Интервью

Лютейший ватник, совершеннейший либерал: познакомьтесь с главным Пелевиным 2021 года

15 июля 2021 в 16:03
Фото: Илья Войнов
После триумфа романа «Покров-17» на «Нацбесте» в русскоязычной литературе теперь окончательно два Пелевина — и уже не вполне ясно, кто главнее. Егор Михайлов поговорил с Александром на архангельском книжном фестивале «Белый июнь» про Сергея Курехина, невыносимую жару и лучшие рассказы Виктора Олеговича.

Об источниках вдохновения «Покрова-17»

Как персонажей я вывел в романе людей, которые в эпоху 90-х пытались сражаться с тьмой и делали новые смыслы — Сергей Курехин, величайший, Эдуард Лимонов. Также в наличии «Тюрлики» Гелия Коржева: был такой потрясающий художник-соцреалист, который писал всякие фронтовые картины и прочее. А в начале 90-х он, увидев, что творится нечто страшное и невообразимо ужасное, стал рисовать серию картин под названием «Тюрлики». Я об этом всегда говорю: прочитали книжку «Покров-17» — теперь посмотрите, что был такой великий художник Гелий Коржев. И послушайте музыку великого Сергея Курехина.

О необходимости пояснять аллюзии

Егор Летов говорил в интервью, что он не любит, когда авторы поясняют смысл своих текстов. Вот Мураками пояснил смысл какой‑то своей книжки, и все, перестал для него существовать как автор.

Я считаю, что именно в  этом случае давать комментарии можно и нужно — хотя бы для того, чтобы больше людей знали Сергея Курехина. Я могу гордиться тем, что несколько человек просветил, они стали гуглить, узнали его музыку и так далее.

О трех главных вещах, которые стоит знать про Курехина (не считая «Ленин — гриб»)

Не считая «Гриба» — легендарнейшее выступление в программе «Музыкальный ринг». Его потрясающие интервью, которые стоит читать и поражаться тому, насколько великолепные мистификации он вытворял. И третье, конечно, — его дружба и сотрудничество с НБП. Запрещенная в России организация.

О готовности к диалогу с оппонентами

Несмотря на то, что я лютейший ватник — как будто выпрыгнул из телеграма Соловьева просто, — на самом деле я совершеннейший либерал. Я спокойно отношусь к людям с другой точкой зрения, даже если мы не сходимся в коренных вопросах. Но есть каркасные линии, которые касаются скорее не взглядов, а поведения. Ну, например, шутки над мертвыми…

Если вы не Аркадий Бабченко, то мы с вами сойдемся.

У меня нет ненависти к людям других взглядов только из‑за того, что у них другие взгляды. Хотя каждому свое. Ненавидеть человека только потому, что у него другие взгляды, — это тоже взгляд. Он имеет право на существование. 

О жаре

Я на самом деле обожаю жару. Я из тех петербуржцев, которые, когда наступает жара, говорят: «Господи, наконец-то солнце вышло впервые за девять месяцев этой бесконечной, промозглой, мрачной осени, этого вечного ноября в одиночной камере. Наконец-то можно бродить под солнечным светом, радоваться, носить темные очечи и рубашку с короткими рукавами». Но тридцать пять градусов — это, пожалуй, уже слишком. Это уже был реально предел, мои несчастные коты очень сильно страдали, я тоже страдал. На улице-то еще нормально, а вот дома без вентилятора — это жесть. Так что в Архангельске мне очень понравилось.

Что делает мальчик во время жары? Прикладывает лед ко лбу. Что делает мужчина? Улетает в Архангельск.

О лучших рассказах Виктора Пелевина

У Виктора Пелевина величайший ранний рассказ «Водонапорная башня», который состоит из одного предложения. Потрясающий совершенно. Это «Мардонги», написанные в стиле журналистского расследования. И «Ухряб» — про то, как слово стало мемом, замкнулось в голове у человека, зациклилось и убило его. Ухряб. Ухряб!

О шутовстве и серьезности

Я не всегда несерьезный человек, конечно. Бывают ситуации, в которых шутовство неуместно, в которых неуместно балагурить и насмехаться — я на самом деле не считаю себя типичным дитем постмодерна, которое любит только ржать. Вот в том, что я пишу в виде литературы, я всегда серьезен. Но, опять же, серьезность требует умения посмеяться над собой, посмотреть со стороны на себя, ну и окружающий мир — и от души над чем‑нибудь поржать.

Расскажите друзьям