Последний художник русского андеграунда: как живет и работает Павлик Кузнецов

«Я рос окруженным предметами старины и искусства. Мой дед — безумный коллекционер, он собирал предметы старины. Дома кругом были изразцы и иконы, на стенах висели картины, а в моей комнате — работа Анатолия Зверева. Того, который был пьяницей и рисовал каляки-маляки. Его картин у деда было штук пять. Пару раз Зверев заходил в гости — они были хорошо знакомы. И вот я говорил: «Дед, что это за каляка-маляка?» А он отвечал, что эта каляка-маляка стоит 5 тысяч долларов. Помню, как удивился: я был абсолютно уверен, что могу нарисовать не хуже. Рядом висела настоящая живопись: Сталин и Ворошилов на фоне Кремля. Я говорил: «Дед, вот же люди нарисованы хорошо. Видно, что художник старался!» А он мне отвечал, что эта работа ничего не стоит. Дед объяснял, что каждый, кто пойдет в институт, сможет нарисовать людей похоже, а вот чтобы каляка-маляка стоила пять тысяч долларов — это надо уметь. И тут я задумался.

В школе все творческие работы за меня выполняла мама — у нее был к этому талант. Она любила и шить, и рисовать. Хотя в старших классах я начал разукрашивать тетрадные листы и мог три урока подряд просто закрашивать клеточки. Но я никогда не думал, что буду всерьез рисовать и стану художником.

После одиннадцатого класса я пошел в колледж гостиничного бизнеса на повара-технолога. Там учился мой давний дружок Леша Блаженков, с которым мы катались за одну скейт-команду. Уже тогда мы с ним много путешествовали по скейтерской теме, и я пропускал учебу, а за пару месяцев до выпуска бросил все, и так и не забрал из колледжа школьный аттестат. Так что сейчас у меня нет даже документов об окончании 11 классов.

К тому моменту я уже рисовал, даже купил себе пару каких‑то учебных книг: сидел и пытался втыкать, как изобразить голову или, там, куб. Думал поступать на художника. Но академический рисунок мне не давался. Мне нравилось рисовать все из головы, в основном это была графика. Помню, как взял лист А4 и кропотливо заполнял его черной ручкой два дня — вот я заморочился! Следом взял А3 и три месяца рисовал только на нем — точечка к точечке. Впоследствии многие из этих первых работ стали дизайнами для досок Absurd Skateboards и обложками пластинок лейбла Arma 17.

С ребятами из «Армы» я работаю давно. Наше знакомство с ними вышло довольно случайно: я просто пришел в их клуб в Нижнем Сусальном и встретился с Женей Соболь — одним из промоутеров «Армы». Она узнала, что я рисую, и сказала, что если не побрезгую, то неплохо было бы разрисовать им туалет. С тех пор я стал частью команды. Мне доверяли все больше и больше, я мог делать что хотел, и именно «Арма» помогла мне раскрыться как художнику.

После того как клуб на «Курской» прекратил свое существование, мы перебрались на Трехгорную мануфактуру. Я проводил там много времени, раз в месяц на Трехгорке гремели армовские вечеринки. А весной, когда начался демонтаж, я там поселился: у меня была небольшая комната с пятиметровыми потолками и шикарным видом из окна. А за дверью находилась площадка размером с футбольное поле, где в моем распоряжении была гора инструментов и всевозможных материалов для творчества. Я строил трамплины, приглашал ребят из «Абсурда» кататься и бесконечно много рисовал.

Там было два сумасшедших охранника — оба Сереги, — которые жили в домике, построенном из моих картин-декораций. Иногда я так сильно погружался в работу, что мог не выходить из своей комнаты часов по десять, не есть и не пить. Как‑то приходит Серега и рассказывает: как он раньше работал вышибалой в электричке, на которой и сейчас ездит в Москву, как не хочет платить за проезд и как в свою бывшую напарницу из травмата стрелял… Или про то, как отца его повысили на работе и мать на радостях взяла пылесос в кредит за 150 тысяч. А отец взял и невзначай умер. Теперь Сереге приходится отдавать за этот «сраный пылесос». Такие вот истории он рассказывал. Заходил, смотрел на мои картины — например, на «Леди Бермуду» мою — и произносил: «Нет, я такое не понимаю».

