На своем пути «Архвагон» останавливался в крупных (Екатеринбург, Новосибирск, Иркутск) и малых российских городах (Вятские Поляны, Калачинск, Канск, Слюдянка). Весь маршрут поделили на отрезки. На концах каждого из них были крупные города, а в середине — малый. Его-то архитекторы и изучали вдоль и поперек, а затем придумывали проекты по благоустройству, которые представляли в крупных городах перед местными специалистами. Для того чтобы покрыть все 9288 километров Транссибирской магистрали, «Архвагону» понадобились девять поездов и больше двух недель.
Практически в каждом городе нас ожидали приключения и встречи с эксцентричными местными жителями. За плечами у каждого из них была своя история — зачастую драматичная и достойная того, чтобы о ней написали. Так, в Екатеринбурге художник-абстракционист рассказывал, как впал в кому от наркотиков и вылечился при помощи Евгения Ройзмана, в Канске бездомный офицер ГРУ вспоминал, как в девяностых канцы грабили ювелирки, а сибирская проводница поделилась историей о том, как принимала роды в поезде.
Петровск-Забайкальский
Впервые попавшему в Петровск-Забайкальский путешественнику может показаться, что он оказался в бескрайней русской деревне. Путь от вокзала до центра города занимает 20 минут на разваливающейся маршрутке. Миновав усыпанные маленькими покосившимися домами улицы, вы подниметесь на возвышенность, где стоит Дом культуры, который здесь, однако, называется Дом металлургов.
Отсюда вашему взору предстанет город, расположившийся в долине между несколькими сопками. Вы увидите небольшое озеро, вдоль которого ездят поезда, столпы дыма, идущие из труб металлургического завода, и одинокого бронзового Ленина на фоне гор. Ленин стоит в классической позе, выставив вперед ногу, придерживая фалды сюртука одной рукой и держа другую на груди.
Все семь километров от вокзала до ДК мы провели в тесноте. Семнадцать человек набились в одну маршрутку, где уже сидели несколько почтенных петровских старушек. Они желчно разглядывали архитекторов, скорчившихся в три погибели друг у друга на коленях.
— Приехали из своей Москвы, чтобы перезаражать нас тут всех коронавирусом? — иронически осведомилась одна из них.
На первом этаже в Доме культуры продавали шубы и унты из оленьего меха. Очень много шуб: вешалки с ними заняли весь зал. По пути к комнате, где нам разрешили бросить вещи, мы заглядывали в приоткрытые двери других залов. В одном занимались маленькие балерины — они стояли на пуантах и разучивали движения с тренером. В другой комнате петровские бабушки пели хором народные песни.
Заглянув в третью дверь, мы обнаружили театральный зал, состоявший из небольшого партера, сцены и пары балконов. Мы уже две недели ехали по Транссибу и даже успели забыть о существовании театра. Меньше всего мы ожидали попасть в театр в маленьком и бедном городке, затерянном в лесостепях Забайкалья. Однако петровская публика, по крайней мере, в советские времена, кажется, состояла из заядлых театралов. Пока мы рассматривали зал, к нам вышел техник. Он нажал на какую‑то кнопку за занавесом — и центральный круг сцены задвигался, приведенный в действие громоздким механизмом.
В каждом из малых городов, куда мы приезжали, нас с большим усердием таскали по достопримечательностям. Петровск-Забайкальский стал первым (и единственным) городом, где экскурсия и правда была интересной. Объясняется это не живописностью его видов, а тем, что в XIX веке Николай I сослал сюда восставших декабристов. Сегодняшние жители города чтят их память.
На месте города, который в Российской Империи назывался Петровским Заводом, располагалась тюрьма, в которой содержались Сергей Трубецкой, Михаил Лунин и другие известные декабристы — всего 71 человек, переведенный сюда из Читинского острога.
Построили тюрьму на болоте. Заключенные часто болели цингой. Около года они находились в постоянной темноте — в тюрьме не было окон. От этого многие стали слепнуть.
