Директор военно-исторического общества о Владимирах — памятнике и Мединском

— Что символизирует собой памятник Владимиру? Почему он появился сейчас, а не десять лет назад?

— Для меня он появился как минимум в 1988 году. Тогда праздновалось 1000 лет крещения Руси, и благодаря стараниям святейшего Патриарха всея Руси, в тот момент архиепископа Смоленского и Калининградского, Кирилла еще в советские времена священники в рясах вышли из Успенского собора и у памятника героям 1812 года в Смоленске произносили речи о важности крещения. Тогда эта идея и появилась (Кононову в 1988 году было 11 лет. — Прим. ред.). Почему сейчас? Любая идея должна вызреть. Сначала мы не могли определиться с местом, потом — найти финансирование. В 2015 году, накануне 1000-летия преставления князя Владимира, она начала реализовываться (в частности, были установлены памятники святому Владимиру в Смоленске и Владимире — в виде объемной иконы. — Прим. ред.), и мы, Военно-историческое общество, очень рады, что смогли быть причастны к этому событию.

— Архитектор и преподаватель МАРХИ Евгений Асс в совершенно нелицеприятном духе высказывался о памятнике и утверждал, что смысл его исключительно политический. Это как бы перенос столицы славянского мира из Киева в Москву. Что бы вы ему ответили?

— Я бы не подгонял текущий политический и международный момент к возведению памятника. Да, кому-то это не нравится, в том числе и на Украине. Я читаю комментарии, что мы, дескать, отбираем у украинцев их князя. Но никому не могло прийти в голову еще 10–20 лет назад, что Древняя Русь и Киевская Русь, Московское царство и современная Россия — это разные вещи. Это эволюция одного и того же. Когда же началось ломание прутиков по частям, как в русской сказке, тогда и началась эта охота на историческую достоверность. Для нас очевидно, что цивилизационный вектор развития нашего огромного государства определил именно князь Владимир.

— Почему сначала возникла идея памятника и его форма, и только потом было выбрано место? Потом место поменяли. Почему сначала была выбрана форма памятника, а потом — размеры? То он увеличивается, то уменьшается, и даже бывший глава комиссии по монументальному искусству Лев Лавренов был удивлен итоговым размером, когда оказалось, что он не в два человеческих роста, а двадцать метров.

— Создание памятников — растянутый во времени и пространстве процесс. Военно-историческое общество делало первые шаги, когда образовалась сама инициатива. Может быть, сейчас мы бы пошли по другому пути, когда у нас есть творческий совет, возглавляемый Андреем Кончаловским (резкая смена взглядов режиссера, ранее критиковавшего власть и горевавшего над ситуацией в России, зафиксировало интервью в «Собеседнике», где Кончаловский также называет Дмитрия Быкова толстым. — Прим. ред.). Перед любой инициативой, связанной с установкой монументов, наш совет обсуждает эту идею и вырабатывает творческое задание для скульпторов. В случае же с Владимиром творческое задание практически не разрабатывалось — его просто было некому разрабатывать. Но изначально мы предлагали комиссии по монументальному искусству рассмотреть площадку на Воробьевых горах — получили добро и комиссии по монументальному искусству, и Мосгордумы. Но в прошлом году, в конце весны — начале лета, стало очевидно, что технические особенности таковы, что процесс потребует огромных средств.

— 400 млн на подготовку фундамента против 100 на собственно возведение — по данным РБК. То есть финансовая причина была главной?

— Да, фигурировала цифра в 400 миллионов. С инженерной точки зрения нет ничего невозможного: можно было поставить памятник — просто дорого. Кроме того, он не всем нравился, но это вопрос вкусовых ощущений. Кому-то и здание МГУ не нравится. А я вот недавно был на Воробьевых и считаю, что это уникальное место для памятника. Рано или поздно там что-нибудь появится.

