— В 2013 году бар закрылся на три месяца? Что тогда все же случилось?
Симачев: По ощущениям это было равнозначно трем годам — настолько это было болезненно. Есть много версий, почему закрывался бар. Мы сами еще не определились. Мне очень нравится версия, что все это был жесткий пиар: мол, в «Симачеве» все было так плохо, что решили его перезапустить.
— А более правдивые версии есть?
Симачев: Ой, правда у каждого своя.
— Но были какие-то проблемы?
Симачев: Там как-то все совпало. Очень долго, например, бились с этой верандой. С властями разбирались и с компанией, которая обслуживает улицу, — и так далее. Мы хоть и открылись в 2007 году, но ремонт «Симачева» начался в 2005-м. Столешников тогда был абсолютно лужковской улицей, его личной. И он лично следил за каждым домом, так что такой хулиганский поступок, как открыть бар «Симачев», был его упущением. С того момента мы начали здесь вести разгульную жизнь, как вольные художники, которые мебель с барахолки притащили с колонками и начали гудеть с утра до вечера. Тем самым мы немножко порушили саму структуру этой улицы — ее символику и ее значимость. Мне казалось, что мы раскрепощаем Столешников, делаем его более модным, тусовочным и интересным. Так в результате и получилось. Но это была долгая дорога.
— Золотое время было тогда или сейчас?
Симачев: Каждый год я называю золотым. И 2025-й тоже будет золотой. Мы по каждому году делали футболки, которые характеризовали его: на чем-то мы хотели заострить внимание, а что-то просто считали смешным. Для многих, кто сюда ходил и ходит, каждый год особенный. Это их год, их друзей, их любимых, людей, которые ассоциируются с этим местом.
— 2007 год был революционным в истории клубной Москвы. В тот год одновременно появились и «Солянка», и «Симачев», а немногим позже — «Арма». Все три места — категорически не похожи на гламурную Москву нулевых и оказались для Москвы знаковыми. Почему так совпало?
Оранж: «Солянка» и правда открылась с «Симачевым» день в день.
Симачев: Не в этом суть. То, что вы сейчас назвали большим событием в городе Москве, — это три совершенно разных проекта. И это ведь совсем немного. Когда открывали бар «Симачев», я говорил: такие заведения должны быть через каждые пятьдесят метров на одной улице. Должен быть выбор и культура барная. Люди не должны в одно место ходить и молиться на диджея, который там играет.
— И что спустя десять лет?
Симачев: Ничего глобально крутого не произошло. Ну появилось семь мощных мест, они держатся, там есть костяк, люди фанатеют от того, что они двигают. Все это время вокруг нас появлялись такие заведения, как я их называю, убийцы «Симачева»: бары, которые открывались с апломбом, и все думали, что сейчас там будут все. Если нет стержня, вокруг которого все крутилось бы и вертелось, ничего не получится. Стержень — это костяк людей-единомышленников, которые собираются и, несмотря на жизненные перипетии, не слетают с этих проектов. У «Симачев-бара» были разные периоды — и сильные, и слабые, и затянувшиеся, и внутренняя структура менялась. Суть больших серьезных проектов в том, что они не могут все время двигаться в одном направлении. Но при этом сохраняют общую концепцию — мы не отходим от правил, о которых мы на берегу в 2007-м негласно договорились.
Оранж: Вокруг «Симачева» появились все-таки хорошие заведения. Тот же самый «Энтузиаст». Ребята — наши приятели, у них сильная концепция: мотоклуб и бар с пивом. Классная музыка. Туда молодежь ходит толпами. Это не подход «а вот мы сейчас возьмем менеджера из «Симачева», фейсера и бармена тоже из «Симачева» и сделаем классно, как там. Нет, лучше!» Я прошу прощения, но накипело.
— «Симачев» — московское место?
Симачев: Мы вообще полностью убрали понятие «московское место». Оно не московское, не русское, вне политики. Тут все подсказывает человеку, что надо быть свободным гражданином мира в первую очередь. А потом уже очень интересно, чем ты занимаешься, кто ты такой, чем ты можешь быть полезен.
— За десять лет были ли какие-то откровенные конкуренты?
Симачев: Все старались копировать идею, а копируя, ты всегда опаздываешь. Ты не можешь быть впереди. Ты всегда последний. Копии неискренние всегда и нечестные. Люди это всегда сразу чувствуют — вроде все нормально, но чего-то не хватает — и возвращаются обратно, домой. Оттоки происходили, когда открывались какие-то места, когда все говорили: «Фу, «Симачев» уже надоел, сколько можно сюда ходить, наконец-то открылось новое место, вот теперь мы нормально тусанем». Спустя пару месяцев все возвращалось на свои места.
