— Я слышала, что, когда человек достигает успеха, на него тут же сваливается гигантское количество людей, которые пытаются что‑то от него получить. С вами это тоже произошло?
— Быть писателем в Нью-Йорке в принципе означает, что все мы встречаемся, просим друг друга почитать написанное, дать фидбэк, поделиться контактами. Так было всегда: не могу сказать, что сейчас ко мне вдруг стали чаще обращаться. Зато моя мама говорит, что все ее бывшие бойфренды внезапно активизировались! К счастью, мои бывшие молчат.
Мне пишут другие люди из прошлого — кто‑то, с кем я была знакома в школе, например. Поздравляют, желают удачи, что мне очень, очень приятно. Я получаю колоссальное количество поддержки.
— Давно вы заинтересовались Россией и русским языком?
— Когда я отвечаю на этот вопрос, я всегда немножко смущаюсь. В двенадцать лет я поехала в летний лагерь, и там был вожатый русского происхождения, в которого я влюбилась. Он иногда говорил по-русски, и мне этот язык показался очень интересным. Того человека я больше никогда не видела — но интерес к русскому никуда не делся. Я стала больше читать об истории России, о русской литературе, и оказалось, что это невероятно интересная страна с потрясающей культурой. В колледже я начала изучать русский и даже провела целый семестр в Москве.
— Можете рассказать об этом подробнее? Когда это случилось?
— В 2008 году. Это было очень интересное время, когда все были полны оптимизма, так как президентом России стал молодой энергичный лидер — Медведев. Хотя, если присмотреться, было понятно, что ничего хорошего дальше не будет… Для меня лично поездка в Москву была исполнением давней мечты. Я поехала осенью: много гуляла по городу, который был совершенно прекрасен, нас возили в круиз по Волге. А когда я попала на Красную площадь, то расплакалась от нахлынувших эмоций.
— Вы жили в московской семье?
— Сначала вуз, в котором я училась, — это был не МГУ, как многие думают, когда слышат эту историю, а частный университет, который, как мне кажется, был заточен на то, чтобы приглашать студентов по обмену, — поселил меня в общежитие, так как принимающей семьи для меня не нашлось. Мне там было не очень комфортно, и в итоге через сарафанное радио нашли женщину, которая сказала: «Пусть переезжает ко мне. Моим детям будет полезно попрактиковаться в английском». Я-то ожидала, что буду жить в коммуналке с бабушкой, собакой и ковром на стене, а попала совсем в другой мир. Мать, глава этого семейства, была очень успешной деловой женщиной, которая работала в ближнем круге Олега Дерипаски. Она была очень умной и амбициозной, и для меня общение с ней было невероятно познавательным опытом. Мы с ней до сих пор поддерживаем связь.
— Тогда у вас еще не было намерения написать книгу про Камчатку? Как оно появилось?
— Начнем с того, что я с детства мечтала быть писателем: опубликовать роман было моей идеей фикс. Во время учебы и после я очень много писала, каждый день. Тогда все мои рассказы и роман, над которым я работала, были об американцах: я довольно мало знала про мир вокруг, поэтому писала только о том, что знала. Мои рассказы публиковали маленькие сетевые издания, а чтобы продать свой роман, я написала в общей сложности сотне агентов. В США найти агента, который готов тебя представлять, очень сложно, а без него ты не опубликуешь книгу — издательства не общаются напрямую с авторами. Некоторые агенты мне отвечали, что мой роман им не подходит, другие просили переписать и прислать новую версию… Из этого ничего не вышло, и я считаю этот роман первым блином.
— Получается, в то время вы еще не думали о том, чтобы написать что‑то на российском материале?
— Думала. Я надеялась, что смогу поехать в Россию, — просто считала, что это будет для моего второго романа. Я узнала о том, что есть такое потрясающее место — Камчатка, практически изолированный полуостров на краю света, куда можно попасть только по воде или по воздуху, — и нацелилась на то, чтобы поехать туда. Два раза я подавала документы на фулбрайтовскую стипендию — и во второй раз ее получила.