После отказа мы отработали с экспертами не меньше десятка различных мест установки. Просто проехали по городу и посмотрели, где памятник князю Владимиру можно было бы установить еще. И в центре, и на окраинах. Из этих десяти мест отобрали три: Лубянскую и Боровицкую площади, а также Зарядье. Потом решили спросить мнение москвичей и запустили на «Активном гражданине» голосование. Там мы увидели, что кто-то очень накручивал Лубянскую площадь — видно, те, кто не хотел, чтобы туда вернулся Дзержинский. Победила Боровицкая, и после победы мы вступили в длительный согласовательный процесс с ЮНЕСКО.

— Франческо Бандарин, замдиректора ЮНЕСКО, поделился ощущением, что в Москве к Боровицкой площади относятся как к пустому месту, которое нужно чем-то заполнить.

— Одно из основных замечаний ЮНЕСКО каcалось высотности. Понимаете, нельзя просто взять памятник, предназначавшийся для одного места, и переставить на другое. Должна быть какая-то доработка под существующий ландшафт — восьмиметровый пьедестал был сокращен до 2,75 метра. Второе замечание касалось комплексного благоустройства площади. Был объявлен конкурс, в нем победили молодые архитекторы (бюро Ai architects, оформлявшие, среди прочего, каток на ВДНХ; «Ведомости» пишут, что оно принадлежит бывшему совладельцу «Проект Меганом» Василию Сошникову. — Прим. ред.), которые создали аллюзии капелек воды. Проблема Боровицкой площади в чем была? Вроде бы центр Москвы, но людей практически там не было. Кусочек тротуара, зеленая лужайка — вот и все, что оставалось в течение десятилетий после сноса квартала к визиту Никсона. Надо было комплексно решить эту проблему и продлить пешеходные маршруты, и эти задачи были решены в победившем проекте благоустройства.

— Ну вот как раз с этой проблемой на «Афише Daily» выступал краевед Александр Можаев: Александровский сад упирается в тупик, перейти Боровицкую площадь невозможно. Очевидно, что теперь требуется пешеходный маршрут, и дизайнеры уже соревнуются в остроумииИллюстрация из газеты «АиФ» , снося в макетах исторические дома вокруг, размещая сады и фонтаны. Каких реальных изменений территорий стоит ожидать?

— В перспективе будут и подземные переходы, и это пространство заживет своей жизнью как одна из достопримечательностей.

— То есть сносов не будет?

— Нет. В советское время кстати никто не спрашивал — просто брали и сносили. Но благодаря этому теперь открыт вид на Дом Пашкова. Сейчас же о сносах речи не идет. Кстати, архитекторы, скульпторы и градостроители, с которыми мы разговаривали, говорят, что Боровицкая площадь получит свое решение, которого не было несколько десятилетий, и мы этому, безусловно, рады.

— А вот «Архнадзор» считает немыслимым соседство памятника Владимиру и памятника классицизма Дома Пашкова.

— Мы общались с «Архнадзором» очень много и внимательно рассматривали картинкиВид на Дом Пашкова с памятником. Визуализация «Архнадзора», которые они нам давали. Как памятник, если смотреть на него со стороны Боровицкой площади, может закрывать Дом Пашкова? Они вообще в одну линию не выстраиваются: Дом Пашкова расположен правее к центру. Никакого противоречия нет. Если судить по средствам массовой информации, то претензий нам уже не предъявляется в связи с этим.

— Не стоит ли нам всем теперь побеспокоиться о том, что ЮНЕСКО может исключить Кремль из списка мировых памятников?

— Я считаю, что проблема преувеличена СМИ. ЮНЕСКО — организация, которая не выдает разрешение на строительство, она следит за сохранением культурного наследия и дает свои рекомендации. Мы эти рекомендации запросили, получили и исполнили. Сейчас я узнал, что появились дополнительные запросы — к нам они пока еще не дошли, а вот РБК написал об этом. Мы ждем этот запрос. Но никто не говорит, что строить нельзя.

— Владимир — самый большой памятник в центре Москвы со времен лужковско-церетелиевского Петра. Вы задумывались о том, как два эти монумента будут вступать в диалог?

