— Как бы вы объяснили пятилетнему ребенку, что такое блокчейн?
Михаил Либман: Представь, что тебе нужно идти в школу. Как ты знаешь, учитель ставит оценки и записывает их все в один и тот же журнал. Так устроена традиционная система хранения информации. Блокчейн выглядит немного иначе: у всех учеников есть свои журналы, и когда Дима получает пятерку, то записывает ее к себе в журнал. И оценку другого ребенка — например Маши — тоже. Маша делает то же самое. Обмануть эту систему будет сложнее: раньше можно было бы просто исправить оценку Димы в учительском журнале, и никто бы не узнал об этом. Теперь все дети знают о том, какую оценку получил Дима.
Такая система хранения информации помогает разным процессам быть намного более прозрачными, вызывающими доверие. Раньше различные транзакции были опосредованы одной партией — банком или биржей. Теперь это не нужно, банк — это фактически та же учительница с журналом. Все в классе знают, сколько у меня криптовалюты — и если ее количество уменьшится, то все запишут информацию об этом.
Ив Суссман: Я стараюсь поменьше использовать слово «блокчейн» и обычно так рассказываю о нем художникам — думаю, и пятилетним детям, у которых отличное воображение, мое объяснение должно понравиться. Представьте себе пчелиный улей, сложенный из зеркал так, что все могут видеть, что происходит внутри. Мне нравится представлять себе эту систему информации распределенной между компьютерами, где нет никакого единого компьютера, который бы собирал ее всю вместе, как именно такую сложную зеркальную систему.
Ольга Шишко: Для меня блокчейн — это в первую очередь новое пространство. Им как новым выразительным средством и новым медиа пользуются художники. Как только я начала заниматься медиа-артом, сразу поняла для себя одну важную вещь: художники всегда точно чувствуют, где сейчас быстрее всего развивается технология, ту точку, где сосредоточена сила.
Кевин Келли в своей книге «Неизбежно» замечательно описывает этот процесс. Его родители арендуют оригинальную работу Пикассо и вешают ее дома в духе старой буржуазии, для которой это было вопросом престижа. Он же не мечтает о владении оригиналом. Он хочет разделить с кем-то радость обладания имуществом и искусством. Вещи нагоняют на него скуку, не понимает, как можно ими гордиться.
То, что Ив и Саймон (Саймон Ли, художник, соавтор проекта. — Прим. ред.) сделали вместе с компанией Snark.art, — это очень логичное продолжение их пути в искусстве. Они и раньше разбирали мир на части и собирали его, иногда используя для этого алгоритмы, как, например, в оммаже Малевичу whiteonwhite:algorithmicnoir, где сто пятьдесят музыкальных и две тысячи видеофрагментов при каждом воспроизведении собираются заново, и работу невозможно повторить в первоначальном виде.
— Когда вы впервые услышали слово блокчейн?
Либман: Все вокруг говорили об этом весь прошлый год. Но наша идея начала оформляться, лишь когда мы стали рассчитывать способы, которыми можно использовать эту технологию иначе — не только в бизнес-процессах. Мы стали думать о художественных экспериментах и увидели в этом новую возможность: художники теперь могут создавать предметы искусства и знать, кто будет владеть их работами. Сегодня модно говорить об осознанности, и это тоже — новая осознанность.
Блокчейн дает возможность создавать новое общество, которое будет владеть работой и общаться благодаря ей. И с этой идеей мы отправились к художником: нам так понравилась наша идея, что мы очень не хотели откладывать ее в долгий ящик. Ив уже придумала разобрать свою работу на кусочки, чтоб создать сообщество людей, которые покупали бы ее, а затем собирались вместе, чтобы заново собрать эту работу и выставить ее. Такой подход до блокчейна был бы просто невозможен.
Суссман: Вот что в этом очень интересно: из видео — формата, про который ты даже не подумаешь, что это живое существо — работа перешла совсем в другое качество. Видео стало связанным с жизнью его владельца: то, как он поступает, какие принимает решения, — все это теперь влияет на жизнь работы. Это очень интересно с концептуальной точки зрения. Аудитория оказывается вовлечена в жизнь работы так, как раньше никогда не была.
— На Artbasel недавно состоялась дискуссия, где главным последствием развития блокчейна в мире искусства был назван более прозрачный провенансИстория владения художественным произведением, предметом антиквариата, его происхождение. Провенансом на художественных и антикварных рынках подтверждается подлинность предметов.. Если я понимаю вас правильно, то для вас намного более важен другой момент: то, что блокчейн переворачивает полностью отношения художника и аудитории?
Либман: По крайней мере, это нам кажется намного более интересным. Большинство проектов, которые работают в направлении блокчейна в мире искусства, занимаются проблемой аутентичности: они дают цифровым объектам атрибуты физических и позволяют проследить их перемещение по миру, обеспечивая хороший провенанс. Это интересно, это имеет смысл — но почему нужно остановиться на этом? Почему бы не создать качества, которые связали бы владельца с произведением искусства? Ив только что говорила об органической природе такого искусства: понимаете, если люди забудут свои ключи от электронных кошельков, то некоторые фрагменты работы просто исчезнут. А это с большой вероятностью может случиться — такова жизнь.
Суссман: Да, вы как будто заботитесь о живом существе. У вас есть определенная ответственность. Писать завещание, передать предмет дальше. Идея, что аудитория заботится о произведении, расширяет понимание того, что представляет собой музей — обычно же именно музей занимался такими вещами, разве не так? Прямой задачей музея было сохранять наследие прошлых веков для следующих поколений.
Либман: Да, и все эти фрагменты — их просто невозможно воспроизвести заново. И невозможно показывать один фрагмент в двух музеях одновременно.