Добирались сюда декабристы пешком из Читы. Путь занял у них 49 дней. Мы с архитекторами попали в Петровск-Забайкальский в самом конце сентября, и, выходя из поезда, я был вынужден надеть под пальто два свитера — с утра были заморозки. Боюсь представить, что чувствовали декабристы в январе.
Большинство надгробий на кладбище в Петровске-Забайкальском украшают не православные кресты, а красные звезды. Мы предположили, что во время войны кресты сплавляли, а потом поставили звезды, но все оказалось проще: звездами на кладбище украшают могилы воевавших солдат.
Бродя между могил, мы увидели неглубокую яму, вырытую недавно. В ней валялись несколько пустых бутылок водки, а в середине из земли торчал человеческий череп. Высказывались разные версии по поводу его происхождения. В любом случае оно покрыто тайной и вызывает большие вопросы: на черепе еще оставались волосы, а завернут он был в черный полиэтиленовый пакет. Никаких знаков вроде могильной плиты рядом с ним мы не нашли.
Жители Петровска-Забайкальского, с которыми мы разговаривали на улицах, жаловались, что местные заводы проданы. Скупили их, по словам петровчан, москвичи в девяностых. Мы в очередной раз убедились, что российский Дальний Восток — это вековечная борьба между москвичами и китайцами. Обе фракции подминают под себя местный бизнес, но московских коммерсантов, кажется, ненавидят больше — хотя дела у них в последние годы идут не очень.
— Раньше все было лучше! — уверенно сказала нам пожилая женщина по имени Татьяна Ивановна.
Она торговала на рынке семечками шишек. Кроме нее на этом рынке никого не было — ни продавцов, ни покупателей.
В 2020 году на ее долю, и так тяжелую, выпало сверхурочное испытание — коронавирус. Татьяна Ивановна провела одна на карантине почти полгода. Это ее поначалу не беспокоило, потому что сезонную работу на рынке она заканчивает в конце ноября, а затем сидит дома. В это время в Петровск-Забайкальский приходят морозы, и работать на улице невозможно.
— Мой артрит этого не терпит, — сказала Татьяна Ивановна.
Однако в пандемию ей приходилось тяжело: иногда из‑за карантина не получалось выходить за продуктами — действовало ограничение, и отходить на большое расстояние от дома пенсионерке не разрешали. Полицейские, впрочем, иногда входили в положение и пропускали ее, хотя по закону и не должны были этого делать.
Татьяна Ивановна рассказала нам историю своих знакомых — двух пожилых сестер, которые «приехали умирать» в Петровск-Забайкальский из Читы. Одна из них заразилась коронавирусом и захотела встретить смерть на родине. Вторая помогла ей добраться до Петровска-Забайкальского.
— В итоге умерли обе, — сказала Татьяна Ивановна.
Обитатели Петровска-Забайкальского, как и жители всех городов на Транссибирской магистрали, где мы побывали, отвечали на наши вопросы о городе с одной и той же реакцией. Они приосанивались и с задумчивым видом прикидывали, что бы вспомнить хорошего. Потом отвечали, что «город как город», хоть «власти и разводят кумовство». Только после этого петровчане вспоминали, что им не нравится.
— Все у нас здесь нормально. С детьми жить можно. Иногда, конечно, мешают некоторые. Кашевары, например, — рассказала женщина, гулявшая с дочерьми на детской площадке.
Когда мы осведомились о том, кто такие кашевары, выяснилось, что так называют тех, кто готовит «кашу» — так на сленге наркоманов называют жаренную смесь марихуаны.
Владивосток
Октябрь мы встретили в поезде. Это был самый длинный перегон по Транссибу: путь от Петровска-Забайкальского до Владивостока занял три дня. За окном пролетали нескончаемые леса, равнины и горы. До Китая было рукой подать. Поймав интернет на остановке в городе Вяземский, я обнаружил, что до границы с Китаем, проходящей по реке Уссури, меньше двадцати километров.
