Сестры Хачатурян, виды приходов и потерянный рай: три поэта рассказывают о своих стихах

***

сестра сестре сестре
сестра х
судьба х
их руки вверх
руки девочек и женщин

их движения должны быть прекрасны
всегда

движения их рук
проистекают из солнечного сплетения

позиции их рук
пальцы не сомкнуты
но собраны вместе
лепестками

их руки должны быть
на виду

их руки вверх

появление ножа

закрыться
оттолкнуть
движения должны быть

должны быть
должны быть
должны быть

больше его не касаться
больше никогда не надо его касаться

любые ее руки

«Этот текст я начала писать на практическом занятии семинара «Ф-письмо»Cеминар феминистского письма «Ф-письмо» проходит в петербургском книжном «Порядок слов» по воскресеньям дважды в месяц. в октябре прошлого года. В тот день оказалось, что все мы, пришедшие на семинар, думаем и говорим о деле сестер Хачатурян. Сначала мы пересказали друг другу все, что видели в интернете, послушали аудиозапись, меньше минуты, как он с ними разговаривал. Потом обсуждали, что их разлучили, расселили по разным квартирам. Тогда было неизвестно, что с ними происходит, и можно было только представлять, как они сходят с ума без возможности общаться, — ведь раньше они всегда были вместе, а им всего 17, 18 и 19 лет.

Нас было человек восемь, мы рассредоточились по залу и попытались представить себе, как все это происходило, чтобы потом описать. В конце каждого занятия есть полчаса, когда мы прощаемся, а кто хочет, остается и пишет. Тогда сразу и появилась история с танцем. Мы прочли, что он (отец сестер Хачатурян. — Прим. ред.) вызывал их к себе колокольчиком, и этот колокольчик триггернул меня увидеть произошедшее в танце. Передать, как восточный танец передает историю в красках как пантомиму. Думала о [немецкой танцовщице] Пине Бауш — она бы сумела выразить. Решила узнать больше про восточные танцы, стала гуглить и собирать цитаты. Меня интересовало, какие позиции есть в этих танцах, и появился целый черновик, в котором было очень много цитат с этих сайтов. Просто искала, что из этих цитат отзывается во мне. Катала текст в голове около суток. Руки, поднятые вверх… Сестры Хачатурян — пленницы, но выглядят как преступницы с поднятыми вверх руками…

Первые три строчки текста: «сестра сестре сестре/сестра х/судьба х», где «сестра х» — это и сестра «ха», то есть Хачатурян, и сестра «икс», то есть любая из нас. Свободу сестрам Хачатурян!»

* * *
Фауна в армии фауны состоит поголовно и состоит из глины —
По самые волоски, по самые жала.
Низко опущены открытые кавычки ноздрей лошадиных
К водам, состоящим из стекла и металла.
Лошадь не пьет, завязала, стоит и дышит,
Видя, как вымпел ее лица колышет.

Маленький мальчик, нет, девушка, нет, все-таки маленький мальчик,
На все обороты закрыв за собою природу,
Живет у безмерно далеких родственников на даче,
Глядится в ту же воду.
Лошадь и мальчик даже видят друг друга и обмениваются кивками даже:
— Здравствуйте, дорогой капрал!
— Здравствуйте, маршал!
Мальчик готов заплакать, но
Изображает кашель.

Они проиграли, отстали, остались считать вагоны,
Видеть, как в плоский берег вплывают волны,
Как ветер ломает воду, но не рискует срывать погоны.

«Обычно стихотворение собирается из нескольких деталей, которые приходят в голову одна за другой и попадают в разные части текста. Но с этим было только три слова и все. Просто увидел коричневую лошадь, которая то ела траву, то лезла к прохожим, которые давали ей хлеб, еще какую‑то ерунду. Каким‑то образом отсюда появилась фраза «кавычки лошадиных ноздрей». Но так долго пытался пристроить эти слова куда‑нибудь, что понаписалось других вещей, а толку все не было. Все эти слова с кавычками никуда не вставали, хотя и пытался впихнуть их чуть ли не насильно.

А затем была дача у [поэта Евгения] Туренко, где мы с ним зависали по его садоводческим делам. И вот мы напились пива, он зачем‑то уехал в Тагил, я остался в его домике и уснул под телевизор, хотя сначала смотрел какую‑то передачу про Веру Панову. Уснул под передачу про Веру Панову, да, а проснулся под окончание документального фильма про Цветаеву, где все было, как понимаете, не очень оптимистично, а в титрах пошла уже совсем невеселая музыка. И вот эта вот Панова — спросонья, с непонимания, что вообще происходит, как так получилось, что все так поменялось на экране, — трансформировалась в слово «фауна», которое потащило за собой остальной текст.

Еще и погода поменялась с безоблачной комариной на совершенно серую и дождливую, что, видно, стало вторым мотором стишка. Это было настоящее чудо, которое редко когда повторялось. Чтобы проснуться — и, как чужое, [переписать] на страницу, причем даже быстрее, потому что при переписывании нужно было бы заглядывать, запоминать, а тут просто голова сама собой диктовала, что там будет дальше (притом я не знал, что будет дальше, готовой концовки не было). А потом — хоп, и точка.

Это было настолько быстро, что в текст попал момент выбора между вторым героем стихотворения, вот это вот метание «Маленький мальчик, нет, девушка, нет, все-таки маленький мальчик», — забавная получилась оптика, где‑то ее даже потом повторил.

