Стадионы, строительные краны и оглавления: где поэты находят красоту

краны работают
над акрополем

прекрасные

как боги

«Текст был написан в Афинах, где находится знаменитый Афинский Акрополь — один из символов человечества, цивилизации, культуры. Мы были там в 2017 году, и город нес на себе следы революционного процесса, который тогда охватил Грецию. Мы жили в районе Экзархия — это довольно центральное место, и когда мы приехали, то сразу пошли по улицам, разрисованным граффити и наполненным разными следами этой огневой анархистской и прочей революционной деятельности. На площадях лежали люди, готовили какие‑то кебабы, пили пиво. У ребенка даже был страх: куда мы вообще идем? Но все это было прекрасно в своей стихийной силе и вызывало интенсивное любопытство.

А на следующий день мы решили посмотреть не этот вот левацкий мир, а классический — отправились в культурные места. Мы приблизились к Акрополю и долго не могли понять, как к нему можно пройти. Акрополь находится на высокой скале и все время маячил где‑то рядом. И все время там, медленно двигаясь, с таким птичьим изяществом, работали эти краны.

Когда мы, в конце концов, нашли место для подъема наверх и увидели ценник на билеты, это был большой контраст с Экзархией, где никаких барьеров и границ вообще нельзя было себе представить. В результате мы туда просто не пошли, мы решили не портить впечатление, которое уже сложилось у нас от Акрополя издалека и снизу. Можно понимать это так: нас удержала некая боязнь столкновения со священным вблизи.

Сначала появились две первые строчки: «краны работают/над акрополем». Я, может быть, даже не хотел говорить об Акрополе, а только о работе кранов. И мне показалось, что в том, что краны работают, есть какая‑то тавтологичность: можно просто сказать «краны» — а что им еще делать? Наверное, они работают или стоят. Но почти сразу, в течение нескольких минут, появился Акрополь.

Мне понравилось звуковое единство, аллитерация — «краны», «работают», «акрополь». А потом какое‑то время, может, неделю, это все лежало в блокнотике, понятно было, что тут нужно что‑то еще.

В большом тексте это, конечно, тоже важно, но все-таки нивелируется общим потоком. Маленький текст нигде не может провалиться и что‑то скинуть на ритм или рифму, в нем больше ответственности на каждом слове, все обнажено. И я каждый раз опасаюсь быть слишком быстрым в том, куда ведет каждый конкретный атом зарождающегося текста. Но то, что текст зарождается, я понимаю интуитивно и знаю, что он будет закончен.

И вот я вдруг вспомнил слово «прекрасные». Несмотря на свою очевидность, оно занимает отдельную строчку и выводится на свет всеми этими «к» и «р», которые ему предшествуют. Ну а «как боги» появилось почти сразу после слова «прекрасные». По сути дела слово «прекрасные» пришло только для того, чтобы привести с собой богов, ведь прекрасное — это божественное, мы говорим: «Прекрасный, как бог». Потом я понял, что весь этот текст уже присутствовал в самих кранах, которые работают, нужно было только разглядеть, выстроить в линию, в логическую последовательность. Не знаю, почему это не происходит сразу, возможно, из‑за некоторой внутренней опаски и намеренного выдерживания, чтобы не уходить в сторону лишних смыслов.

Такое бывает, например, когда ничего не пишется, а ты должен быть собой и для этого начинаешь что‑то сочинять — тут большая опасность, нужно проявить аскетическое усилие, чтобы этому воспрепятствовать.

Красивы в этой истории именно краны, без них не было бы такого впечатления. Что краны делают с Акрополем — это открытая проблема. Может, они его реставрируют, может, консервируют или просто разбирают. Напрашивается аналогия с революционерами, которые посягают на старые порядки. Приходят ли краны на место богов или только уподобляются им? С одной стороны, красота кранов — в функциональности, это конструктивизм, пришедший на смену античному понятию красоты. С другой — у греков тоже была идея о связи трудовой, ремесленной практики и божественной гармонии мира, поэтому краны не только современны, но одновременно и античны. Если бы у греков были эти краны, то какому‑нибудь Пифагору вполне могла прийти мысль об их божественной природе.

