— Мне кажется, что одна из функций детектива — внушать людям уверенность в предсказуемости непредсказуемого мира. Как вы думаете, сыграла ли пандемия на руку успеху вашего романа?
— Думаю, да. Мы живем в хаосе. А люди стремятся как можно скорее хаос упорядочивать. Когда вы читаете детектив, автор подписывает с вами договор: «В первой главе все пойдет не по плану, но обещаю, что к концу порядок будет восстановлен». Здорово иногда попадать в мир, где все проблемы решаемы. Если бы мы могли разобраться с пандемией на 320 страницах детективного романа, все было бы хорошо.
— Думаю, по той же причины люди любят и игровые шоу, которыми вы знамениты.
— Именно так. Если в первую минуту телевизионного шоу — как и в первой главе книги — объяснить людям, где они находятся, дать устроиться поудобнее, откинуться на спинку кресла и наслаждаться, то можно отправиться с ними куда угодно. Можно выдумать любую историю, какую захотите, любых персонажей — а люди останутся с вами на протяжении всего путешествия.
— Задумка романа появилась у вас в поселке для пенсионеров вроде той, что описан в книге. Реальным обитателям деревни понравилась ваша книга?
— Очень! Это дом престарелых в Сассексе, на самом юге Англии, миль тридцать к югу от Лондона. В нем живет моя мама — и я частенько там бываю.
Книгу они обожают. Во-первых, рады, что их деревня прославилась. А во-вторых, им нравится, когда о пожилых людях пишут — но без снисходительного отношения, без желания сделать их милыми и безобидными. Им нравится, что в них видят людей — так что никто из них пока что не грозился меня засудить.
— А вы переживали, что им может не понравиться?
— Нет, я ведь знал, что пишу об этих людях с теплом и добротой. А вот мама волновалась — ей же там все-таки жить еще. Но теперь вышло уже две книги, она стала в деревне звездой, так что все здорово.
— А у персонажей книги есть реальные прототипы?
— Нет; может, Джойс, рассказчицу, я отчасти списал со своей мамы, но только отчасти. Я просто старался придумать четырех интересных персонажей, которые представляли бы разные части моего мозга: две женщины, два мужчины; двое из рабочего класса, два — из среднего.
— Это звучит как осознанная работа с гендерной и классовой репрезентацией. Она для вас важна?
— Мне важно рассказать интересную историю. В любой истории нужен конфликт, но так вышло, что последние лет десять мы провели в очень поляризованном мире.
Поэтому мне было важно, что мои герои на первый взгляд очень непохожи друг на друга — но у них есть общая цель, и они могут объединиться и сразиться с врагом. Мне кажется, это очень важное послание: кем бы и откуда бы вы ни были, если у вас есть сочувствие, доброта и сила, то вам все по плечу.
— Вы где‑то произнесли такую фразу: «Одно из главных моих убеждений: никогда не судите людей по их мнению, судите по их мотивам». Мне очень близок этот взгляд, поэтому хочется спросить: есть ли мнения, которые вам сложно не осуждать?
— Мне неприятно, когда люди намеренно пытаются разобщить нас ради наживы. Этого много в соцсетях: можно заработать на провоцировании людей, науськивании их друг против друга, разжигании споров. Думаю, лет через десять или двадцать мы будем считать этих людей предателями. Я уверен, что они делают все это просто ради денег — и вот это мне не нравится. Я не против, если люди со мной не соглашаются или имеют собственное мнение, отличное от моего. Но если вы лжете о своих убеждениях, чтобы разжигать конфликты и зарабатывать на этом, то вам должно быть стыдно.
— Такого поведения, о котором вы говорите, очень много на российском телевидении — да и на любом другом, пожалуй. Но вы, как человек из этой индустрии, можете объяснить, почему, на ваш взгляд, телевидение — не корень всего зла?
— Не знаю про российское, но телевидение в целом — это величайшее демократичное средство массовой информации. Доступность телевидения несравнима с доступностью любого другого медиа.
Думаю, когда историки будут думать о нашем времени, они назовут его не эпохой рок-н-ролла или кино, а эпохой телевидения. Оно настолько вездесуще, что мы принимаем его как должное, обижаемся на него, когда нам что‑то не нравится.
— Я знаю, что когда вы писали роман, вы читали книги Патрисии Хайсмит о мистере Рипли. Вы что‑нибудь подрезали в ее романах — в творческом смысле?
— Едва ли. Вообще все, что ты читаешь, влияет на тебя. Если это плохая книга, ты расстраиваешься. Если хорошая — думаешь: «Ох, я никогда так не напишу». Поэтому мне хотелось во время работы почитать что‑то, что написано прекрасно, но без излишней цветистости. То, что засядет у меня в голове и будет вдохновлять.
А что касается героев Хайсмит… Она пишет о социопате и заставляет вас сочувствовать ему, что совершенно потрясающе. А я делаю абсолютно противоположное. Но при этом Хайсмит никогда не забывает об истории. Этот принцип — излагать свой взгляд на мир и одновременно рассказывать занимательную историю, — думаю, стал для меня отличным примером.
— Герои вашего романа постоянно тренируют память: Элизабет записывает вопросы для запоминания, Ибрагим заучивает наизусть названия стран. Понятно, что это для них в первую очередь способ профилактики деменции — но, возможно, в этом есть что‑то личное? Какие у вас взаимоотношения с памятью?