— У вас не было какого то соревнования с «Солянкой»? У меня всегда было ощущение, что тусовка в Москве делилась на тех, кто ходил в «Солянку», и тех кто ходил в «Симачев».
Оранж: Мы всегда дружили. Ведь это совершенно разная публика, просто то количество молодежи и школьников, которые ходили в «Солянку», никак не могло быть здесь. Их физически не могли сюда пускать, потому что для нас это в первую очередь противозаконно.
Симачев: Мы на синем крепко сидим и зарабатываем на этом. В «Солянке» всем было по 18–25, а у нас постарше все-таки народ тусовался.
Оранж: Опасно было, когда в «Солянке» Компаниец появился — так как с ним пришел глянец. Когда появился Игорь, «Солянка» стала не просто местом для почитателей Антона Кубикова, клуба Mix, а также Flammable Beats и Андрея Пирумова — туда пошла модная молодежь. Но конкуренции все равно никакой не было. «Love Boat» даже здесь начались как четверговые вечеринки, пятницу им никто, конечно, не дал.
— А как начались «Love Boat»?
Симачев: Мы просто решили, что надо как-то гейскую историю развить. Это как с коррупцией: чтобы ее победить, надо ее возглавить. По этой логике мы и решили действовать. Выбрали день — четверг — и придумали структуру.
Оранж: Помнишь бар Chapurin? Когда он появился, все думали, что это наш конкурент, а я сразу подумал, что наконец-то будет гей-бар. Но он как-то застеснялся этой темы и стал, наоборот, брутальным каким-то. Но мы увидели, что есть такая тенденция. И все-таки мальчикам взасос открыто целоваться было нельзя. Сейчас уже можно, тогда еще нельзя было. Мы тогда собирали весь цвет нации, а для них увидеть настоящего гея, пьяного, танцующего, было просто нонсенс. А если он еще там со своим другом устраивал пляски, то это был шок. Многим приходилось долго объяснять, что это классно и нормально, что с ними весело. И мы дали им этот день. Мы встретились с Компанийцем, Денис сказал, что вот есть такой Козак, который пиарщиком был всегда, и он всех знал, всех. И он очень хотел быть диджеем.
Симачев: Это как раз когда мы тогда организовали Low Budget Family — непрофессиональное общество диджеев. Мы заявляли, что любой, кто обладает харизмой, может управлять танцполом. Все профи мне говорили, что я сошел с ума, что это целая наука, культура и движение. Надо, чтобы тебя посвятили. Как один мне рассказывал, мол, ты должен выбухать, вынюхать и съесть все, что я съел, и тогда, может быть, я тебя научу и ты, возможно, станешь диджеем. Я понял, что это слишком длинный путь для меня, и решил, что просто буду стебать эту тему: организую непрофессиональное сообщество — и мы сразу в дамки прыгнем. Я тогда собрал всех тут в баре: Оранжа, Машу Пирумову, еще ребят. Сказал, что мы будем непрофессиональными диджеями, но очень дорогими. У нас умел играть только Оранж. Я всем тут же придумал названия стебные. Женя Бакаев больше всех возмущался, потому что он был по прозвищу Е.Бака.
— Какие еще были?
Симачев: Я — диджей Loser. Вообще первый раз я выступал с Максимом Зорькиным на каком-то экономическом форуме в Лондоне. Как я там оказался, понятия не имею. От наглости, наверно. Для человека, который никогда в жизни не выступал, — это был я — это был просто шок. И что происходит с диджеем Лузером: меня объявляют, я начинаю играть, свожу первый трек — и у меня ломается вертушка. Потом Зорькин сказал, это единственное, чего не может быть, что вертушка — как револьвер, она всегда работает. Такое было начало. В результате мы стали дорогими, для многих неподъемными по гонорарам диджеями. Хотели, чтобы нас не отвлекали, но сработал обратный эффект: нас стали много приглашать и мы гастролировали по всему миру практически.
Оранж: Так вот — про Козака. Мы сделали две его вечеринки в «Симачеве», а в этот момент Компаниец стал работать арт-директором «Солянки». И говорит он мне: дай Козака, я могу сделать его в пятницу и вместить под тысячу человек. И это даст толчок мероприятию. Мы, конечно, согласились, почему нет. Ну все и пошло, как Игорь планировал. Если бы мы были конкурентами, мы бы не отдали ничего. Все, что здесь рождается, должно уходить в массы, я только рад этому.
— Какие самые классные вечеринки здесь родились и остались?
