«Закон джунглей в итоге перестал работать»: как дружелюбие помогло человеку выжить

Молекулой, несущей основную ответственность за эволюцию этой новой социальной категории, является нейрогормон окситоцин. Окситоцин тесно связан с наличием серотонина и тестостерона, двух гормонов, которые, как мы вычислили, претерпели изменения в результате самопроизвольного одомашнивания человека. Имеющий количественное превосходство серотонин оказывает влияние на окситоцин, поскольку нейроны серотонина и активность их рецепторов являются посредниками для воздействий окситоцина. Собственно, серотонин усиливает влияние окситоцина. Падение уровня тестостерона также укрепляет способность окситоцина устанавливать нейронные связи и изменять поведение. При повышенном уровне серотонина и пониженном тестостероне во время непроизвольного одомашнивания человека можно спрогнозировать действенность окситоцина. Именно под сильным воздействием окситоцина на поведение наш вид выработал способность воспринимать свою группу как семью.

Вероятно, гормон проходил через префронтальную кору головного мозга (mPFC) — часть, отвечающую за сеть теории сознания. Окситоцин может нарушать связь между mPFC и миндалевидной железой, оставляя больше влияния за mPFC и притупляя реакцию испуга и отвращения, продиктованную миндалевидной железой. Иными словами, окситоцин уменьшает чувство страха и усиливает чувство доверия. Когда исследователи давали людям вдохнуть окситоцин, те проявляли тенденцию к сотрудничеству, желали делать щедрые пожертвования и были более доверчивы в финансовых и социальных играх.

Окситоцин наводняет тело матери во время родов, он стимулирует появление грудного молока и передается младенцу при грудном вскармливании. Визуальный контакт родителей и младенцев создает окситоциновую петлю, вызывая чувство взаимной любви как у ребенка, так и у родителя. Наши белые глазные яблоки, отлично видимые и характерные только для людей, помогают включить эту окситоциновую петлю. Хотя, вероятно, она изначально возникла, чтобы поощрять родителей за заботу о младенцах, ее возникновение стало общим для всех людей. Даже собаки (не волки) могут присвоить себе этот путь установления нежной связи, создав окситоциновую петлю между собой и хозяевами.

Согласно гипотезе самопроизвольного одомашнивания человека, когда нам на глаза попадается внутригрупповой незнакомец, окситоцин должен поспособствовать возникновению дружеских чувств по отношению к нему по подобию бонобо, но не агрессивных шимпанзе. Зрительный контакт создает очередной выброс окситоцина, укрепляя эмоциональную связь. Когда вы знакомитесь с новым человеком, ваше желание выдержать визуальный контакт настолько, чтобы включился в работу окситоцин, наверное, важнее, чем твердость вашего рукопожатия.

Как мы видели на примере арктических эскимосов и тасманийцев, люди в изоляции утрачивают культурные знания. Культурная инновация человечества оказалась перенасыщенной, поскольку сотни и миллионы инноваторов проявляли уникальную способность принимать незнакомцев и сотрудничать с ними.

Мы полагаем, эта новая категория внутригрупповых незнакомцев появилась у нашего вида во время среднего палеолита, свыше 80 тысяч лет назад, и позволила сообществам укрупниться и стать более густонаселенными. Антрополог Ким Хилл предположила, что этот уровень толерантности форсировали, поскольку мужчины и женщины иммигрировали в соседние общины, заводя межобщинные семейные связи, которые не были характерны для других приматов.

По мере роста плотности населения произошел взрыв технологической инновации. С усовершенствованными технологиями мы могли вписаться в более широкий экологический спектр, чем любой другой вид человека. Торговля в сетях соседствующих групп, которые объединялись общими ритуалами или коммуникационными системами, позволяла нам максимально широко распространять инновации. Даже если инноваторы не пересекались, это не мешало их идеям где‑нибудь встретиться. Люди по бартеру обменивались природными ресурсами и получали доступ к воде за пределами своих территориальных границ.