Пару раз в день мы останавливались в городах. Выбегали на улицу, торопливо курили, иногда выходили за пределы вокзала и шатались по центральным площадям в поисках магазинов. Вечера проходили одинаково: мы набивались в купе и мешали всем остальным пассажирам в вагоне смехом и громкими разговорами, после чего приходила проводница и просила не шуметь. Пассажиры не разделяли наше пристрастие к разговорам.
Иногда мы говорили с другими проводниками, и они смотрели на нас хоть и почти по-отечески, но все равно с небольшой усмешкой.
— Вы же ничего в жизни не знаете и не видели! — однажды сказал нам с фотографом проводник из соседнего вагона, жилистый мужчина с казачьими усами и хитрым прищуром.
Всем он страшно нравился, потому что разрешал курить в тамбуре.
— Чего же именно мы не знаем? — спросили мы в ответ.
— Как объяснить… Вот ты когда‑нибудь лез на восьмой этаж по балконам? — ответил он с таким видом, как будто лезть на восьмой этаж по балконам — самое обычное дело.
Я честно ответил, что такого опыта у меня не было. Он торжествующе крикнул: «Ну вот!» Я поинтересовался, при каких обстоятельствах ему довелось лезть на восьмой этаж по балконам, на что проводник скромно махнул рукой, улыбнулся и ответил: «Ну а что еще делать, если за плечами рюкзак с бутылками, а в общежитии ждут друзья?»
В поисках поддержки я обратился к проводнице, которая наблюдала за нашим разговором с тем же — ласковым, но ироническим — видом. Выяснилось, что схожий опыт был и в ее жизни.
— Просто не на восьмой этаж, — сказала она. Мне не оставалось ничего другого как признать поражение.
Во Владивостоке мы заселились в хостел под названием «Тайгер». На нашу беду в комнате, куда мы попали, пахло дихлофосом — накануне хозяева травили тараканов. Хоть в остальном это и было уютное место, с отличным видом из окна, архитекторы решили покинуть «Тайгер». Мы уехали в другой хостел, ближе к сопке Орлиное гнездо. У него не было ни вывески, ни названия. Хозяева принимали оплату только наличными. Сам хостел был похож на трехкомнатную квартиру, в которой наскоро сделали косметический ремонт, поставили несколько двухъярусных кроватей и стали сдавать путешественникам. Позже выяснилось, что так и есть.
Однако все так устали после трехдневного перегона, что не обратили внимания ни на одно из этих обстоятельств. Архитекторам и документалистам хотелось наконец снять рюкзаки, помыться и отдохнуть. На следующий день нас ждали финальные презентации проектов «Архвагона» перед местными архитекторами.
Недалеко от набережной Цесаревичей и моста Золотой Рог мы с фотографом купили бутылку виски, название которой я не имею права приводить. Скажу только, что это было виски с пряностями, и мы дали ему имя «Спайси-слайси».
«Спайси-слайси» оказался коварным напитком: купить его было катастрофической ошибкой. Ему понадобилось меньше часа, чтобы лишить нас всех ориентиров и отправить в свободный полет по Владивостоку. Вскоре «Спайси-слайси» был утрамбован в наших желудках тонной других напитков из владивостокских баров. Разумеется, это не способствовало трезвому взгляду на происходящее. В результате я чуть не свалился в море — в последний момент меня спас Евстигнеев, который от «Спайси-слайси», к счастью, отказался.
Наутро я очнулся от крика нашего хоста, нервного человека, с которым у нас сразу возникла взаимная неприязнь. Хост орал на весь дом. Я чувствовал себя так, будто меня переехал бульдозер.
— Какая сволочь наблевала в туалете?! — кричал хост.