За месяц, проведенный на мануфактуре, я создал порядка 30 работ. Это были доски и фанеры, которые все вместе весили как три пианино. Нужно было съезжать, а я не знал, куда девать картины, и тут мне позвонил Митя Фесенко (совладелец агентства Stereotactic, которое вместе с «Армой» проводило фестивали Outline. — Прим. ред.). Сказал, что собирается открывать пространство «ЭМА» на Китай-городе, и пригласил меня туда. Мне дали там комнату, вокруг которой три дня в неделю — в четверг, пятницу и субботу — гремели вечеринки. Было хорошее время. Я провел на «ЭМА» все лето и представил публике один из своих моноспектаклей — про гитариста Илью. В ноябре мы были вынуждены съехать — здание шло под снос. Передо мной снова встал вопрос: куда деть уже «четыре пианино».

После закрытия «ЭМА» осенью 2015-го я хотел рвануть в деревню под Чеховым: у нас старый деревенский домик с печкой — всегда мечтал пожить там. Думал, буду заниматься музыкой и спектаклями, писать картины. Но случайно встретил одного знакомого, который позвал меня в гости в полузаброшенный дом в самом центре города. Одна из комнат была свободна, и я стал в ней жить. Помню, был ноябрь, только пошел снег. В квартире не было батарей, стекла в окнах выбиты. Я соорудил шалаш из картин в дальнем углу и спал там в шубе в обнимку с печкой.

Стал таскать всякие стройматериалы: палеты, бревна, старую мебель — в общем, все, что находилось во дворе или вокруг дома. Брал все, что могло пригодиться. Но притащить вещей несложно, а что‑то сделать из них — уже другое дело. Потихоньку сколотил сцену, потом появился пьяно-бар, второй ярус и вся остальная обстановка. Картины потихоньку расползались по стенам, чему я был очень рад, так как до этого все они стояли где‑то у стен и пылились. Потихоньку все стало занимать свои места. Теперь тут работает мой магазин — «Pashok шок Shop», часто проходят музыкальные и поэтические вечера.

Помню, еду как‑то на скейте. Рассвет, я еду из центра домой на «Коломенскую» — жил там с родителями. И вдруг нахожу огромный железный лист — весь искуроченный, исцарапанный, прожженный. Очень красивый такой и очень тяжелый. Транспорт в то время еще не ходил, до дома оставалось километров 7. Но я все равно его взял. И вот тащу его и думаю, что это мой крест! В этой жизни я абсолютно ни к чему не привязан, но не могу пройти мимо, если на помойку выброшена какая‑то красивая вещь. Вот она прямо смотрит на меня и говорит: «Паша, Паша, забери меня!» Я думаю, что, блин, пригодится же она мне! Что‑нибудь я с ней сделаю.

Иногда мне кажется, что я ничего не делаю: не пишу, не рисую… Потом проходит год, и я смотрю по сторонам и осознаю, что проделал огромную работу. Я ничего не придумываю специально и абсолютно спокойно отношусь к деньгами. Конечно, когда я тащу домой очередную доску и думаю, зачем она мне, то понимаю, что потом что‑то накалякаю на ней и ее можно будет продать рублей за 100, а может, и больше. Так копятся мои картины, в которых есть частичка меня. Мне, конечно, жалко их продавать, и я совсем не хочу придумывать им цену. Я редко что‑то продаю. Пугает, когда приходят галеристы, узнают, что у меня выставок еще не было, и сразу говорят: «Иди к нам — мы хорошо продаем». Сразу как‑то становится неприятно. Я мечтаю сделать свою большую выставку, где со всеми поделюсь своим творчеством. Конечно, мне надо платить за комнату, но я не думаю о деньгах. Интересная работа как‑то сама находит меня.