Мы располагаем только метафорами, мы не можем прямо отождествить богов с кранами, как это могли позволить себе люди когда‑то — и в этом они были, может, счастливее нас. А в нашем мире мы не можем остаться наедине с Акрополем, единственная возможность быть с красотой и гармонией — это быть с кранами, с машинами. Слово «как», уподобление, превращает этот текст из иерофании, Богоявления во всего лишь стихотворение. Но между тем след этого чувства оно содержит».

Я воспитан природой суровой <1953>
Я трогал листы эвкалипта <1947>
Вчера, о смерти размышляя <1936>
О красоте человеческих лиц <1955>
Некрасивая девочка <1955>
Лебедь в зоопарке <1948>
Клялась ты — до гроба <1957>
На закате <1958>
На лестницах <1928>
На рейде <1949>
На рынке <1927>
Над морем <1956>
Разве ты объяснишь мне — откуда <1957–1958>
Искушение <1929>
Мир однолик, но двойственна природа <1948>

«Это стихотворение было написано в 2017 году для «InВерсии» — поэтической программы международного фестиваля современного искусства «Дебаркадер», который проходит в Челябинске. Организаторы предложили поэтам-участникам написать кавер-версию стихотворения Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка». Каверы были представлены на фестивале, затем по итогам проекта вышел сборник.

«Некрасивая девочка» — стихотворение, которое Заболоцкий написал, будучи уже именитым советским поэтом. Сам текст не вызывает у меня особого отклика, разве что при его упоминании мне приходит в голову цитата про «огонь, пылающий в сосуде» — и больше ничего. Поэтому, наверное, моя кавер-версия получилась максимально отстраненной от стихотворения.

Раздумывая, как выполнить задание, я вспомнила, что в детстве всегда любила читать оглавления стихотворных сборников: выстроенные столбиком названия стихов или чаще всего просто их первые строчки. Началось это с банального нежелания тратить время на выполнение школьного домашнего задания: вроде бы родители видят, как ты сидишь с книжкой, и им спокойно, а на самом деле…

Но в какой‑то момент мне понравилось так начинать чтение, это настраивало на книгу, создавало первое впечатление об авторе. Поэтому я решила воспользоваться этим приемом: взяла с полки книгу Заболоцкого, открыла оглавление и поняла, что названия стихотворений перекликаются и из них можно сложить самостоятельный текст.

Я выбирала строчки без привязки к стихотворениям или времени их написания, итоговый текст складывался как конструктор (хотя, наверное, любой текст можно считать конструктором). Получилось, что первые строчки стихотворений разговаривают друг с другом, дополняют друг друга — ведь на самом деле все тексты одного автора на протяжении его жизни ведут какой‑то диалог. Мой кавер не рассказывает никакой истории, не озвучивает политическую или социальную позицию автора, не несет морали и ничему не учит, в отличие от стихов позднего Заболоцкого. Это сиюминутное впечатление, которое могло бы (и может) быть совсем иным, если переставить названия в ином порядке или выбрать другие из оглавления, эксперимент подразумевал именно такой подход.

Возвращаясь к теме текста Заболоцкого: «красивый» и «некрасивый» человек — это очень субъективные понятия, даже обидные. С другой стороны, вообще не существует ничего объективного, мы все рассматриваем через свою систему координат и бесконечно судим, что, по нашему личному мнению, красиво, правильно, уместно, справедливо. Да, отношение к этим категориям меняется, и «новая этика» предполагает, что мы все меньше должны употреблять подобные определения в оценке внешности. Я заметила, что стала очень осторожна даже с фразами «мне нравится» и «мне не нравится»: мы все хотим, чтобы ценили наши чувства, и понимаем, что для этого нужно ценить и уважать чувства других, каким бы трудным это иногда нам ни казалось.

