Архитектура памяти: 5 военных мемориалов без пафоса героики

Когда путешествуешь по стране, везде встречаешь памятники героям Великой Отечественной войны. Они сливаются в единый образ монументальных сооружений. На самом деле, у них очень разная интонация — мемориальный дискурс в СССР и России сильно менялся.

Долгое время о войне вообще старались не вспоминать. Лишь в первые два года после ее окончания 9 мая было нерабочим днем — тогда появилась пара триумфальных арок. Потом праздник отменили, и мемориалы не строили. Все изменилось в 1960-е годы. В период оттепели на волне борьбы с культом личности Хрущев признал масштабы военных жертв, и появились памятники на братских могилах, статуи героев и традиция возложения венков. Началось строительство мемориальных ансамблей «Героям Сталинградской битвы» и комплекса на Поклонной Горе. А после того, как в 1965 году Брежнев вернул государственный праздник и Парад Победы, случился настоящий бум строительства военных мемориалов.

Наряду с бравурными монументами строились и совсем другие объекты, которые рассказывают о травмах войны. Архитекторы 1960-х нашли новый способ говорить о памяти — на абстрактном языке модернизма. Правда, чистой геометрии для мемориалов оказалось мало: не каждый смог бы считать идею. Поэтому чаще всего получалась смесь модернистских объемов и монументальной скульптуры, которая разъясняет смысл памятника. Вот несколько ярких примеров.

Путь из Ставропольского края в Карачаево-Черкесию лежит по горной Военно-Сухумской дороге. Когда проезжаешь поселок Орджоникидзевский, оказываешься как будто перед военным кордоном. По обе стороны от дороги тебя обступают необычные сооружения.

Слева — глухое бетонное строение, оно напоминает полевое крепление — ЖБОТ, железобетонную огневую точку. По форме это усеченный конус, что отсылает к образу мавзолея, кургана. А справа из‑под земли торчат геометричные бетонные плиты — как противотанковые надолбы и ежи. А может, это могильные камни? Они тянутся по склону холма, как иглы, щетина или хребет страшного дракона. Их можно спутать с природными формами: вдруг это просто скалы торчат. Как будто сама природа восстает против врага, на защиту Кавказа.

Это не буквальное изображение надолбов и ЖБОТа, а сложная метафора, выраженная средствами геометрии. Грузинские авторы памятника — архитектор Вахтанг Давитая и скульптор Александр Чиковани — смогли угодить всем: и обкому партии с запросом на понятные военные образы, и моде на модернизм с его абстрактной геометричностью, и вкусам кавказских народов, которые склонны к лиризму в архитектуре.

На выезде из Кировска в лесу у дороги прячется постмодернистский памятник в виде скелетов деревенских домов. Каркасы из тонких железобетонных балок образуют узнаваемые силуэты: линии стен, двускатная кровля. Стены уже прозрачны, сквозь них прорастают деревья. Этот мемориал рассказывает не о военных сражениях, а о преступлениях нацизма: он напоминает о сожженных немцами деревнях Ленинградской области.

За девять лет до этого похожий «призрачный» памятник спроектировали основатели постмодернизма — Роберт Вентури и его жена Дениз Скотт Браун. Их Франклин Корт — музейный комплекс Бенджамина Франклина в Филадельфии (Пенсильвания), они не стали восстанавливать его дом, а сделали условный каркас. Сложно сказать, намеренная ли это цитата. Книга Вентури «Сложности и противоречия в архитектуре» (1966) была частично опубликована в Советском Союзе, но знали ли эту работу наши архитекторы, вопрос.

В любом случае, у Марка Хидекеля и Олега Романова получилось даже более выразительное художественное высказывание. Представьте себе питерскую пасмурную погоду, свинцовое небо, морось, туман — когда едешь по шоссе и видишь что‑то среди деревьев, то до конца не понимаешь, правда это или мираж. Мемориал Франклина стоит посреди города, а тут ощущение морока усиливается за счет северной природы. Деревню сожгли, и только ее призрак, как «Летучий голландец», проступает из тумана.