Этот вопрос сначала показался нам абсурдным. Однако, восстанавливая по кусочкам картину ночи, я все явственнее убеждался в том, что, скорее всего, этой сволочью был я. Я проклял «Спайси-слайси», но было поздно. Не оставалось ничего другого как пойти с повинной. Я предложил свои услуги по уборке туалета, но хост ничего не хотел слышать. С каждой минутой он кричал все громче и не собирался останавливаться. К нему присоединилась его мать, и теперь они вдвоем, матерясь так, что слышно было на другом конце города, поносили нашу группу и выкрикивали разнообразные — порой весьма изобретательные — оскорбления.
В какой‑то момент нам надоело это слушать. Фотограф, у которого болела голова (накануне он выпил столько же «Спайси-слайси», если не больше), подошел к хосту и попросил его замолчать.
— Дружище, — вежливо сказал он. — Не стоит так грубо разговаривать с моими друзьями, что бы они ни натворили.
Здесь необходимо уточнить: в этот период жизни фотограф носил чуть щегольские, но весьма милые усы, красоту которых отметили, кажется, все девушки в «Архвагоне». Хост, однако, не оценил их привлекательность по достоинству. Он схватил швабру, ткнул ею фотографа в грудь и завизжал:
— Прочь от меня, ***** усатая!
Мы поняли, что договориться полюбовно вряд ли получится. Ситуация накалялась. Хост с матерью не переставали выкрикивать ругательства. Вся эта сцена отдавала дешевой мелодраматичностью подворотни. Чтобы избежать эскалации конфликта, мы с фотографом собрали сумки и объявили, что уходим.
— Да, валите отсюда! Вы здесь больше не живете! — крикнул нам в спину хост.
В коридоре мы нос к носу столкнулись с двумя мужчинами в бронежилетах. У каждого на ремне болтался автомат. Лысый хост решил не дожидаться, пока мы съедем, и на всякий случай вызвал ЧОП, охранявший его хостел. Автоматчики меланхолически оглядели нас. Они не выказывали признаков агрессии, но смотрелись внушительно.
— Освободите помещение, пожалуйста, — сказали они нам с фотографом.
Мы поспешили подчиниться этой просьбе. На улице я спросил их, часто ли им приходится приезжать сюда на вызовы.
— Каждую неделю, — ответил один из них. — Вы, парни, попали в самый конченый хостел Владивостока. Поверьте, вы интеллигентно ушли.
Оказалось, лысый хост и его мать вели себя так со всеми постояльцами. Из раза в раз они повторяли одну и ту же схему: заселяли людей, брали деньги наличными, не выдавая квитанций, после чего устраивали скандал и выгоняли их. Деньги за остаток проживания они, разумеется, не возвращали.
— Недавно этот лысый подрался с какой‑то женщиной. Нам пришлось разнимать. Перед тем как мы приехали, он выкинул ее чемоданы в окно, — рассказал на прощание чоповец.
Нагруженные рюкзаками и похмельем, мы сели в такси и поехали на остров Русский. Несколько месяцев спустя он станет объектом внимания всей страны из‑за ледяного дождя и эвакуации людей на паромах — но тогда светило солнце, а на море еще не было ни льдинки.
На острове располагается ДВФУ — Дальневосточный Федеральный университет, где училась половина архитекторов из поездки. Там проходила защита проектов «Архвагона».
Руководство ДВФУ называет его «форпостом образования на Дальнем Востоке», но для человека со стороны университет выглядит как форпост образования в России в принципе. Он не похож на другие российские университеты — даже московские или петербургские. Важной частью ДВФУ является его кампус — на это настойчиво обращали внимание Руслан Полынский, Влада Левит и другие члены команды «Архвагона», учившиеся здесь.
— Разве в других российских вузах нет кампусов? — спросил я их.
— Почти все федеральные университеты имеют условный кампус, но это больше принято называть «студгородками». Уровень совсем не тот. С такой инфраструктурой — ДВФУ единственный, — ответили мне.