— Насколько я понимаю, нет такой видовой точки, где мы будем видеть их вместе — разве что сверху. Можно подумать, что дал Владимир нашей стране и Петр, прорубив окно в Европу… Хороший вопрос. Сейчас Владимир очень символично смотрит на храм Христа Спасителя, по левую руку от него находится Кремль, по правую — библиотека. Как соединение трех начал: просвещение, Церковь и власть. А диалог Владимира с Петром — честно говоря, об этом еще не задумывался.

— Кстати о власти и просвещении. Председатель Российского военно-исторического общества господин Мединский в 2012 году выступал с инициативой предания тела Ленина земле. Предлагал в Мавзолее устроить музей советской истории с дорогими билетами. Нет ли известий о продолжении этой инициативы?

— Его мнение как человека и историка одно, а мнение, которое может ассоциироваться с правительством, — совсем иное. Я могу свое мнение сказать: во-первых, я считаю, что нельзя сносить памятники, которые ставил не ты. Нельзя сносить памятники Ленину. Когда начинается война с памятниками, это симптом того, что общество нездорово и его надо срочно лечить. Мы видим то, что происходит с нашими бывшими союзными республиками и некоторыми восточноевропейскими государствами. А что касается конкретно вашего вопроса, то время еще не пришло.

— Тогда снос старых домов и установка новых монументов, которые закрывают исторические виды, — это симптом чего?

— Город — очень сложный живой механизм, и в каждом конкретном случае нужно рассматривать этот вопрос. Так можно договориться до того, что не надо асфальтировать дороги и пусть все ходят по историческим колдобинам. Дома ветшают, есть разные ситуации, но с памятниками точно нельзя воевать.

— Давайте о другой деятельности РВИО поговорим. В центре Москвы сейчас часто можно увидеть экскурсионные автобусы с вашей символикой. Вообще, ваших логотипов как-то неожиданно много на транспорте — например, его обнаружили даже в тематическом поезде «Cоюзмультфильма»Фотография из фейсбука Алексея Ковалева в метро.

— Нашей экскурсионной программе два года — и она перешагнула рубеж в 300 000 школьников. Такая система экскурсионного обслуживания школьников существовала и в советское время. Я родился и вырос в дальнем Подмосковье, и попасть на Красную площадь было мечтой любого мальчишки — причем реализуемой мечтой: нас принимали в пионеры на Красной площади. Да, у нас военно-исторический уклон: мы возим по местам воинской славы, в том числе и в Бородино, но также мы возим московских школьников по московским музеям и планируем расширить программу в следующем году. Есть много сложностей, начиная с вопросов обеспечения безопасности и заканчивая питанием и ночлегом, но они решались в советские времена и решаются сейчас.

Что касается метро, то мы запустили шесть поездов, пять из них посвящены советскому и российскому кинематографу — начиная с «Офицеров» и заканчивая «Битвой за Севастополь». Сейчас проходит Год кино в России, и мы рассказываем о фильмах и режиссерах. «Союзмультфильм» — это наш самый добрый поезд, и я очень рад, что мы к нему имеем отношение. Студия отмечала 80 лет и обратилась к нам за помощью — мы поддержали их инициативу, помогли им рассказать, что, несмотря на трудные времена, которые они переживают, у них богатое прошлое. Когда мы этот поезд запускали, я говорил: «Не ищите в котенке Гав и Винни-Пухе ничего исторического». Мы просто сделали это за свои средства.

— Владимир Мединский открыл 15 военно-патриотических лагерей и собирается запускать такие проекты в Крыму. С какого возраста вообще нужно начинать патриотическое воспитание?