Для меня вообще очень важен юмор — я стараюсь все делать просто и по-доброму. Мой спектакль про гитариста Илью именно такой — вот даже не знаю, как из меня это все поперло. Никогда не думал, что буду театром заниматься. Десять лет назад я начал рисовать, тогда же стал писать стихи, и все вместе сложилось в моноспектакль. Его первую половину я смотрю вокруг и слушаю, как все мне говорят, что нужно учиться и работать. А потом выбираю свой путь. Это все происходит в стихах: после школы я прочитал «Евгения Онегина», подумал, как это здорово, и начал писать сам. И все задокументировал. В этом спектакле я отвечаю на вопросы: «Кем быть?», «Кем стать?», «Кто я такой?» и «Для чего я здесь?». Мои родные не сразу смогли принять, что я не такой, как все. Им не нравилось, что я на скейте катался. Потом меня стали показывать по телевизору, печатать в журналах, я объездил весь мир, и они как‑то успокоились.

Вообще, я стараюсь вывернуться наизнанку и самому удивиться от своих работ. Так со мной было, когда я пришел в Третьяковку на Крымском Валу, где представлено искусство XX века. Вот там сразу задаешься вопросом: а почему именно эта картина оказалась в музее? Что курил автор? Почему она устроена именно так? Так и с моими работами: как моя «Леди Бермуда» появилась? А появилась она так: я стоял перед горой досок, клеенок и всякого рода мусора целый день. Складывал их, переставлял, а через 20 часов увидел ее! И понял, что это леди Бермуда засасывает корабли в свою душу, а ее слуга задает вопрос: «Скажите на милость, откуда аппетит такой у вас, леди Бермуда?» Эти названия всегда приходят после: я смотрю на картину и думаю, что же это такое? А потом понимаю — совсем как с этой работой: «А как в толпе узнаю я вас?» — голос спросил в телефоне. Я ответил: «Легко: я буду на бежевом фоне».

О выставке в Касселе я ничего до последнего дня не знал и не интересовался. Туда нас позвал Джонни, немецкий диджей и промоутер, — предложил замутить какую‑то движуху в одной из частных галерей, которой занимаются его друзья (это была платформа для молодого искусства и клубной культуры Tokonoma. — Прим. ред.). Я был с музыкантами Андреем Ойдом и Денисом Смагиным, они делали музыкальный перформанс. А я ничего не вез готового — мне на месте дали пачку плакатов. В первый же день я их разрисовал, и мы развесили их по городу. В другой день я сделал 20–30 аппликаций для выставки. Всю ночь из‑за этого не спал, поэтому на следующий день, когда должны были приходить люди, а я — рассказывать им о своем творчестве, я проспал в компостной яме на заднем дворе, и никто меня не нашел. Просто я закончил работать, сложил работы в угол и лег спать. Такой вот случился курьез.

Я вообще ничего не планирую. Все идет своим чередом. Скоро вот будет выставка в Музее Москвы с «Абсурдом»: мне дали угол в арт-зоне, я там повешу картины и фотографии, сделаю препятствия. Такой будет уголок себя (речь про S-Fest — большой фестиваль экшн-спорт фотографии и кино для фанатов сноуборда, серфа, скейта и уличного искусства, который организует агентство Unity — кураторы второй сцены на Пикниках «Афиши». — Прим. ред.). Потом поедем в Молдавию кататься.

Дел у меня много, делишек еще больше: надо и музыкой заниматься, и с собакой гулять. Недавно вот купил кинокамеру. Вообще скучать не приходится: я просыпаюсь, стараюсь все расставить по своим местам, хожу по комнате, думаю, чем бы заняться. Схвачу что‑то одно, начинаю другое. Мне все время нужно что‑то делать. Включу синтезатор, он задаст ритм, я побренчу на гитаре, потом за другое схвачусь. Потом погуляем с моей любимой, побегаем по крышам и пожжем костры, что‑нибудь притащим домой и поснимаем на камеру. Послушаем музыку. Так много всего — соскучиться вообще не успеваю. Думаю, я счастливый человек, и не хочу верить, что люди несчастными бывают».