Симачев: Да все любимое. И громкие, куда было не пробиться, и маленькие, и случайные, и частные, на пятнадцать человек. Мы всегда воспитывали людей музыкально, рассказывая, что происходит в мире. Я давал Сергею как арт-директору задание искать перспективных диджеев мировых, которые только потом будут известны, — таких, про которых в Москве стало бы известно в иных обстоятельствах через пять, семь, десять лет только. Это было рискованно, потому что нас могли не понять, и из-за этого мы специально очень сильно жестили на входе: все говорили, что сюда очень трудно попасть. В результате, когда человек попадал внутрь, даже если он не понимал музыки, все равно тянулся сюда, потому что круто просто здесь быть.
Оранж: Кто-то из диджеев, кого мы привозили, так и остался неизвестным. А например, Тодд Терье, который был на одной из первых вообще вечеринок в баре, у нас стал чуть ли не резидентом: за пять лет он играл раз десять. А сейчас я не могу его забукировать, потому что он стоит очень дорого. А наша площадь не позволяет быть окупаемыми по дорогим диджеям.
— Фейсконтрольщиков приходилось воспитывать, учить чувствовать аудиторию?
Симачев: Особо нет. Просто в самом начале объясняли инструкцию в процентом соотношении — сколько каких людей нужно сюда пустить.
— И какая формула?
Симачев: Я ее от балды сказал в первый раз, но она прижилась. Что-то вроде того: 20% пиджаков, 30% студентов, 3% фриков и так далее. И никому нельзя отказывать, говорить, что этот клуб не для вас: нужно говорить, подождите, пока ваши выйдут, — и вы войдете. А фейсер должен строго отслеживать пропорции. Потому что, например, если коммерсантов больше 20%, они начинают перетягивать одеяло на себя и вечеринка становится уже очень пиджачная. И то же самое про фриков. Когда Данила Поляков был единственным фриком, его с его бандой втроем пускали. А всемером уже нет, потому что, как только их становилось больше, чем 3%, вечеринка становилась вообще другой. Никто внутри не должен чувствовать себя главным или обделенным, тут все категории перемешиваются очень гармонично.
— А красная комната, которая на втором этаже? Зачем она открывалась?
Симачев: Была мечта сделать что-то секретное. Но из-за того, что все тут считают, что они дома, этот секрет быстро стал распространяться. Комнату насколько заюзали, что она перестала быть секретной. Всем казалось, что там надо курить и делать все, что нельзя делать в баре. Вроде как комната позволяет скрыться от закона и лишних глаз, и там происходил просто какой-то кошмар. Я-то думал, что кошмар будет ограниченный и срежиссированный. Дверь механическую с кнопкой сразу же сломали какие-то вандалы, которую, естественно, не открывали с той стороны. Не знаю пока, что с ней делать.
— Можно сделать карты для друзей.
Симачев: В том-то и дело, я всегда был против каких-либо карт, скидочных тоже. Друзьями, випами, специальными людьми являются все сюда входящие, а не горстка избранных людей, это в философии этого места. Карта в эту комнату подразумевала бы некое разделение: у тебя есть ключ, а у него нет, потому что я свой, а он чужой.
— Как вообще на бар повлияла ваша дизайн-студия на «Арме»?
Симачев: На «Арме» тусовки были немножко с другим посылом. Ходить было некуда в то время, в нулевые Москва была очень консервативна в плане музыки, развлечений и ресторанов. Но некая система подбора людей, музыки, фейсконтроля — это все родилось в 5-м корпусе в моей студии на «Арме», где мы делали вечеринки тринадцать-четырнадцать лет назад с Оранжем и Зорькиным. Решали так: диван ставь туда, алкоголь туда. Барменов вообще вначале Марат Саддаров подбирал, который теперь в Noor работает. Через него я узнал, что такое бар. Мы покупали алкоголь и разливали его просто так, я сам писал бюджет, который мы обозначили как рекламный для компании торговой марки Denis Simachev. А команда была такая: я, Ваня Макаров (бывший арт-директор марки Simachev и магазина «КМ20», сейчас играет в шахматы и занимается клубом Troyka Multispace. — Прим. ред.), Ольга Карпуть (владелица магазина «КМ20». — Прим. ред.).
— Карпуть? Она в каком качестве была?
Симачев: Она работала у меня секретарем. Я сам разговаривал с охранником, объяснял, как пускать на мероприятие людей. Если у человека была СМС, значит, я его пригласил. С тех пор, кстати, и пошла эта идея с СМС-рассылками, я же ее и запустил. В баре мы, правда, сразу же ее отмели.
— Что все-таки у вас случилось с совладельцем Ильей Лихтенфельдом? Он же юридически больше никак не связан с баром?
Симачев: Он был участником процесса, а потом просто уехал в другую страну.
— Кому теперь бар принадлежит? Так никогда и не было понятно.
Симачев: Обществу! (Смеется.) Бар принадлежит торговой марке Denis Simachev.