— Расскажите чуть подробнее про эту стипендию. Я знаю, что в США есть программы, которые дают деньги писателям для того, чтобы изучать другую культуру.
— Я до сих пор в шоке от того, что у нас есть такие возможности! Тебе дают деньги и, в принципе, ничего не просят взамен. Программа Фулбрайта — проект Госдепартамента США. Чтобы получить стипендию, тебе нужно сдать описание проекта на двух страницах и образец своей прозы — и потом тебе не просто дают деньги, чтобы ты жил в выбранном тобой месте в течение года, но еще и всячески помогают с визой и контактами. Мне дали что‑то около 30 тыс. долларов. Главное — их не интересует конечный продукт: тебя рассматривают как культурного амбассадора. Программа рассылает по всему миру людей, чтобы выстраивать отношения с местными и создавать хорошее впечатление об американцах.
— Довольно важное начинание. А к вам никто не подкатывал с шуткой, что Госдеп профинансировал вашу книгу?
— Когда я жила на Камчатке, я часто слышала: «Да ты американский шпион!» Но я отвечала, что точно нет, так как у меня нет начальства, и я никому ничего не докладываю. Мне нужно было просто заводить друзей и участвовать в их жизни. Я год провела в Петропавловске-Камчатском, это было в 2011–2012-м, потом еще раз приезжала в 2015-м уже за свой счет, так как, написав первый драфт романа, увидела, что мне не хватает информации. Кое‑что я пыталась узнать через друзей, но затем поняла, что многое мне нужно увидеть своими глазами. Например, я хотела провести какое‑то время в центральной и северной Камчатке — в частности, в селе Эссо, которое играет важную роль в романе.
— Чем конкретно вы занимались весь этот первый год на Камчатке?
— Сначала изучала русский в местном университете и жила в общежитии, позже сняла квартиру вместе с двумя девушками. Потом они уехали, и я стала жить одна. Для меня это был очень необычный опыт. Я выросла в Нью-Джерси, училась в Нью-Йорке — то есть всю свою жизнь за исключением очень коротких периодов провела на пятачке земли размером в двадцать квадратных миль. Я никогда не жила в чужой стране, тем более в таком удаленном месте. Первое время я была в растерянности, но очень скоро люди начали брать меня под свое крыло, приглашать в компании и в поездки. Месяц я провела в долине гейзеров, месяц ездила с гонками на санях. Я увидела многое из того, что даже местным, как правило, недоступно, так как очень дорого. Это было потрясающе, и я очень благодарна людям за щедрость и открытость.
— Как возникла идея сюжета вашего романа?
— Когда я приехала на Камчатку, я знала только, что хочу написать серию связанных между собой рассказов. В заявке я написала, что своеобразной точкой входа будет туристическая индустрия, в том числе экотуризм, который набирал популярность. Но потом оказалось, что большинство людей, с которыми я общалась, не были связаны с туриндустрией, и наши разговоры крутились в основном вокруг гендера и опасностей, которые подстерегают женщин.
— Вы сами чувствовали себя в безопасности, будучи на Камчатке?
— Конечно, нет! Мне было 24, я была там одна, иностранка, я очень выделялась. Но на самом деле даже на улицах Нью-Йорка и уже будучи взрослой я не чувствую себя в безопасности. Я всегда жила с ощущением, что все что угодно, даже самое страшное, может случиться в любой момент.
— Это ощущение связано с вашей работой в организации, помогающей жертвам абьюза? Я читала несколько ваших статей об этом.
— Думаю, связано. Еще во время учебы в колледже я начала работать кризисным волонтером в больницах. Когда привозили жертв домашнего насилия, моей обязанностью было поддерживать их, слушать, рассказывать об их правах. Позже я два года проработала в этой организации в качестве сотрудника. Разумеется, теперь я смотрю на мир через эту призму: на месте этих женщин в любое время могу оказаться я.
