— Расскажи, как все это произошло? Как появился проект?
— Когда только начался карантин, рынок, которым я занимался, — ивенты, мероприятия — умер первым, и стало понятно, что работы в ближайшее время не будет. А с другой стороны, я вдруг увидел, что такая ситуация у всех.
Первой идеей было снять видео или короткометражку с каким‑нибудь западным артистом. Потом я вспомнил, что уже делал сказки, — давно, в офлайне, на «Стрелке», в «Доме 12». И подумал, что я бы сам хотел, чтобы мне какой‑нибудь человек почитал сказку, — это бы меня успокоило. Было видно, что начинается массовая паника. А я довольно быстро адаптируюсь к таким ситуациям. Я переключился в режим зомбиленда, когда мир рухнул и ты должен жить теперь по-другому. Мне хотелось сделать что‑то, от чего было бы ощущение спокойствия. Сказки оказались идеальным форматом.
— Получается, что ты все-таки изначально делал проект для всех. Не только с мыслью о детях, но и для взрослых?
— Мне кажется, что детские проекты, которые сделаны для детей, всегда мертвые. Потому что ты не можешь залезть в голову ребенка — ты уже сам вырос — и понять, что именно он хочет. Правильный способ создания таких проектов — пытаться разговаривать со своим внутренним ребенком и вообще делать что‑то, что тебе будет интересно. Потому что иначе это все превращается в фальшивую лажу. Желание вернуться в какое‑то детское ощущение спокойствия дома для взрослых так же важно.
— В некотором роде это немного терапевтическая история.
— Мы же сейчас живем в мире совместного переживания.
И мне кажется, что в данном случае сказки — это такая штука про то, что родители смотрят вместе с детьми.
— Моя семья мне читала в детстве вслух и сказки, и не сказки — я это все очень любил. Я так понимаю, что тебе тоже читали, и это какой‑то переложенный формат, опыт, заимствованный из нашего детства, когда не было почти ничего диджитального: не было iPad, интернета и всего прочего.
— Знаешь, та вещь, которую мы делаем, по сути аналоговая, живая. Это история про то, как теплый человеческий голос тебе говорит хорошие вещи. Когда ты придумываешь проект, в сути которого есть человеческое, язык, на котором ты его рассказываешь, в принципе, не так важен.
— Расскажи, как у вас на данный момент устроено продюсирование. Понятно, что все это начиналось с близких друзей, которые много лет друг друга знают, но если говорить про каких‑то международных звезд — как вы им рассказываете об этом проекте, как вы его, грубо говоря, продаете?
— Мы тут оказались в уникальной ситуации: если бы мир резко не стал таким компактным, то этого никогда в жизни бы не произошло. Конечно, глупо говорить, что это не держится отчасти на моем социальном капитале — «Кинотавр» и все эти киношные премии, я много лет ездил на фестивали. И поэтому, конечно, изначально это в первую очередь держалось на том, что я знаю большое количество разных артистов.
Что касается зарубежных, то, конечно, это история про знакомства. Мы сейчас живем тоже в таком компактном мире, когда один человек знает Семена Слепакова, а Слепаков знает президента Зеленского, условно говоря. С самого начала я в голове продумывал схему, как я могу кого найти, как с кем договориться, — и это очень большая работа. Сейчас у нас есть два человека, которые с утра до вечера пишут разным артистам, которых мы хотим, находят контакты агентов, договариваются. Конечно, с супермедийными артистами это все через знакомства. Ну, слава богу, что у нас есть такие знакомства. (Смеется.)
Ты просишь актера сделать то, что он любит, там, где его услышат те, кому это надо. Сейчас, конечно, есть команда — уже недели через полторы стало понятно, что без нее это невозможно сделать.
Есть продюсер Лиза Касьян, которая работает на «Кинотавре», знает много артистов и договаривается с ними. Есть две девочки — одна арт-директор, одна дизайнер. Есть Марта Сахарова, которая очень долго была пиарщицей Пикника, она делает у нас всякие коммуникации. Есть Соня и Полина — арт-директор и дизайнер.
Очень важно, чтобы тебя услышали. Мы живем в эпоху доставки контента. Мои друзья говорят: «Я вот записал песню, и ее не послушали». Но это же вопрос всегда с двух сторон: ты про это не сумел правильно рассказать, и это суперважно.