К вопросу об идеях, витающих в воздухе: мемориалы «Призрачная деревня» и «Ксты» оба созданы в 1985 году, но вряд ли кто‑то подсмотрел идею. Если там был собирательный образ деревни, то здесь памятник установлен на месте конкретной деревни Ксты. Нацистские войска сожгли ее полностью, а жителей расстреляли.

На небольшом холме стоит полуабстрактная композиция, в которой можно прочесть и остов сожженной избы, и могильный крест. Рядом крестьянка с младенцем, которая падает на колени. Скульптура очень экспрессивна — даже при беглом взгляде, если не вникать в символику, своей криволинейной, надломленной формой она вызывает у зрителя чувство внутренней боли. Впечатление усиливается за счет скупого среднерусского пейзажа, который служит фоном памятнику.

Композицию на стыке абстракции и символизма создали архитектор Игорь Покровский и скульптор Исаак Бродский, известные по мемориалу защитникам советского Заполярья в центре Мурманска, который в народе называют «Алешей». Но если там стоит огромная скульптура, то здесь очень камерный мемориал. Сравнимых по экспрессии мемориалов жертвам нацизма довольно много в Прибалтике: в литовском Каунасе, в латвийском Саласпилсе. А «Ксты» — один из немногих экспрессивных полуабстрактных мемориалов на территории современной России.

Катынский лес на правом берегу Днепра — место расстрела десятков тысяч польских военнопленных, который совершили сотрудники НКВД в начале Второй мировой войны — в 1940 году. Катынские преступления замалчивались вплоть до 1990 года, а в 1998-м началось строительство очень интересного мемориала авторства Михаила Хазанова.

Первое, что встречает зрителя, это курган, сквозь который проходит что‑то вроде ущелья. Проход облицован плитами из заржавленной картеновой стали, на них — имена расстрелянных. Ржавчина — символ забвения, мемориал пытается актуализировать память. Зритель проходит сквозь пропилеи и оказывается в лесу, где нужно ходить по мосткам над землей. Сам лес — это и есть мемориал, наступать на эту землю было бы кощунственно. Строить здесь котлован для памятника тоже, поэтому архитекторы вбили только тоненькие сваи для мостков — вторжение минимальное.

Идея не нова: впервые мемориал с мостками над заповедной землей предложил архитектор Иосиф Каракис. Он спроектировал конкурсный проект мемориала в Бабьем Яру, но советские власти тогда побоялись создавать что‑то настолько сложное. Хазанов восстановил историческую справедливость и реализовал идею. Правда, в 2017 году другие архитекторы пристроили к комплексу выставочный центр, а год спустя — памятник «Расстрел» наподобие Стоунхенджа и Стену памяти с именами смоленских жертв политических репрессий.

Мемориал строился с 2008 по 2012 годы в Севастополе, тогда он еще был частью Украины. При этом архитектор московский — Александр Хомяков из поколения «бумажников»Бумажная архитектура — концептуальные проекты, которые заведомо неосуществимы в силу цензуры или технических ограничений, как и Михаил Хазанов. Бумажная архитектура выработала у авторов умение мыслить сложными образами и метафорами — неудивительно, что именно они создали нетривиальные мемориалы.

Ансамбль состоит из двух частей плюс сама музеефицированная 35-й батарея. Первая часть — музей в виде ЖБОТа: облицованный базальтом усеченный конус отсылает к форме треснувшего мавзолея. Трещина добавляет образу трагического напряжения: память разрушается, архитектор собирает ее обратно.

Вторая часть — часовня, эффектно поставленная на утесе над Черным морем. Почти как в левитановской картине «Над вечным покоем», только пейзаж не среднерусский, а крымский. По форме это двойная усеченная пирамида: на вершине большой стоит еще одна поменьше. Хомяков отсылает не только к архетипическому образу надгробия, но и к Свято-Никольскому храму-памятнику жертвам обороны Севастополя. То есть, как и положено постмодернисту, работает с местным контекстом, смешивая локальное и глобальное, современное и вечное.