Инфраструктура здесь и правда такая, что закачаешься: творческие центры, лаборатории, коворкинги на любой вкус, парковая зона, своя набережная, куча кофеен, спортивные кластеры, теннисные корты, гостиницы для студентов. Недалеко от набережной, где мы расположились, стоял отель, где, по слухам, ночевал Ким Чен Ын.
Институт поделен на корпуса. Коридоры оформлены в светлых тонах, в интерьере ДВФУ преобладает минимализм. Никаких лишних деталей. Уставшему студенту, выходящему с пар, открывается вид на Уссурийский залив и бухту Аякс.
Все студенты ДВФУ очень любили свой университет. К такому я не привык — хотя, возможно, это черта всех архитекторов. Если ты спросишь студента московского вуза — неважно, какого: от МГИМО до ВГИКа, — с большой вероятностью он примется с ноткой легкой усталости рассказывать, как ему надоело там учиться. Лично я так всегда делаю. Однако Руслан, Влада и другие, как только заходила речь о ДВФУ, говорили о нем с трепетом. И я могу их понять.
Презентации архитекторов проходили в просторном лекционном зале, где‑то в недрах университета — мы сломали себе мозг, пока разобрались в схеме коридоров. Потрепанные, но не сломленные, мы зашли в аудиторию. Фотограф пошел писать звук, а я — фотографировать, борясь с тошнотой. Архитекторы уже вовсю представляли публике свои проекты, часть из которых они делали в поезде на пути во Владивосток, а что‑то доделывали в квартире злого лысого хоста.
Всех трех кураторов привлекло градообразующее предприятие Петровска-Забайкальского— чугунолитейный Петровский завод, ныне разрушенный. Команда Руслана отметила, из‑за этого многие жители города потеряли рабочие места. Теперь им приходится заниматься сельским хозяйством и продавать продукты на рынке.
— Мы предлагаем создать кластер, основанный на аутентичном туризме. Чтобы любой желающий — россиянин или иностранец — мог приехать и погрузиться в обычную бытовую жизнь горожанина, собирающего шишки и производящего из них продукты, — заявил Руслан.
По задумке команды, туристы должны попадать в кемпинги или в дома к настоящим петровским семьям. Для их удобства в городе Руслан предложил создать инфоцентр, в котором работали бы гиды и переводчики.
Никита Истюшкин со своей командой, как всегда, обратился к истории и долго рассказывал о жизни декабристов в Петровском заводе. Архитекторы с грустью отметили, что город неохотно пользуется Транссибирской магистралью, которая появилась здесь в 1897 году.
— Петровск-Забайкальский похож на перекопанные несколько раз руины, поэтому подход к его реновации должен происходить в формате раскопок. Возрождение необходимо начинать с первичного центра — Петровского завода, застройка которого была уничтожена, — заявил Никита.
На восстановление завода команда выделила двадцать лет, которые, в свою очередь, делятся на четыре пятилетки. В первые десять лет, согласно плану архитекторов, нужно очистить территорию, на которой располагался Петровский завод, и воссоздать его исторический силуэт. Во время следующего этапа команда Никиты предложила «насытить территорию символами исторических фасадов», а в последние пять лет — построить обновленное здание завода, где рабочие отныне занимались бы не только литьем и переплавкой, но 3D-печатью и работой на ЧПУ-станках.
Другую, не менее нужную для города, идею Никита приписал в виде маленького дополнения в презентации. Он обратил внимание, что город вытянут вдоль магистрали, и предложил разбить его на три локальных района, которые были бы связаны скоростным маршрутом.
— Например, канатной дорогой, — заключил он.
Хоть я и слабо представляю, как петровчане путешествуют по городу на канатной дороге, эта идея показалась злободневной — и правда можно состариться, пока добираешься из одного конца Петровска-Забайкальского в другой.