Часто в голове у человека работает мысль: условно говоря, я снял клип, его посмотрело 2 тысячи человек — и значит песня плохая, видео плохое, я бездарность. Но бывает так, что ты просто не сумел про это нормально рассказать, должным образом представить. Ведь мир не обязан с замирающим сердцем следить за каждым твоим пуком. Наоборот, если ты хочешь что‑то сказать, сделай это так, чтобы тебя захотелось слушать. Это очень важный внутренний выбор при производстве любого продукта, и часто оказывается что мы занимаемся вещами которые интереснее делать, чем потреблять.
— Кстати, как вы рассказываете о себе?
— Это было чисто сарафанное радио. С одной стороны, понятно, что без супермедийных артистов о нас никто не узнал бы никогда. Но мне было очень важно, чтобы мы не превращались в чуваков, которые хотят всю дорогу ехать на чужой медийной известности.
Когда тебе не надо ничего никому впарить, ты просто рассказываешь про то, от чего ты получаешь удовольствие, тогда и все хотят про это рассказывать. У меня такого никогда не было, чтобы мой проект получал бесконечное количество позитивных отзывов, это очень приятное ощущение.
— Понятно, что сейчас у многих артистов стало больше времени, — и очевидно, что после пандемии будет меньше. Как вы планируете развивать этот проект в будущем, когда у всех начнутся съемки, репетиции, гастроли?
— Мы три месяца работаем в режиме невероятного оверпродакшена, — то есть делаем намного больше, чем люди способны посмотреть. Мы сделали двадцать пять разных спецпроектов: с Третьяковкой, с библиотекой, с посольствами, с культурными центрами — и при этом понимаем, что в режиме реального времени, конечно, не может быть ситуации, когда семь артистов в день читают сказки. И эта история должна куда‑то трансформироваться — скорее в сторону качества продукта, чем в количество.
Есть масса разных направлений развития, в которых мы сейчас двигаемся. Это аудиокниги с известными артистами и музыкантами. Параллельно мы хотим сделать альбом с русскими колыбельными. Думаем про кросс-медийные международные проекты. Мы подружились с издательствами — с «Самокатом», например, — и с ними хотим делать какие‑то проекты: писать книжки, снимать мультфильмы. Есть идея делать инстаграм-телевидение для детей.
Мое самое любимое в себе качество — я умею находить интерес в чем угодно. Многолетний опыт работы креативщиком очень полезен, потому что у тебя очень гибкое сознание. Мне все интересно: как устроены деревья, как устроены футбольные команды, как улучшить это и то. Мы хотим снимать программы для школьников, делать всякие шоу, помогать им интересоваться учебой. Это отдельная длинная песня про то, как российская школа в ее нынешнем виде совершенно не направлена на то, чтобы детям было интересно.
Сколько я ни общался со школьными педагогами — как будто вообще нет задачи, чтобы ребенку было интересно. Ты должен прийти и молча слушать.
Есть такой физик Ричард Фейнман, нобелевский лауреат, у него есть офигенное видео, которое называется «Магниты и вопросы «почему?», — я его пересматривал бесконечное количество раз. Его спрашивают, почему магниты притягиваются, и он начинает на разных уровнях отвечать на вопрос, расширяя его вплоть до устройства Вселенной. И это суперинтересно! Когда ты так рассказываешь про любую вещь, она становится историей. И мы хотим, конечно, попробовать себя и на этом поле.
— Детского контента огромное количество, но качественного, мне кажется, не так много в действительности. Все это какое‑то неживое как будто — притом, что потенциал у этой штуки ведь огромный.
— Нужно понимать, что ребенок — это не какой‑то отдельный персонаж и не инопланетянин, а такой же человек, как ты, и строить что‑то вокруг этого человека, слушая его, понимая, чего он хочет. Ребенку важно, чтобы он был услышан. И если ты его не слышишь, то у тебя ничего не получится. И еще это интонация — не так важно, что ты говоришь, важно, как ты говоришь, что ты несешь с собой.
— Ты упомянул более сложный продакшен — вы планируете стать диджитал-студией по созданию совершенно разных тематических проектов внутри одного бренда? В будущем ты видишь какую‑то экономическую модель этого проекта?