Но иногда носители «новой этики» оказываются не готовы принять другой взгляд, взгляд тех, кто воспитан в другой парадигме. А людям старшего поколения тяжело расстаться с прежней системой ценностей и принять другое положение вещей, им тяжело перестраиваться под новый мир.

Для него были характерны во многом другие нормы, правила и ценности, и мы не знаем, каким бы был Заболоцкий как автор и как человек, если бы он жил и писал в наши дни».

Идут так называемые «годы жизни»
И все более и более становится интересным
Все маленькое, ничтожное, убогое
Все неинтересное, скучное
Обыденное и привычное
Маленькие городки и поселки
Пыльные, обычные
Главная улица
Как в американских некоторых городах
Мейн-стрит
Так и у нас тоже
Главная улица, несколько параллельных улиц
И много перпендикулярных
Дома такие обычные, серенькие
Пятиэтажные, четырехэтажные
И трехэтажные
Железнодорожная станция
И автовокзал
Стадион новый, с пластиковыми сиденьями и искусственным газоном
Или старый, со старыми деревянными скамейками
И натуральным газоном
Кочковатым, по которому мяч катится, подпрыгивая
На таком газоне трудно проявить себя
Команде, игроки которой
Обладают хорошей техникой
Зато легко проявить себя
Команде, игроки которой
Обладают плохой техникой
В английском деревенском стиле
Проход по флангу, и навес
И удар головой, и, может быть, гол
Пыльные улицы
Магазин двадцать четыре часа
Алкоголь продается до девяти
Но можно и позже
В принципе, почему бы и нет
Все маленькое, ничтожное
И убогое
Нравятся все больше и больше
Вещи, валяющиеся на Земле
Вещи, пришедшие в негодность
Маленькие помятые автобусы
И маленькие старые автомобили
Жигули-классика какая‑нибудь
Или вот, например, ижевские москвичи
Неинтересные, слабые книги
Например, советская книжка
Про то, как два советских журналиста
Поехали «в район»
И выявили там так называемые
Злоупотребления
Зло наказано, в итоге
Добродетель как бы торжествует
Это так трогательно
Прямо скулы сводит
Маленькие, слабые
Футбольные команды
Третьего дивизиона
Или чемпионата области
Например, Московской
Так они милы и любимы
Эти убогие команды
ФК Торпедо Люберцы
ФК Красково (Люберецкий район)
ФК Юность Серебряные Пруды
ФК Олимп-СКОПА (г. Железнодорожный)
Какое же дикое название
Надо же так было назвать клуб
Олимп-СКОПА
Дикость какая‑то
Но и это дикое название
Как‑то дополнительно добавляет
Симпатии какой‑то, что ли
Или даже в каком‑то смысле
Любви
Если можно так выразиться
Просидеть на скамейке часа три
Чтобы ничего не произошло
Унылые скучные помещения
Коридоры и кабинеты
Был недавно
На одной фотовыставке
Проект заключался
В фотографировании пустых, безлюдных
Интерьеров одного карельского города
Больница, поликлиника
Детский сад, офисы какие‑то
И все в таком роде
Как же это было прекрасно
Невозможно оторваться
От этих прекрасных фотографий
Запечатлевших скучное и обыденное
Или вот еще один фотопроект
Человек ездит по маленьким городкам
И фотографирует маленькие футбольные стадионы
На которых играют крошечные, ничтожные
Футбольные команды
Кувшиново (Тверская область)
Полярный (Мурманская область)
Валдай (Новгородская область)
И так далее
Можно рассматривать эти фотографии
Раз пятьдесят или сто
В них так много всего
Радует, очень радует
Что в нашем мире
Зацикленном на необычности
Оригинальности
Яркости и на прочей <нецензурное выражение>
Есть люди, которые обращают внимание
На маленькое, скучное и обычное
Потому что нет ничего интереснее
И прекраснее
Маленького, убогого
Скучного, обычного
Надо только присмотреться внимательнее
Вглядеться
И наша обыденная, дикая реальность
Засияет невозможными цветами
Или, можно еще сказать, красками
Надо только вглядеться, всмотреться
Внимательно вглядеться и всмотреться
Вглядеться и всмотреться