Команда Яны Добрыниной отметила, что Петровский завод, хоть и пребывает в запустении, все равно «привлекает былым величием». Однако, заявили архитекторы, передвигаться на его территории небезопасно, поэтому нужно оборудовать пути приподнятыми дорожками-пандусами.
На одном только заводе команда Яны фокусироваться не стала и предложила модернизировать Дом-музей декабристов (создать его воздушную реконструкцию на пустыре возле дома) и парк Металлургов, где когда‑то росли «мощные тополи», но потом все исчезли.
Но это мелочи, а по-настоящему крутое изменение, предложенное командой Яны, касалось бренда города. Непроизносимое и громоздкое название «Петровск-Забайкальский» дано городу в честь Петра I, который там никогда не бывал. До Байкала тоже не так уж и близко — не меньше трехсот километров. А это значит, что город должен получить другое, гораздо более благозвучное название, заявили архитекторы.
— В Петровске-Забайкальском отбывал ссылку князь Сергей Трубецкой, а его жена Екатерина Трубецкая стала первой из жен декабристов, отправившихся за мужьями в Сибирь. Предлагаем переименовать город в Трубецкой — название привлечет туристов и поддержит новую айдентику города, — сказала Яна.
Когда презентация закончилась, мы с фотографом не могли придумать, что нам делать с вещами. Архитекторы общались с владивостокскими профессорами, которые были крайне воодушевлены проектами и хотели узнать подробности.
Помощь пришла, откуда не ждали. Главред студенческого издания ДВФУ «The Шатлл» Женя Козило любезно предложил нам оставить сумки в редакции. Мы были весьма растроганы подобным проявлением журналистской солидарности.
Ему не терпелось узнать подробности о путешествии, но мы были не в том состоянии, чтобы снабдить его информацией. Он остался чуть обескуражен запахом перегара, которым от нас разило за километр, но интеллигентно не показал виду. Мы и сейчас очень благодарны за то, что он так любезно принял наши сумки: в тот день это порядком облегчило нашу жизнь.
Мы провели во Владивостоке больше недели и успели понять, что это — самый необычный из городов, который попадался на Транссибирской магистрали, если не во всей стране. Владивосток не похож на остальную Россию: это и отдельное государство, живущее по своим правилам, и вся Россия в миниатюре. В ресторанах здесь такие же цены, как в Москве; климат похож на петербургский; численность населения — почти такая же, как в Иркутске. Гуляя по набережной в теплый день, вы забываете, что находитесь на Дальнем Востоке, и вам, кажется, что вы в Ялте, Анапе или любом другом южном городе.
Однажды, пытаясь уйти с центральных улиц, мы с фотографом забрели на Эгершельд — юго-западный район, расположенный на полуострове Шкота. Панельные дома здесь шли вперемежку с гаражами и судостроительными верфями.
Мы бродили по Эгершельду в поисках маяка Токаревская кошка и углубились во дворы. Фотограф щелкал на пленку сараи, стоявшие на холме, когда к нам подскочил мужчина в спортивном костюме и потребовал убрать фотоаппарат. Мы давно привыкли к подобному и принялись озвучивать привычную мантру о том, что мы журналисты, путешествуем по Транссибу, фотографируем все красивое.
— Знаю я, какие вы журналисты. Вы пришли счетчики менять! — заорал мужчина.
Мы понятия не имели, о каких счетчиках идет речь, в чем и поспешили его заверить.
— Так я вам и поверил. Что, пацаны, думаете, бессмертные? А вот и нет. Люди здесь могут пропасть, да так, что потом никто не найдет. Понимаете, о чем я?
Мы попробовали найти помощь у пожилого мужчины в кепке, который курил сигарету и наблюдал за этой сценой издалека. Однако, как оказалось, и он решил, что мы пришли менять счетчики.
— Ага, знаю я этих сук, — сказал он, подозрительно оглядев нас. — Наврут с три короба, а потом счетчики меняют.
