Мы любим Пелевина за то, что он ловит тренды и, глядя на них с недосягаемой высоты, перемалывает все через культурные коды и стебется над происходящим на метауровне. Но в этот раз он попал в собственную ловушку: оказался уже не парящим над трендом автором, а обычным человеком, подхваченным волной нейрохайпа.
Так нейроученые иронично называют всевозможные способы повысить значимость собственных высказываний за счет использования к месту и не к месту любых понятий, связанных с мозгом и нейронами. Не одному Пелевину описание пробуждения как «выброс эндорфинов, гормонов и что там у нас еще» кажется внушительным, наукообразным и потому наполненным дополнительными смыслами.
Но в этом и заключается парадокс нейрохайпа: описание работы мозга вызывает у нас такое уважение, что свои мозги мы даже не включаем и все принимаем на веру. Возникает иллюзия понимания, и вот уже каждому кажется, что он познал суть нейронных связей и может идти проповедовать нейронауку в массы. Особенно любят нейрохайп создатели фантастических фильмов вроде «Люси» или «Области тьмы».
Для ученых обычно это выглядит как смешенье французского с нижегородским, когда в одном предложении вместе оказываются неокортекс и вторая сигнальная система — термины, относящиеся к разным теориям. Безусловно, книга Пелевина — это художественный вымысел, доведенный до абсурда, но, как ученый, я не хочу позволять легендам и нейроэрзацам резвиться в инфополе, иначе ко всем нам придет пес с пятью лапами.
Рептильный мозг
В романе Пелевин не раз упоминает классику нейрохайпа: концепцию триединого мозга Пола Маклина. Если во времена Дарвина люди открещивались от родства с обезьянами, то теперь с энтузиазмом ищут в себе рептильный мозг.
В чудовищном количествe популярных книг предлагается делить мозг на рептильный, отдающий ноткой агрессивности и первобытности, лимбическую систему, связанную с эмоциями, и венец эволюции — тот самый неокортекс. А дальше надо подчинить все неокортексу, и будет вам счастье без регистрации и СМС. Только вот в научном сообществе эту идею с грустью называют одним из самых распространенных нейронаучных заблуждений. Ведь тот самый неокортекс, который якобы есть только у людей, давно обнаружен у других млекопитающих, а похожие на него по функциям структуры есть, например, у птиц. А за проявление агрессии, оказывается, совсем не отвечают те структуры, которые находятся в районе якобы рептильного мозга, зато важную роль тут играет миндалина (или амигдала), которая анатомически относится как раз к лимбической системе.
Суммируя: идея триединого мозга категорически не совпадает ни анатомически, ни функционально с тем, как устроен мозг на самом деле. Так что оправдания: «Это не я, это мой рептильный мозг» — у вас больше не осталось.
Память крови
— М-м-м, да. Дивный вкус. Что, сохранились образцы вина?
— Нет.
— А как же тогда…
— Сохранилась кровь Марии-Антуанетты, — сказал Розенкранц. — Через нее мы можем получить доступ к ее памяти, а через ее память — воспроизвести вкус, цвет и все особенности букета. Вино было точно таким же, поверьте…
Насколько бы высокотехнологичное общество ни фигурировало в любой книге или фильме, у этого общества обязательно найдутся навороченные технологии для управлению памятью. Только вот мы уже знаем о работе памяти достаточно, чтобы сказать, что некоторые из этих вымышленных технологий никогда не будут реализованы.
Ах, если бы действительно можно было устроить «задержку памяти», вытеснить неприятные воспоминания в подсознание и ни о чем не переживать — за такое не жалко отдать любые деньги! Но в реальности наша психика абсолютно бесплатно подавляет травматичные и тревожащие нас переживания в обмен, например, на психосоматические расстройства. А чем больше мы стараемся не думать о каком‑то неприятном опыте, тем сильнее запоминаем, потому что обращаем на него слишком много внимания.
Поэтому, как ученый, изучающий память, я категорически не могу выбросить из головы описание вина, вкус которого восстановлен по крови Марии-Антуанетты. Безусловно, помимо памяти как когнитивной функции, существует биологическая память, к которой относятся теперь уже всем известные антитела. И если бы у нас действительно имелся на руках образец крови Марии-Антуанетты, мы могли бы понять, чем она болела до того, как предложила людям есть пирожные. Но наши воспоминания об автобиографических событиях сохраняются в коре головного мозга в виде сложносочиненной системы связей между нейронами, восстановить которую по крови нереально. А даже если бы чисто теоретически мы и получили доступ к этой системе, это ничего бы нам не дало. Ведь восприятие — это активный процесс чувственного отражения окружающего мира. И за счет активности все мы воспринимаем мир по-разному — так что субъективное наслаждение вкусом вина так и осталось бы персональным опытом отдельно взятого человека.
Первая и вторая сигнальные системы
Понятия первой и второй сигнальных систем ввел Иван Петрович Павлов — тот самый, что ставил опыты на собачках. Первая сигнальная система — это совокупность наших ощущений, полученных от органов чувств, и обработка всей этой информации корой головного мозга. Вторая сигнальная система, упрощенно говоря, это микс из памяти, речи и сознания. Если бы первая сигнальная система содержала абсолютно истинную информацию, мы все воспринимали бы мир совершенно одинаково, не существовало бы никаких иллюзий восприятия, а интернет не сотрясали споры про черно-синее или бело-золотое платье. Так что увы, Виктор Олегович, в первой сигнальной системе ложь тоже присутствует.
Что значит быть котом
Everybody wants to be a cat. Что же, давайте потренируемся на кошках. Популярный нынче термин «рефлексия» означает обдумывание собственных переживаний — это мысль, обращенная сама на себя. Процесс настолько сложный, что нельзя выделить отдельную структуру мозга, которая единолично отвечала бы за рефлексию. Но, самое главное, подавление структур, отвечающих за речь и рефлексию, все равно не заставит вас чувствовать себя котиком. Ведь, как настаивал в своем знаменитом эссе «Что значит быть летучей мышью?» философ Томас Нагель, психическая реальность других видов настолько отличается от нашей, что мы никогда не сможем понять, каково это — быть котом или кошкой.
И хочется порадоваться, что единственный написанный латиницей термин во всем романе — это default mode network, система структур головного мозга, позволяющая нам расфокусировать свое внимание. В русскоязычную науку термин вошел без перевода, о чем я всегда говорю на своих лекциях. Поэтому, Виктор Олегович, если это все был метастеб над нейрохайпом, снимаю шляпу! Но знайте, что на моих лекциях и онлайн-курсах для вас всегда есть бесплатное место!