Это новоявленное сотрудничество создало потенциал для коллективных действий, таких как межгрупповая охота на крупных млекопитающих или рыб.

Мысль о том, что дружелюбие привело нас к успеху, не нова. Как не нова и мысль о том, что как вид мы стали гораздо интеллектуальнее. Наше открытие заключается во взаимосвязи между этими идеями: именно усиление социальной толерантности привело к когнитивным изменениям, особенно имеющим отношение к коммуникации и взаимодействию.

Подобно лисам, отобранным под чутким наблюдением русского гения, или бенгальским вьюркам, выводящим гармоничные трели на фоне диких сородичей, мы обладаем одомашненным сознанием. И подобно первым бонобо, заселившим джунгли за излучиной реки Конго, и древним прародителям собак, пожиравшим наш мусор, мы вызвали эти изменения сами.

Одомашнивание человека, однако, не то же самое, что одомашнивание птицы, волка или даже человекоподобного примата. Только люди обладают гигантским мозгом, плотно упакованным в нейроны, что наряду с другими когнитивными способностями дарует нам беспрецедентный самоконтроль. Мы разделяли эту способность к самоконтролю с другими видами человека, способными к производству примитивных орудий труда. Наши ближайшие родственники, неандертальцы, имели продвинутую культуру, орудия и даже, возможно, язык, но они не стали высшим хищником. В иерархии плотоядных они оставались на уровне шакалов или гиен: иногда они охотились, иногда доедали объедки и часто оказывались в зависимости от более крупных хищников.

Наш вид ненамного их опережал. Лютые засухи, извергающиеся вулканы и наступающие ледники угрожали нашему выживанию, и, может быть, мы близко подошли к черте вымирания. Затем, в среднем палеолите, мы и только мы прошли жесткий отбор по принципу дружелюбия.

Он дал нам новую социальную категорию, не характерную ни для какого другого животного, — внутригруппового незнакомца. Эта категория появилась как озарение и сохранилась благодаря окситоцину — гормону, наполняющему тело матери при рождении ребенка. Под воздействием окситоцина даже на большом расстоянии мы можем испытать чувство доброты к приближающемуся незнакомцу, если видим, что он на нас похож. Например, вы рассмотрели одинаковые с вашими паттерны сделанного охрой нательного рисунка незнакомца. Или узнали, что ракушки на ожерелье подобраны на вашем побережье. Когда незнакомец приблизится настолько, что сможет схватить нас за руку, визуальный контакт вызовет у обеих сторон новый всплеск окситоцина. Мы будем испытывать меньше страха, больше доверять и желать сотрудничать.

Самопроизвольное одомашнивание человека, произошедшее более 80 тысяч лет назад, также привело к росту популяции и технологий, что мы видим по ископаемым. Этой технологической революцией правило дружелюбие, объединяя вместе группы инноваторов невозможным для других видов человека способом. Самопроизвольное одомашнивание дало нам силу, не имеющую равной, и в одно мгновение эволюционного ока мы завладели миром.

А другие виды человека вымерли один за другим.

Наш потенциал к дружелюбию по отношению к незнакомцам продолжал нарастать. Психолог Стивен Пинкер утверждает, что человеческая жестокость неуклонно снижается с течением времени. Юваль Харари пишет, что «закон джунглей в итоге перестал работать, если не аннулировался… Для растущего сегмента человеческой доброты война видится чем‑то невообразимым».

Мы должны благодарить за это самопроизвольное одомашнивание человека. Концепция внутригруппового незнакомца позволила нам распространить любовь на абсолютно неизвестных нам людей. Это понятие расширенной семьи привело нас к успеху в прошлом, и оно дает великую надежду на будущее. По мере того как наша популяция растет и использует больше ресурсов, мы должны расширять свой доверительный круг, чтобы процветать.

И тем не менее это оптимистичное видение себя идет вразрез с невзгодами и страданиями, которые мы продолжаем причинять друг другу. Наша теория сознания дает нам уникальную способность к состраданию, но временами кажется, что мы ее не улавливаем.