Тип в спортивном костюме приказал нам не двигаться и пошел вызывать полицию. Мы не сдавались и приводили различные аргументы в пользу того, что мы журналисты.
— А где же тогда твое удостоверение? — спросил он меня.
Никакого удостоверения у меня, конечно же не было. Я принялся долго и путано уверять его, что в 2020-м не нужны никакие удостоверения, а все давно перешло в цифру. Не знаю, чем бы кончился этот эпизод, если бы двери соседнего подъезда не открылись и из них не вышел человек с сумкой на плече. Спортсмен мгновенно забыл о нашем существовании и бросился к нему.
— Э! Молодой человек! — закричал он.
В этот раз чутье не подвело его. Вышедший из подъезда действительно оказался из электрической компании, заменявшей счетчики. Спортсмен и дед торжествующе схватили его, заблокировали выход из двора и вызвали полицию.
Дожидаясь полицейских, они рассказали нам, в чем дело. Неделю назад к престарелой матери спортсмена пришли мошенники и обманом заставили ее заплатить за смену счетчиков, которая происходит планово. Это был не единственный случай: от подобного страдали многие пенсионеры в округе.
— Не держите зла и простите, что я на вас наехал. Вы должны меня понять… — говорил спортсмен, стреляя у меня сигарету.
Мы уверили его, что все понимаем и не держим зла. Когда он окончательно убедился, что мы те, за кого себя выдаем, то сразу сделался самым любезным человеком, которого можно представить. Он с величайшим удовольствием принялся нам показывать, как пройти на возвышенность, чтобы сделать хорошие фотографии. Дед, которого тоже удовлетворило наше алиби, подробно объяснил нам, как дойти до маяка. Путь до Токаревской кошки занял еще около часа. Придя туда, мы обнаружили архитекторов, которые пошли до маяка вброд. Хоть в этом месте и мелко, но они все равно вымокли. Никита Истюшкин, который, кажется, собрал на себя в поездке все шишки, умудрился поранить ногу о морское дно и теперь сильно хромал.
В один из дней, проголодавшись, мы с архитекторами отправились в «китайку» — аутентичный китайский ресторан. В просторном зале почти не было посетителей, так что хозяева — китайцы, плохо говорившие по-русски, — были очень рады приходу семнадцати человек и не хотели нас отпускать.
Для владивостокских архитекторов китайский ресторан — обыденность, так что они там половину меню наизусть знали. Влада и Руслан наперебой советовали нам, что взять. Мы с фотографом были голодны и взяли себе по габаджоу. Нам принесли два здоровенных блюда со свининой в кисло-сладком соусе без какого‑либо гарнира. Мы честно попробовали съесть их полностью, но в итоге потерпели фиаско. Уходили мы из «китайки» с раздутыми животами.
К концу трапезы, когда все порядком объелись, пришел китайский диджей и поставил музыку. Хозяева ресторана потушили верхний свет и включили диско-шар. Не знаю, почему, но выбор диджея падал на чудовищные версии русских хитов. Так, например, он поставил тектоник-ремикс на «Группу крови» Цоя.
Фотограф, у которого также есть амбиции диджея, не захотел мириться с положением и попросил китайца поставить другую музыку.
— Конечно, — ответил тот, — триста рублей.
Больше всего в «китайке» нас поразил туалет. Там были позолоченные стены, и с первого взгляда он выглядел просто роскошно. Но, открыв одну из кабинок, я обнаружил вместо унитаза только грязную дырку в полу — правда, она была обрамлена золотом. Я открыл вторую кабинку — но и там в полу зияло лишь золотое очко.
После защиты проектов в ДВФУ архитекторы могли вздохнуть спокойно. Впереди нас больше не ждал ни один город — только улицы Владивостока. Во время одной из прогулок пошел дождь. Чтобы спрятаться от него, мы зашли в секонд-хенд на набережной, где провели около часа, примеряя кожаные плащи, как у Нео из «Матрицы». Хозяева магазина оказались радушными людьми и пригласили нас на показ документального фильма «Тайна». Никто из нас про этот фильм не слышал. Мы согласились.
