЯТА БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА!

Салют — 324 (!) выстрела из 24 орудий!

Что творится! На улицах, площадях кричат, целуются, пляшут, поют. Плачут.

А я не верю в снятие блокады. По-прежнему забочусь, по какой стороне лучше идти. Во сне видела новый обстрел. Это сразу после снятия блокады.

А в детдоме не предупредили о салюте. Дети плакали и боялись отпускать дежурную сестру. В изоляторе плач, так как сквозь маскировку был виден свет.

Антонина Захарьева

Орфография и пунктуация оригинальных записей сохранена.