— Безусловно, даже на этапе карантина мне было важно, чтобы мы пробовали делать какие‑то вещи, позволяющие помогать артистам, которые оказались в сложной ситуации из‑за самоизоляции. Мы, например, с «Яндексом» записали пятьдесят, по-моему, сказок, и за это артисты получат гонорары, маленькие, но существенные в условиях полного отсутствия работы. Людям нужно платить, потому что это работа — такая же, как и любая другая. Мы знаем разные модели монетизации, и это никогда не будет тупым продакт-плейсментом, когда появляется, например, Паша Артемьев и гордо выпивает какой‑нибудь сок. Конечно, у нас есть цель превратить это в работающую бизнес-модель. Мне хочется делать проект, который стоит определенных денег, и я смог бы говорить: «Да, он их стоит».
— Это несомненно, потому что все-таки одно дело, как ты говоришь, тупой продакт-плейсмент и другое, когда ты зашиваешь какие‑то бренды, но делаешь это изящно и понятно и в этом нет никакого конфликта с ценностями команды.
— Я легко пойду и с компанией Nike, например, сделаю спортивный проект, у меня нет никаких проблем с этим. Другой вопрос, что часто приходят компании, у которых есть много денег и которые тебе совершенно не близки по духу, и тут надо иметь некоторые яйца, чтобы сказать: «Извините, нет!» — даже если это большие деньги. Это бывает сложно, как мы знаем, но необходимо, иначе ты рушишь репутацию — свою, бренда и компании.
— Ну конечно, ценность пропадает. А к вам уже приходили какие‑то бренды?
— К нам начали приходить различные компании примерно на третий день. Сперва с предложением разместить контент на больших площадках, потом предложили покупать его. Сейчас, конечно, приходит куча рекламодателей, у инстаграма всего сто тысяч подписчиков, но это сто тысяч мам с детьми. Это очень конкретная, понятная целевая аудитория, и, конечно, к нам приходят разные бренды, но пока я очень далек от того, чтобы пытаться продавать. Мне кажется, что сначала нужно вырастить суперклассный продукт и потом его монетизировать качественно, дорого и уверенно.
— Можно ли сказать, что ты нашел то дело, которым будешь так же увлеченно заниматься даже после пандемии? Станет ли это основным твоим проектом на ближайшие годы?
— Мне сложно спорить со своей внутренней конструкцией, мне скучно, когда я занимаюсь чем‑то одним. Поэтому, безусловно, это будет проектом, которым я буду заниматься, но зная себя, я точно хочу в какой‑то момент вычеркнуть себя из организационных процессов. Я хорош в развитии проектов, я могу приносить новые идеи, но как человек, который каждый день в режиме с утра до вечера занимается определенными задачами, я не очень долго могу вытягивать.
Наш проект классный в том, что сегодня мы делаем это, а завтра можем делать что‑то совершенно другое. Если поймем завтра, что нас невероятно интересует идея сделать детский мюзикл, то мы сделаем детский мюзикл.
— А если говорить именно про бизнес, это как будет выстроено?
— У проекта есть костяк, он состоит из шести человек. Это уже, конечно, давно не мой проект, потому какие‑то вещи происходят совершенно уже без моего ведома. История с привлечением международных артистов, она целиком и полностью лежит на других людях, которые пишут письма, отвечают, договариваются. Потом приходят и говорят: «Вот такой человек согласился, будет у нас выступать через месяц».
— Расскажи, как это работает в обратную сторону: вам пишут с желанием поучаствовать, предлагают ли какие‑то конкретные произведения или форматы, какие запросы от аудитории?
— У нас разрывается директ. Сначала мы договорились, что будем стараться всем отвечать. Это суперзадача, которая сжирает огромное количество времени, но кажется тоже важной. Когда ты делаешь проект для людей, надо людей слышать.
— А есть запросы от артистов?
— Да, в том числе известные артисты пишут — видят проект и говорят: «Я хочу в этом участвовать». И мы всеми руками за, и нам интересно экспериментировать даже с людьми, которые не актеры. Маша Миногарова сказала: «Давайте я почитаю», — и это клево, потому что ее любят дети, это для них суперважно. Хорошо, кстати, прочитала.
Но пишут бесконечно много людей. Я в жизни не знал, что в России столько артистов, о которых я ничего не знаю, — более того, популярных. (Смеется.) Открываешь какой‑то инстаграм — там десять миллионов подписчиков, и ты думаешь: боже, это какая‑то совершенно параллельная реальность!. Классное очень ощущение.
— Это приземляет, что, строго говоря, полезно.