«Обстоятельств, которые меня подтолкнули к написанию этого стихотворения, я не помню. Скорее всего, ничего не подталкивало, у меня стихи обычно возникают без какого‑то повода, просто захотелось спонтанно написать, и я спонтанно написал. Рассуждать, откуда берется мысль, из чего получается стихотворение, так же осмысленно и продуктивно, как рассуждать о смысле жизни.

Вот представьте себе: берут интервью у писателя и говорят: «Дорогой писатель, скажите, а как вы думаете, в чем вот смысл жизни?» И если у писателя нет чувства идиотизма и он начинает морщить лоб и всерьез рассуждать о смысле жизни, получается какая‑то речь идиота. Я не хочу сказать, что смысла жизни нет, он, конечно, есть, но, как хорошо сказал в свое время философ Александр Секацкий, о нем невозможно всерьез рассуждать, оставаясь в зоне интеллектуальной вменяемости. Так же и с вдохновением. Я его ни в коем случае не отрицаю, в этом плане я как раз не десакрализирую творчество.

При этом было бы величайшей неблагодарностью говорить, что никакого вдохновения нет, просто сел и написал какие‑то слова — нет, это не просто сел и не просто слова, вдохновение есть, но вот говорить о нем невозможно.

Если стихотворение у меня занимает полторы страницы, я считаю, что это верх лаконизма, у меня есть очень длинные — по 7 страниц. Такая форма мне ближе, органичнее, коротко у меня сказать не получается. Я всегда так писал, я начал писать стихи уже в зрелом возрасте, после 40 лет, уже более или менее разбираясь в современной русской поэзии, не то что я с мороза пришел. Но я совершенно ни на кого не ориентировался и никакого расчета, что вот, хорошо бы стихи были длинные или еще какие‑то — такого не было. Процесс написания происходит мгновенно: возникает импульс, написал и забыл, я не сижу и не думаю, как лучше. Потом могу перечитать и подумать, что здесь вот это слово не на своем месте стоит, его лучше на другую строчку перенести — мелкие правки, но, вообще, я специально над стихами не работаю, просто сразу написал, и все.

В современной поэзии давно уже стало чем‑то смешным и чуть ли не неприличным говорить высокопарными словами. Еще Пушкин перестал говорить вот этим высоким штилем, языком Тредиаковского и Сумарокова, он стал говорить именно повседневным языком, в чем и была его революционность. Это естественное развитие поэтического слова, что оно идет от какой‑то возвышенной речи к речи обычной, поэтому я не считаю, что повседневная речь — это какое‑то особенное свойство именно моих стихов, это свойство всех стихов сейчас. Если в обычной жизни мы что‑то говорим, то почему бы это не использовать в поэзии, тем более что мне очень нравятся вот эти все бессмысленные присловья «если можно так выразиться», «так называемые» — в этом есть что‑то трогательное.

Писать я сразу начал именно так, мне с самого начала было интересно такое вот обыденное в противоположность интересу к чему-то необыкновенному. Я уже устал придумывать варианты ответа на этот вопрос. Раньше, в начале, когда у меня только первые интервью брали, я старался как‑то умно ответить, что‑то содержательное сказать, но потом понял, что толком и сам не знаю, почему меня интересует вглядывание в повседневность. Мне совершенно неинтересно копаться в себе, думать, какие впечатления или травмы к этому привели. Просто как‑то так сложилось. Люди — вообще странные существа, чем только не интересуются. Вот человек сидит и выпиливает лобзиком модели деревенских туалетов — почему он выпиливает модели деревенских туалетов? Почему они ему интересны? Да кто его знает, нравится ему, а почему — непонятно. Так и тут».