Нет места, где ты будешь в безопасности, потому что дома тебе может сделать больно твой муж или партнер. Мне кажется, чтобы продолжать жить, надо признать, что этот мир может быть прекрасным — но в то же время смертельно опасным.
— На Камчатке вы сталкивались с подобными историями?
— Конечно. Насилие, в том числе домашнее, распространено везде, и Камчатка не исключение. Но главная мысль, к которой я пришла и вокруг которой в итоге построила свой роман, такова: насилие или зло необязательно принимает вид физических увечий. Оно начинается со слов, с формулировок, на которые мы не обращаем внимания, но которые создают условия для самого ужасного. Например, однажды я вернулась из больницы и рассказала другу историю жертвы, на которую напал таксист. Друг спросил: «А зачем она села в это такси?» С одной стороны, я его понимаю: это его способ защитить свою психику. И этим же вопросом защищает себя насильник. Но как бы она добралась домой? А если на тебя напали в продуктовом магазине, тебя спросят, зачем ты пошла в магазин? И получится, что ты не должна вообще выходить из дома. Поэтому мне показалось важным исследовать в романе разные мелочи, которые в итоге ведут к насилию.
— Вам сразу стало понятно, что роман будет про женщин?
— Как только я села набрасывать его, я поняла, что он будет о том, насколько разнообразно насилие против женщин, причем самых разных, независимо от социального класса, этничности и сексуальной ориентации.
— Этот фокус на женщинах и насилии против них связан с тем, что в обществе последние три года бурно обсуждают этот вопрос?
— Как говорится, если бы я только знала! Я начала писать роман в 2014 году и очень долгое время была уверена, что, кроме меня, это больше никому не интересно. Я выросла на литературном каноне, который имел дело только с мужским опытом, причем довольно эпичным: речь в этих произведениях шла о глобальных вещах. Мне как бы говорили, что женщины, рассказывающие о том, что происходит у них внутри или в их семьях, не заслуживают серьезного внимания. Поэтому мне казалось, что для моего романа это будет скорее недостатком. Но все, что я думала о нем, поменялось в конце 2016 года. И насилие против женщин, и Россия вдруг стали главными темами для обсуждения в США.
— Как быстро вы на этот раз нашли агента? Вам снова пришлось писать сотне людей?
— Это было настоящее чудо! У меня уже была заготовлена огромная таблица с именами и контактами агентов и письма для них, но я не успела никому ничего отправить. Одна знакомая писательница представила меня своей агентке, я написала ей, и она сразу взяла роман в работу. Она продала его в течение нескольких дней, самому лучшему редактору на свете — Робин Дессер из издательства «Кнопф».
— Я знаю, что в США в момент продажи рукописи работа над ней часто не заканчивается, а только начинается: некоторые авторы переписывают свои романы несколько раз под руководством редактора. Вам пришлось переписать книгу?
— Да, и она стала в миллион раз лучше. Сюжет не изменился, но Робин помогла мне сделать ее глубже, продуманнее и эмоциональнее. Она продолжала в меня верить даже тогда, когда я уже сама в себя не верила. Иногда я была на пределе: мне казалось, что я больше ничего не могу. Работа над рукописью заняла 13 месяцев, и это были очень длинные и тяжелые месяцы.
— Вы написали роман о людях чужой вам культуры. Было страшно, что вашу работу будут оценивать и, возможно, критиковать?
— Я и сейчас переживаю об этом. Хотя мне кажется, что в главных вещах люди одинаковы, вне зависимости от бэкграунда, и писатель может вообразить, как это — быть совершенно другим человеком, и оживить его на странице. Я не уверена в том, что у меня это получилось, но я знаю, что в принципе это возможно. Мне очень хотелось попробовать, и я сделала это не с холодным сердцем: я очень переживаю за своих персонажей, я ими живу. Пусть меня оценивают — я не против. Пусть люди, похожие на тех, кого я описала, скажут, похоже это на их опыт или нет.
