Взморск — городок тихий. И до нас долетает ветер цивилизации, и с ним вроде как не поспоришь, но только мы-то видим, как штормит эти ваши столицы. Мы тоже грокаем новости. Никто ведь не хочет, чтобы уютные взморские улочки — памятник Ленину, который вовремя не снесли, да так он и остался, памятник Чехову, побывавшему у нас проездом, памятник взморскому уроженцу архиконструктору Папонову, мозг которого летит сейчас к Проксиме Центавра, — превратились в арену боев, допустим, курцев и кибов. У нас ни тех, ни других нет — и, скажем мы решительно, не будет. Каждому приезжему мы с гордостью демонстрируем наше прекрасное, исправно разрастающееся кладбище.
Имморам среди нас не место. Павел, понятно, не в счет. Он с нами давно, мы к нему привыкли, точно как к памятнику Ленину; даже привязались. К тому же Павел — калека. Даже имморы от такого не застрахованы. Вон он ковыляет, между прочим, к кафе «Незабудка», по привычке — раньше всех, не дожидаясь, пока часы на старой немецкой ратуше пробьют пять вечера и трудящиеся, с чистой совестью оставив рабочие места, потянутся двойками и тройками в питейные заведения.
Передвигающегося урывками Павла хорошо видно через окно кафе; на той неделе мы как следует отскребли его, это окно, от помета толстых красных мух, тучами налетавших с севера, с полигонов проклятой Ностратики. Как хорошо, что у нас в стране нанотех запрещен законом. От мух мы, ясно, отбились, не на тех они напали, а вот окна пришлось оттирать всему Взморску.
Но сегодня Павел вовремя: в «Незабудку» пожаловали приезжие. Парень и девушка, раньше сказали бы «тинейджеры», а теперь кто их там разберет. Приехали рано, и не на поезде, а на радужном «опель-николе», заселились в единственную нашу гостиницу «Брно», которую уже обозвали «Дно» (уборщица Галина расслышала), а теперь сидят в «Незабудке» и недоумевают, почему, если на запястьях мигает 16.12, в кафе никого, кроме меня, официанта Юрия, протирающего бокалы краешком белоснежного полотенца.
Парня зовут Дмитриев Мехдан Эльдарович, его спутницу — Руис Трогла Хавьеровна. Нам тут такие не нравятся, начиная с имен. Мы здесь чужаков не жалуем, особенно имморов, и только калека Павел, как уже сказано, не в счет: он — наша взморская достопримечательность, к тому же у города перед ним должок. А пришельцы, судя по именам, из столичных, из элиты. Такие вечно хватаются за все новое, не обдумав как следует, что будет дальше.
Павел, подволакивая протез, осторожно приоткрывает дверь «Незабудки», встречается взглядом со мной, официантом Юрием, смотрит на Троглу и Мехдана, все понимает. Ничуть не меняется в лице. Павел — иммор из первых; раньше, когда подобных ему было побольше, их называли хела-хебовскими, по той самой печально известной корпорации; Павлу двадцать семь лет уже восьмой десяток и, если ничего не случится, будет двадцать семь целую вечность. Груз непрожитых лет давит на него намного сильнее груза прожитых. Никто доподлинно не знает, что происходит внутри головы и сердца Павла, но догадаться, в общем, несложно. Он осторожно заходит, закрывает за собой дверь, чтобы, не дай бог, не потревожить тишину, ковыляет к любимому столику, садится на краешек стула и начинает смотреть в клеенку. Вот за это имморов и не любят.
Столичная пара оборачивается, глядит на Павла и, коротко посовещавшись, снимается с места, чтобы к нему подсесть. Он не возражает. Павел вообще никогда не возражает.
Он мог бы сейчас встрепенуться, зыркнуть, прошипеть: «Эй, вы! Уезжайте скорее! Бегите, глупцы!» — и еще какую-нибудь реплику золотой эпохи ужастиков. Может быть, эти фразы не изменились — мы не знаем; во Взморске есть кинотеатр, как без него, но крутим мы в основном классику. Нет, ничего такого Павел не делает и сделать не может. Он — иммор. Как вещали пророки Старого Доброго Пути, которых никто особо не слушал: immortality is immorality.
— Здравствуй, — Мехдан с головой выдает свое происхождение: это в столицах, по примеру проклятой Ностратики, давно утеряна разница между «вы» и «ты». — Ты ведь местный, да? — Павел, не поднимая глаз, кивает. — Меня Мехдан зовут. Это Трогла.