— В моей семье есть история деменции, так что я часто об этом думаю. Моей маме восемьдесят лет, и худший кошмар для нее — потерять рассудок. Она всегда об этом думает; стоит ей что‑то перепутать, я вижу в ее глазах панику: «Я просто что‑то забыла — или это что‑то более серьезное?»
Поэтому все персонажи бдительно следят за своим разумом, убеждаются в том, что он работает, что они не начинают сползать в деменцию. И у каждого из них своя линия защиты.
— Есть ли что‑то особенное из вашего опыта работы на телевидении, что вы принесли с собой в написание романов?
— Знаете, на телевидении — особенно там, где работаю я, в игровых и развлекательных шоу, — некоторые люди относятся к себе дико серьезно. Чудовищно перерабатывают, орут на подчиненных. И я иногда говорю им: ребята, вы не художники, ваша работа — развлекать людей. И это очень важная работа. Работа на развлекательном телевидении — это искусство захватить внимание людей и развеселить их.
То же самое с книгой: я всегда боюсь, что кто‑то отложит книгу и больше к ней не вернется. Все время об этом думаю. Поэтому мне нужно придумывать персонажей, которых люди полюбят, — и двигать сюжет, двигать сюжет, двигать сюжет. Все это идет от работы на телевидении, от мысли о том, что зритель в любой момент может отвлечься. Так что мои задачи как писателя похожи на работу телеведущего и телепродюсера.
Я не стремлюсь получить Нобелевскую премию по литературе. В мире есть великолепные писатели, и я рад, что они существуют. Но моя работа — в том, чтобы люди шли в книжный магазин, платили деньги продавцу, возвращались домой и по-настоящему наслаждались книгой. Это вся моя работа. И пока что люди не переключаются — значит, я делаю что‑то правильное. Я надеюсь.
— Забавно, что вы вспомнили про Нобелевскую премию: в этом году вы как раз попали в букмекерский список претендентов на нее — причем в самом-самом конце списка.
— Было дело. Но вы же понимаете, это две разные индустрии. Есть книги, которые останутся с нами навсегда, возьмите хоть историю русской литературы — но нельзя же читать их каждый день. Время от времени хочется чего‑то, что просто рассмешит нас, растрогает, развлечет. К Достоевскому всегда можно вернуться. Но время от времени неплохо бы почитать и Агату Кристи, правда же?
— Отличный теглайн для ваших книг: «То, что нужно читать между романами Достоевского».
— Именно. Между войной и миром.
— Между преступлением и наказанием!
— Точно! (Смеется.)
— Сейчас у вас за плечами уже две книги. Можете сказать, что из ваших представлений о работе писателя оказалось неправдой?
— Занятный вопрос. Думаю, главное предубеждение заключается в том, что в писательстве есть что‑то магическое, почти потустороннее. Но написание книги — это просто тяжелая работа. И большая ее часть заключается в том, чтобы день за днем сидеть за компьютером.
— А можете назвать какой‑нибудь предмет, который обязательно должен быть на вашем рабочем столе — кроме компьютера?
— Я стараюсь писать в течение двух часов каждый день — абсолютно сосредоточенно, не заглядывая в твиттер, не отвечая на звонки. Я завариваю чашку травяного чая, зажигаю свечу, — очень по-английски, да — сажусь и не встаю в течение двух часов, пока не допишу. Это сигнал для моего мозга: забудь обо всем, забудь о телевизоре, забудь о звонках. Свеча горит, я сделаю глоток чая — и знаю, что следующие два часа буду писать.
— Какой лучший комплимент вы слышали в адрес ваших книг?
— Ох ты ж, это очень сложный вопрос. Мне приятно, когда другим писателям нравятся мои книги. Когда Кейт Аткинсон, которую я обожаю, прочитала мой первый роман и написала мне, как сильно ей понравилось, я был в восторге.
Но иногда я иду по улице, люди подходят и говорят: «Отличный роман!» или «Моей маме так понравилась ваша книга, спасибо, что подняли ей настроение!». Ведь работа писателя заключается в том, чтобы сделать жизнь людей чуточку лучше, совсем капельку. И когда я слышу такое, я понимаю, что не могу мечтать о большем. Это все, что мне хочется слышать.
— Вы вообще, кажется, очень хорошего мнения о людях в целом. Расскажите, что в них такого замечательного?
— Много кто поощряет в людях дурное — по разным причинам: чтобы завоевать власть, чтобы заработать деньги. И кто‑то же должен выступать на стороне добра и сочувствия. Это на самом деле несложно. Да, стоит зайти в твиттер, там кто‑то говорит какую‑нибудь гадость — и вот мы уже чувствуем себя паршиво. Но мы забываем о том, как здорово поболтали с соседом утром, о том, как мы забирали друзей из больницы. Забываем о чудесных крошечных моментах доброты, которые происходят бесконечно, каждый день — но почему‑то воспринимаются как что‑то само собой разумеющееся.
Так что дело не в том, что я считаю человечество безупречным. Скорее мне нравится поощрять в нем хорошее. Мне не хочется читать нотации, зато мне нравится придумывать героев, которые сопереживают друг другу, заботятся друг о друге. Такой у меня взгляд на человечество: мы должны о нем заботиться и хвалить, когда оно того заслуживает.