— Это подводит нас к другой горячей теме — культурной апроприации. Складывается впечатление, что писать теперь можно только о том, что знаешь изнутри. Например, белый американец не может описать опыт черной женщины.
— На самом деле никто этого не говорит: нет комитета, который что‑то такое предписывает или запрещает. Но мы, писатели, конечно, рискуем. Человек, который знает больше нашего, может прочесть нашу книгу и сказать: «Знаешь, у тебя не получилось. В следующий раз постарайся сделать лучше». И я не вижу в этом ничего страшного. Мы можем писать все что угодно — главное, стараться делать это как можно лучше и быть благодарным за любой отклик, даже критический. Возможно, за критический даже больше.
— Наверное, все ожидают, что вы теперь будете все время писать о России. Ваша следующая книга будет с ней связана?
— Нет. Я уже начала писать следующий роман, и его действие происходит на северо-востоке США. В каком‑то смысле это даже труднее. Когда я приехала в совершенно новое для меня место, я очень интенсивно наблюдала и впитывала информацию. Эту способность к наблюдению очень трудно активировать в привычной среде. Мой новый роман тоже будет про женщин и про насилие. Знаете, что я заметила? Мои любимые книги — неважно, кем и когда они были написаны, — все примерно об одном и том же. О том, что с нами происходят жуткие вещи, а иногда мы сами творим по отношению друг к другу жуткие вещи, которые нас разрушают. Но тем не менее мы продолжаем жить, и эту жажду жизни убить невозможно. И сама я пишу об этом же.
— Ваш дебют стал невероятно успешным. Бывает так, что вторая книга автора не выстреливает. Вы думаете об этом, стараетесь предугадать, что будет?
— Я знаю, что писательские карьеры, в которых все движется только по восходящей и не случается провалов, бывают редко. Наоборот, часто дебютная книга получает огромное количество внимания, а следующие замечаются уже как‑то не очень. Наша культура вообще ориентирована на дебюты: их встречают с особой теплотой и энтузиазмом. Меня греет то, что моя вторая книга уже продана, так как с издательством «Кнопф» я подписала контракт сразу на две книги. У меня есть определенная финансовая уверенность: я знаю, когда и сколько мне заплатят при условии, что я напишу роман. Но я все равно в стрессе, вы не думайте, ведь рукопись должна им сначала понравиться.
— До того, как ваш роман издали, вы завидовали более успешным авторам? Бывали ли у вас моменты отчаяния?
— Да меня пожирали зависть и отчаяние! Я до сих пор помню некоторые моменты только из‑за интенсивности переживаний. Например, когда мне было двадцать с небольшим, посреди встречи с друзьями на меня вдруг нападало ощущение, что если я не издам книгу, то просто умру! Мне было так плохо, что меня практически рвало. В какой‑то момент я надолго перестала ходить на мероприятия, где могла встретить кого‑то более успешного, читать современную литературу и даже статьи в журналах и газетах, потому что когда я видела имя автора, у меня возникала только одна мысль: «Почему это написала не я?» Это было ужасно.
Когда ты настолько зациклен на том, что делают другие, это отнимает энергию, которую ты могла бы потратить на то, чтобы написать что‑то самой. Но потом я вдруг решила, что мне пойдет на пользу, если я буду больше общаться с коллегами, — и стала ходить на чтения, вступила в писательскую группу. Мне это очень помогло: качество моей прозы улучшилось, и мне стало легче жить. Мне начало казаться, что мы играем за одну команду. Когда выходила чья-то книга, я радовалась, потому что это хорошо для всех нас — для литературы в целом, для читателей и для писателей. Но, конечно, когда купили мою книгу, это было огромным событием, потому что с раннего детства, задувая свечи на торте, я загадывала только одно желание — опубликовать роман.