— Павел, — кивает Павел.
— Слушай, мы только с утра приехали. Глазам поверить не можем. Такое чудо посреди Руси! Что, тут у вас правда все как при застое? — Мехдан и правда в восхищении, как будто зашел в музей и наткнулся на живых динозавров. — Вы не сектанты тут?
— Нет, — говорит Павел.
— Тогда не понимаю. Столько стариков на улицах! Офеть, да, Тро?
— Офеть, — подтверждает робкая Тро. — Я уж и не помню когда.
Какое-то время они на пару поют на все лады о том, что Взморск будто застыл в Средневековье или где-то около: «Ты не обижайся, но у вас, верно, имморов раз-два и…» Мехдан представляется: эгеномист, точнее, старший эгеномист отдела, дальше аббревиатура, питерского филиала корпа «Хаппа-Ляо-Бже», все дела. «Вот я тебе как эгеномист скажу: диво дивное этот ваш Взморск!» Павел кивает и кивает. Он выглядит крайне застенчивым молодым человеком. Провинциал, одним словом. Правду говорят: если долго носить маску, она срастается с лицом.
Когда Мехдан выдыхается, Павел после паузы спрашивает:
— А вы, значит, имморы?
— Мы… нет, — говорит Мехдан.
— Это хорошо, — вздыхает Павел.
Беседа не клеится, стороны пьют чай, который им принес я, официант Юрий. Мехдан косится на Троглу, а та — на него. Как будто нам с вами, молодые жители столиц, ничего не ясно. Давайте уже. Хватит комедию ломать.
— Слушай, — Мехдан наконец решился, — неужели никто тут у вас не хочет того, чего хотят все люди на планете? — и, когда Павел переспрашивает: «Чего?» — выдает заветное: — Ну как… имморами стать. Жить вечно. Вечно!.. — Все-таки вы имморы, — в голосе Павла слышится обреченность.
— Ну, мы с Тро, как бы это… иммортели нового поколения. Не кибы, не курцы, не придурки, которые дышат наособицу. Мы с Тро приехали в ваш город, чтобы дать вам волю.
— Волю?
— С большой буквы! Воля — это новое бессмертие. Понимаешь?
— Ну конечно, — говорит Павел. — Рынок ведь поделен. Новому продукту — новая ниша…
Мехдан смотрит на нашего калеку в восхищении. Не ожидал. Сюрприз. Знал бы он, сколько Павлу лет. Но сейчас узнает.
Павел задирает правую штанину и кладет ногу на стол. Спокойно, заученными движениями. Протез чуть пооббился, но выглядит прилично, только сразу ясно, что сделан он при царе Горохе.
— Цена бессмертия, — информирует Павел.
— Ты чего? — Мехдан откидывается, стул под ним скрежещет. — Ты… в смысле? При чем тут?..
— Я аш-два-о, — заявляет Павел, и становится ясно, что говорит он как глубокий старик.
— Слыхали о таких?
— Аш-два-о, — повторяет пораженный Мехдан.
— Что это? — шепчет Тро.
— Ну, хэ-хэ-о же, — объясняет Мехдан. — Сокращение. От Hela Heba Oakville. Оквилл это город, в Канаде, что ли, где у них были лабы…
— А Хэла и Хэба?..
— Это Henrietta Lacks and Hayflick Barrier, — выдает Мехдан. — Неважно. Он из первых имморов. У него сома-клетки, прикинь, постоянно наращивают теломеры. Вечный биологический двигатель. Я думал, таких уже и не осталось. Ну, все в кибы перекинулись. А ты решил не…
Нога все еще на столе.
— Этот корп, ну, «Хэ-хэ-о», его же того, — продолжает Мехдан уже менее уверенно. Тро, это большая человеческая трагедия. Я думал… Ну конечно. Тебя пытали, да?
Павел качает головой.
— Кому это было нужно? Вам там, в столицах, не понять. Меня отобрали по программе — подходящие гены. Отвезли в Канаду. Потом, когда их подорвали, отправили обратно. Это было в двадцать третьем, тогда сами знаете, что началось, стало не до нас. Я пытался жить… как раньше. В первый же день меня избили. В первый же.
Это чистая правда. И не только в первый. Ненависть к имморам простых смертных в те времена не знала предела. — А это? — спрашивает Тро, кивая на ногу.