— Прежде чем говорить о патриотическом воспитании, надо понимать, как мы его определяем для себя. Слово «патриотизм» слишком часто звучит из телевизора, и не всегда те, кто его произносит, действительно понимают, что это такое. Мы его определяем для себя по формуле, выведенной поэтом Михаилом Ножкиным (автор песен «Последняя электричка», «Девчонка-проказница», «Честно говоря», «Я люблю тебя, Россия», «А на кладбище все спокойненько», член Союза писателей ДНР. — Прим. ред.): патриотизм — это чувство ответственности за прошлое, настоящее и будущее страны. Это и традиции, и воспитание, и образование. Мы же не учим человека любить свою мать — это в крови. И патриотизм тоже в крови, но надо помогать воспитывать эти вещи. Мы любим мать и не спрашиваем за что. И так же мы любим Родину и не спрашиваем за что. Не зря существует выражение «Родина-мать».

— Любим-то любим, но лагерей, учащих любить мать, нет, а военно-патриотические строятся.

— А дальше идут различные формы и методы развития естественного чувства: книги, фильмы, музейные экспозиции и памятники.

— А вы не думаете, что патриотического воспитания может быть слишком много? Как в Советском Союзе, где все захлебывалось от любви к Родине.

— Все зависит от учителей. Есть золотое правило педагогики: нельзя научить тому, чего человек не знает сам. Неправильно, когда патриотизм воспитывает человек, который не до конца понимает, что это такое. Сейчас в школе появляются специальные программы: спасибо новому министру образования Ольге Юрьевне Васильевой. До того у нас был механистический подход. Школа должна давать не только знания — надо воздействовать на этот процесс и перестать стесняться, что так было в советское время: это было правильно, это было здорово.

— У Военно-исторического общества есть выставочный зал, который называют «Медиапалатами». В прошлом году вы там вместе с «Росизо» провели выставку лаковой миниатюры «Защитники Отечества». После слияния с «Росизо» Государственного центра современного искусства, у которого филиалы по всей России, планируется ли расширение военной-патриотической выставочной деятельности?

— Музейно-выставочная деятельность — отдельное направление нашей работы. У нас есть постоянная площадка, где будет открыт Музей военной формы. В нашем особняке в Архангельском переулке мы расскажем об истории Военно-исторического общества и двух летчиков — советского Большакова и французского Мориса Гидо, чей архив его дочь передала президенту. У нас есть выставка «Герои Отечества» в Лаврушинском переулке (также там демонстрировались экспозиции «Традиции кремлевского караула» и «Иван Серов. Человек эпохи» о первом председателе КГБ. — Прим. ред.) и ряд передвижных проектов.

— Вам война еще не снится?

— Нет. Есть такой парадокс: чем больше делает Военно-историческое общество, тем меньше шансов на войну.

— Хорошо, а расскажите, как вы с Мединским познакомились.

— Это не очень скромная история. Владимир Ростиславович был депутатом Государственной думы в 2011 году, и тогда он написал роман «Стена» о событиях, которые разворачивались в Смоленске во время осады. Об этих событиях мало кто знает, а постольку я сам смолянин, то узнал о его книжке, и мы договорились провести выставку с презентацией романа в одной из башен Смоленской крепости и в книжном магазине. Мы договорились об этом еще до того, как он стал министром. А потом спустя две недели президент назначил его на эту должность, и все спрашивали, как я мог знать об этом заранее.

— Давайте поговорим о книгах. Какая у вас любимая книга?

— В период депрессии мне очень нравится Достоевский, весной — Чехов. А последнее, что я прочитал, — это коллекционное издание про историю советского автопрома, про машину «победа», это была очень хорошо написанная книга — художественным языком. Есть еще две книги, которые всегда со мной, — это книги моих друзей, смоленской поэтессы Раисы Ипатовой и известного журналиста Михаила Ивашина. Когда сложно о чем-то думать, то я открываю их на любой странице.

— Скажите, пожалуйста, сколько Владимиров работает в дирекции РВИО?

— Ну я не совсем Владимир. А кроме Владимира Ростиславовича [Мединского], работает только еще один — из примерно сорока человек в дирекции. Но это никак не связано с установкой памятника князю Владимиру, я вас уверяю.