Утром Туренко вернулся, прослушал текст и принялся, что ему было, в принципе, свойственно, бегать и кричать, что стихотворение не похоже ни на что читанное им когда‑либо, что это чистый восторг. Тогда в это очень хотелось верить, конечно, но сейчас очевидно, что эта веселая штука с пафосной концовкой — переделанное мозгом «Я входил вместо дикого зверя в клетку»Стихотворение Иосифа Бродского заканчивается фразой «Но пока мне рот не забили глиной,/из него раздаваться будет лишь благодарность»., даже размер совпадает. Ну и начало: там зверь, тут фауна. (Скептически смеется в свой адрес.) Вот таким образом прочитанный еще в детстве в подборке какого‑то журнала текст Бродского мало того, что поселился в мозгу, как у себя дома, так еще и, переиначившись, заново пророс в реальность еще одной своей версией.

Вы меня спросили, имеются ли на самом деле все эти виды прихода, которые описаны в романе «Опосредованно».

«Ривер», там, «тауматроп», «скалам», «будда»В мире романа стихотворные тексты действуют на читателей сродни разным видам наркотических средств; Сальников перечисляет несколько вымышленных разновидностей этого воздействия.. Имеются, но только любой из текстов действует на каждого человека, читающего и пишущего, по-разному. Эффект не такой одинаковый, не такой яркий, как, например, ощущение новокаина в десне. Как определить, чем вас торкнуло конкретно? Ну вот, если ощутили, что замерли от непонятного чувства, которому нет названия, — это «будда», если видите, как реальность повернулась таким образом, что образовала совсем другую картину мира, — «тауматроп». Если чистый восторг — «восходящий скалам», депрессняк — «нисходящий». Время ощутили, в котором живете, — «ривер». Большей частью в нашем мире существует лишь один замечательный подвид прихода — «холодок», который будто убивает нас прежних, несколькими словами переделывает нас в других читателей или писателей.

Для меня самого, думаю, этот стишок был «ривером». Там и река: видимо, ощущение движущегося времени, как ни банально, передается подобным образом. Но как на читателя мой текст воздействует, мне изнутри не видно, чувствую только, когда стишку приходит конец. Делю их на две категории. Есть условно называемые басни, где имеются герои и этакая мораль. И есть просто стихи. Так вот, этот текст — басня».

* * *

кажется я
существую огни в метро
запятая огни в метро
кажется кажется меня гонят огни в метро

вот и ты 
существуешь среди огней
запятая огней в метро
ясно что? ясно что тебя гонят огни в метро

а вот было изгнание из Эдема и вот Адам
Еве говорил: ладно, как получилось
так получилось, я тебя не предам
поле после дождя блестит; была ярость, а будет милость

зря ли я называл зверей: вол откликнется и пойдет
голову наклонив, а я скреплю плуг: вот верные
две веревки верблюжьей шерсти, и мы, наверное,
через год первый раз спечем хлеб и под деревом посидим, гнездо упадет

успокоим как‑то птенца — а там наши дети
побегут-побегут погодки по полю — так
сами годы будут бежать, плыть как лодки, сети
с золотой чешуею будущего тянуть а мы будем думать, что это так

хорошо: без слов думать, что пришла старость
можно никуда не смотреть
вот закрыли глаза а там кру́жатся милость, ярость
как большая листва в прощающем ноябре

«Этому тексту лет пять, и сейчас, мне кажется, я пишу печальнее, холоднее, отстраненнее. Когда кого‑то любишь, чего‑то ждешь, восприимчивость ко внешним факторам срабатывает довольно остро, и все это собирается в такие немножко тревожные произведения. Те стихи были произведены на свет и разогнаны до какого‑то эмоционального уровня энергией надежды.

Это была достаточно сильная и никак не осуществившаяся влюбленность, которая потом переросла в хорошую дружбу. Лирический герой едет в метро в одну сторону, возлюбленная, к которой он обращается, — в другую. В этом есть ощущение какой‑то несложившейся общности. Такая ситуация была в реальности: мы увиделись, ни о чем не согласились и поехали восвояси. Дальнейшее развитие сюжета с Адамом и Евой — это такая, несмотря на умирающую надежду, упрямая мечта о возможном будущем, образ верных друг другу людей, которые остаются вместе, несмотря на грехопадение и изгнание. Герой обещает, что не предаст, не бросит до конца, хотя при этом понимает, что он в этой ситуации просто и не очень-то нужен, и обещания его оказались не нужны.

Первую фразу «Кажется я существую огни в метро…» я первой и сочинил и иногда исполнял текст как песню, с гитарой. Многие вещи берутся просто из ритмической фигуры.

Особенно это было в более молодом возрасте, и, конечно, когда ты в качестве возлюбленного, друга, собеседника или кого‑то еще оказываешься ненужным, оказываешься пустым местом там, где надеялся как раз пустым местом не быть, — это сомнение усиливается, и вопрос встает прямо, а не риторически.

Стихи остаются как следы, и в них, безусловно, есть терапевтическая функция. Пока ты над ними работаешь, уходит боль и досада, и общая какая‑то жизненная обреченность отступает на второй план, потому что ты начинаешь строить какую‑то новую вещь. Ты не оказался нужен кому‑то непосредственно в жизни, но делаешь что‑то, что может быть востребовано где‑то еще.

Но стихи не высекаются только какими‑то неудачами; когда все нормально, получается еще лучше. Просто в молодости было много именно вот таких вот сюжетов и людей, к которым привязываешься, когда и себя не очень понимаешь. Совсем нехороших глупостей я вроде не натворил, но нечуткости к каким‑то ситуациям было много, и, думаю, стихи много раз меня выручали.

Со временем человек приобретает больше тяжестей, и эти ничем не выводимые тяжести его прибивают к земле. Несешь груз — это утомительно, но и утешительно, сегодня я бы, наверное, не смог такие стихи написать, потому что у меня уже есть уверенность в моем существовании».