— Ну да. Когда проводишь очень много времени в медийной среде, в какой‑то момент возникает ощущение, что как будто ты знаешь, как устроен город. Как будто если про что‑то не написано в трех журналах, значит, этого не существует. Меня это всегда ужасно раздражало. Когда ты видишь в глянцевом журнале подбор героев, ты понимаешь, как этот подбор был осуществлен: это записная книжка одного человека и те люди из нее, кто согласился. Мне всегда хотелось выходить за рамки этого, а это очень сложно, потому что тогда начинается уже журналистская работа — искать героев. И этот проект позволяет нам все время находить людей, про которых мы ничего не знаем.
Сейчас у нас будет певица из Южной Африки, с которой у меня не то что общих друзей нет — даже общих знакомых. Я даже не могу себе представить, по какой цепочке я мог бы ее найти. (Смеется.) Она на языке с цоканьем (видимо, речь о языке коса. — Прим. ред.), одном из 130 тысяч языков в Африке, поет колыбельную.
Всем этим суперинтересно заниматься. Когда ты понимаешь, как можешь использовать соцсети; когда можешь написать кому угодно — ты ничего не теряешь, кроме времени, — этот «кто угодно» может тебе ответить, и вы можете что‑нибудь придумать вместе.
На самом деле мы можем делать проекты с кем угодно. И это клево.
Мне кажется, огромное количество голливудских актеров такие же талантливые, как и русские, просто они там родились. Почему им должно быть неинтересно? Вот меня как бы все спрашивают: «А как вы договорились с Миллой Йовович?» — а почему нет? У нее есть русские корни, она любит Россию.
— У вас сейчас, как я понимаю, намечается инвестор. Ты можешь про это рассказать?
— Я не могу рассказывать имена. Есть люди, которые нас поддерживают, и им за это огромное спасибо. Мы платим зарплату продюсерам и дизайнерам — потому что любая благая идея, если ты ей занимаешься три месяца подряд по тринадцать часов в день, должна все равно оплачиваться.
— Имена тех, кто вас поддерживает, не раскрываются — это окей. А есть какой‑то человек или группа лиц, которые к этому подходят именно как к инвестиции, как к бизнес-проекту?
— На сегодняшний день это меценатство. Просто потому, что пока это не разрастется до какого‑то определенного уровня и пока не будут выработаны очень четкие схемы монетизации, говорить об этом как об инвестиции смешно. Сейчас у нас инстаграм и сто тысяч подписчиков; когда мы будем говорить про интернет-телевидение, у которого будет десять миллионов подписчиков, — вот тогда уже можно будет говорить о бизнесе.
У меня в какой‑то момент было понимание, что я либо сейчас это кому‑то продаю, потому что я не в состоянии этим заниматься, либо ищу людей, которые готовы хотя бы на время карантина нас поддержать. Сейчас уже очевидно, что дальше это должно превращаться в большой и серьезный проект. Я надеюсь, что тут мы тоже не облажаемся.
— Значит, вы, в принципе, готовы, не продавая сам проект, с кем‑то коллаборировать?
— Мы готовы, мы открыты к сотрудничеству со всеми, если это будет хорошо и классно выглядеть, если это репутационно будет для нас хорошо. Мы отметаем много совместных проектов, как только видим, что нам это может как‑то аукнуться. Нас звали в разные государственные мероприятия участвовать, но это и хочется, и колется, потому что риски большие. Потому что никто никогда в жизни не поверит тебе, если ты сфальшивишь один раз. Если у тебя появится скрытая агитка, это сразу будет видно. А пока это не так — и мне это нравится. Мне нравится, что это не так.
— У вас уже есть опыт сотрудничества с западными звездами, ждать ли международных проектов?
— Для нас очень важно делать международные истории, потому что таким способом мы можем рассказывать про русскую культуру мировой аудитории. Потому что, когда голливудские актеры будут читать русские сказки, петь русские колыбельные, это превращается в совсем другого уровня разговор.
— То есть вы будете это делать уже на английском языке?
— Я хочу брать русские сказки в хороших переводах и через западных артистов рассказывать про них. Потому что все знают Чехова, Достоевского — и мне кажется, что на этом все. Ты знаешь, кто такой Ганс Христиан Андерсен, знаешь, что такое итальянские сказки. Но в мире не существует такой истории, как русская сказка, — а она классная. Она сложная, грустная, печальная, страшная местами, но это очень многое объясняет, вообще про культуру. Мне кажется, что классно, когда Россия выходит в какое‑то публичное поле не только с мрачными тоталитарными инициативами, а когда мы рассказываем о том, что у нас есть крутого.