Суссман: Да, Пушкинский музей и MоMA в Нью-Йорке точно так же не могут показывать одновременно одну и ту же картину. Это очень интересно. Мы даем физические качества нематериальному объекту. Физическая вещь не может быть в двух местах одновременно — но что же делать, если эти два музея хотят их показать? Можно попросить владельцев фрагментов поделиться на две группы и проголосовать — хотят ли они, чтобы половина работы, которой владеет половина этих людей, была выставлена в Нью-Йорке, а другая половина — в Москве? Но тогда это будут две разные работы.
Шишко: Мне очень нравится, что художники вспарывают реальность эстетики блокчейна таким жестом. Потому что я вижу в блокчейне очень старую модель мечты. Блокчейн был создан как воплощение идеи сопричастности и деления. И до него существовали подобные проекты — например, коллективная покупка произведения Пикассо, когда меценаты вложились в эту работу, чтобы предотвратить продажу произведения и оставить его в музее Базеля. Здесь же произведение искусства меняет эстетическую позицию. Деление на множество самостоятельно живущих фрагментов меняет его качество: это не копии, не офорты, это создание новой среды, которое эстетически очень подходит к новому социальному устройству и развеществленности мира. Мы как будто расщепили сегодня мир на атомы, но каждому из них дали позицию важной единицы — каждый атом обладает важными качествами работы. Каждая часть становится уникальным произведением.
Либман: Для нас это тоже эксперимент. Нам интересно, как эта работа будет жить со своими зрителями. Еще очень важно, что мы демократизировали доступ к работам — иметь фрагмент этого видео становится довольно дешево, один атом стоит столько, сколько обычный человек может заплатить. Атом размером в 400 пикселей стоит 100 долларов, за эти деньги вы получаете маленький фрагмент работы — но это также пропуск в клуб владельцев работы. Это значит, что у вас есть возможность показать работу в своем городе или галерее. Например, остальным владельцам, как это сделал один из наших героев, у которого есть галерея в Казахстане, вы можете сказать, что мечтаете показать эту работу у себя. И они могут предоставить вам доступ к своим фрагментам на день.
— Вы не думаете, что подорвете этим жестом привычную систему рынка искусства?
Суссман: Не думаю, что этот подход сработает с каждым видео. Да и у нас нет такой задачи.
Либман: Компании, если честно, намного интереснее другие вещи — например, как заставить аудиторию с помощью блокчейна принять участие в создании произведения искусства.
— Рассчитываете ли вы с помощью модной технологии блокчейн заинтересовать искусством новую IT-аудиторию? Можем ли мы вообразить, что мир силиконовой долины вдруг начнет сходить с ума по искусству?
Либман: По крайней мере, мы даем возможность им его понять — и получить более легкий доступ в этот мир. Вначале мы, конечно, очень страдали: приходилось рассказывать миру художников о блокчейне и наоборот.
— С кем было тяжелее работать, кстати?
Либман: Они разные: в художественном мире люди часто знают заранее, во что они верят, как все должно быть правильно. Но как только ты объяснишь им свою идею, они становятся ее фанатичными последователями. А в мире блокчейна разработчики более философски относятся ко всему: они уже довольно инновационно существуют в мире и с интересом относятся ко всему новому. Вообще-то блокчейн-сообщество Нью-Йорка довольно большое, и самое сложное — это увлечь идеями искусства тех, кто находится за его пределами. И наш проект часто становился мостом для них к этому новому миру. Да, кто-то не может понять, как работает биткоин, но с помощью нашей работы им оказывается проще понять, как работает блокчейн.
Вообще интересно, что мы уже находимся на том этапе жизни, когда нам довольно сложно понять, как устроены технологии. Как, например, работает интернет. Как он устроен? Вот почему так здорово создавать эти визуальные примеры — и через них мы надеемся открывать глаза на сложное устройство нашего мира.
Шишко: Художники и технологи, физики и лирики всегда существовали довольно независимо друг от друга. Мостом между этими двумя сообществами всегда были музеи. Искусство может заставить почувствовать технологическое и эстетическое изменение мира, заставить задуматься о том, что нас ждет. Очень важно не отпускать философскую основу, потому что за видимостью технологического искусства часто скрывается фейк — например мультимедийной выставки Климта на сорока экранах.
— Что вас больше всего восхищает в том времени, в котором мы живем?
Суссман: Я не думаю вашими категориями: мне не кажется, что момент, в котором мы живем сейчас, более или менее восхитителен, чем любой другой момент. Но есть явления, которые определяют историю. Заниматься технологиями — это не то чтобы самое прекрасное, что мы можем делать, это необходимость нашей жизни. Миша рассказал мне о своих сомнениях в тот момент, когда он начал заниматься блокчейном. Но со временем он понял, что эта технология останется с нами надолго — так же, как, например, интернет. Многие пионеры интернета — компании и активисты 1990-х годов — исчезли, но технология, которая увлекла их, осталась.
— Как вам удалось соблазнить Марину Лошак (директор Пушкинского. — Прим. ред.)? Последнее время она только и делает, что говорит о блокчейне.
Шишко: Ее больше волнует не блокчейн, а концепция совместного потребления (shared ownership). Философия шеринга ей близка. Ей интересно создавать новую коллекцию, разделяя ее с другими музеями, и не нужно забывать, что для нас это еще и стратегический шаг: медиа-арт дает нам возможность не только создавать общие коллекции с другими институциями и показывать их попеременно, но также строить новые мосты между культурами. Искусство всегда шло впереди жизни, и в нашем случае мы можем позволить себе мыслить эти связи как политический жест. А сам термин «блокчейн» я бы на что-то уже заменила — он как прошлогодний снег.