— А это просто. Поймали, привязали. И — пилой…
Павел умолкает.
— Варвары, — говорит Мехдан. — Сволочи. Их хоть наказали? Какие сволочи. Но, с другой стороны… С Волей все по-другому. Зависть исчезнет, потому что Воля — это бессмертие для всех. Скажи, Тро? Не как у курцвейлианцев: у них это обычная пирамида, фуд-маркетинг, все для этих их священников. И не как у кибов, совсем не так дорого. Воля — это типа биологического компьютера. Мы с ним уже три года живем, вживляется вот сюда, — Мехдан ткнул себя в правую грудь, — и он типа управляет твоими процессами. Дает телу волю к жизни, делает так, что ты перестаешь хотеть того, что тебе самому же и вредно. Приживается гарантированно.
— Вы коммивояжеры, — констатирует Павел, убирая ногу со стола. — Зря.
— Что зря?
На заднем плане часы на ратуше бьют семнадцать ударов. В «Незабудку» уже стекаются люди. Они устали после рабочего дня и хотят культурно отдохнуть. Все как всегда. Во Взморске все как всегда. Я, официант Юрий, смотрю в их лица. Первыми заходят парикмахер Василий с женой, домработницей Катериной, пенсионерка Настасья, бухгалтеры Никанор и Владимир. Не переставая беседовать о делах, они рассаживаются вокруг Павла и этих двоих, которые пришли дать нам Волю.
— Не выйдет, — говорит Павел. — Во Взморске имморов не любят. Здесь никто и никогда не станет иммором.
— Но почему? — опешивает Мехдан.
— Вы слышали о проекте «Тенёта»?
Тро явно не слышала. А вот Мехдан — слышал. Он оборачивается. Он бледнеет. Потому что мы — повсюду.
— Меха… — пугается Тро его реакции.
Я, официант Юрий, уже у стола. Павел смотрит на меня со смешанным выражением. Это и страх, и гадливость, и еще что-то вроде любопытства, не убитого грузом прожитых и непрожитых лет.
— Мы не желаем физического бессмертия, — говорим мы устами моими, то есть официанта Юрия, — потому что это извращение естественного порядка вещей. Мы не желаем его ни биологическими, ни технологическими методами. У нас есть иное, естественное бессмертие — души.
— Их сознания загружены в единую сеть, — объясняет Павел. — Тела умирают, а сознание остается в сети. В системе.
— Их? — Мехдан еще не осознал. — Их всех? Стариков? Детей? Господи… А ваше?
— А мое — нет. Я — иммор. У меня свой крест.
Мы смотрим на Павла глазами официанта Юрия, пенсионерки Настасьи, домработницы Катерины и так далее. Когда мы стали единым целым, мне, официанту Юрию, было десять лет. Я помню иммора Павла с детства. До десяти лет я думал, что пьяные взморцы действительно отрезали ему ногу. Только когда память индивидов, их тайны, их дно души открылось всем нам, мы узнали то, о чем мой отец, хирург, знал всегда, — но только он один. О том, как однажды Павел, избитый в кровь, вывалянный в дерьме, пришел к нему, упал на колени и попросил, рыдая, ампутировать ему здоровую ступню.
Кто захочет обижать калеку? Даже если он бессмертен. Он заплатил свою цену, в конце концов.
— Не хочешь к нам? — спрашиваем мы Павла в который уж раз.
— Нет, спасибо, — говорит он. — Я как-нибудь сам.
Ну да, у него впереди — вечность.
— Ну а вас мы не приглашаем, — обращаемся мы к Мехдану и Трогле. — Мы настаиваем на том, чтобы вы немедленно переселились в наш славный городок и зажили простой и достойной человека жизнью. Работали на нормальных работах. И стали с нами одним целым, разумеется. А от Воли мы вас избавим. Уж как-нибудь. У нас отличная клиника. Специалисты с многолетним, мы бы сказали, многожизневым стажем. Грокаете?
Мехдан и Трогла молчат.
— Или… — говорим мы.
— Или? — переспрашивает Мехдан с надеждой. Все кафе встает.
Кроме иммора Павла.
Ему можно — он все-таки калека.
— Или, — произносит Павел свою коронную фразу, глядя в стол, — жители Взморска покажут вам наше прекрасное, исправно разрастающееся кладбище.
Издатель
«Рипол Классик», Москва, 2019