Хозяева разложили по полу пуфики и вручили всем по чашке с чаем. Они включили «Тайну» на проекторе. Большую часть фильма разные спикеры рассказывали о том, что если чего‑то хочешь, нужно только правильно попросить у Вселенной, и все сбудется.
— Вселенная — словно джин из сказки… — без конца повторяли персонажи этого фильма. — Скажи ей, что ты от нее хочешь, и она ответит: «Слушаю… И повинуюсь».
За те полтора часа, что шел фильм, половина архитекторов заснули прямо на полу. Хозяева, к счастью, не заметили этого. Они были поглощены картиной. Как они рассказали потом, эта логика — захоти, сформулируй, и сбудется — в их жизни превосходно работала. Даже свой секонд-хенд они открыли, попросив об этом Вселенную, и та принесла им спонсоров.
Вообще, они были немного повернуты на этой теме с восточной мудростью, однако мы все равно были им сердечно благодарны за чай и гостеприимство. В секонд-хенде мы познакомились с моряком по имени Сергей. Он обошел весь свет на военном корабле, когда был курсантом. Сергей много рассказал нам об устройстве быта во всех портах мира : от Фиджи до городов Южной Америки. В некоторых из них очень любят русских, а где‑то приезжим советуют держать рюкзаки спереди — чтобы не украли.
Владивостокские архитекторы постоянно показывали нам, куда сходить в городе. Больше всего нам понравилось в баре Laundry — маленьком заведении, расположенном в закутке между двумя домами и железной дорогой. Здесь, в полутемном подвале с неоновыми вывесками и дворике, где все пили пиво, мы отметили конец «Архвагона».
Каждый из нас и грустил и радовался. Выехав из Москвы три недели назад, мы пересекли всю страну и попали на самый край огромного континента. Но все помнили, что до того момента, как большинство из нас рассядутся по самолетным креслам и улетят домой — в Москву, Пензу, Казань, Петербург и другие города, — осталось несколько дней.
И все же впереди нас ждало еще одно место, перед которым меркла даже красота Байкала. Однажды мы сели в такси — народу набилось на четыре машины — и уехали на мыс Тобизина. Нет сомнения: «Архвагон» — путешествие людей из разных уголков страны в поисках решения ее необъятности — закончился именно там.
Мы приехали под вечер. Солнце клонилось к земле, и оставалось несколько часов до наступления сумерек. Мы долго брели от парковки, где таксисты ловили туристов, а какие‑то мужики вытаскивали из багажника мангалы.
Первым перед нами открылся мыс Вятлина. По своей красоте он уступает мысу Тобизина — но если вы во Владивостоке впервые, то мыс Вятлина поразит вас не меньше. Это идеальное место для фотографий: продолговатый полуостров, разрезающий синеву моря и омываемый белыми гребнями волн. Мыс Вятлина всем напомнил Ирландию, хотя никто, кроме фотографа, в Ирландии не был.
Однако Руслан и Влада, знавшие каждый закуток на острове Русский, где расположены и ДВФУ, и студенческий кампус, и оба мыса, заставили нас оторваться от только что обретенной Ирландии и идти дальше. Мы продолжили свое путешествие среди деревьев и колосьев пшеницы.
Петляя по тропинке, шедшей через лес вдоль побережья, мы оставили мыс Вятлина позади. Вокруг летали чайки, и на берегу моря почти не было людей. Шло начало октября — купальный сезон уже кончился, так что к морю стекались только туристы, жадные до фотографий, и просто любители красоты вроде нас.
Мы видели небольшие горы острова Русский, покрытые листвой еще не пожелтевших деревьев, и сухие кустарники, которыми утыкана эта часть острова. Рассматривая синюю полосу горизонта, мы прикидывали, в какой стороне находится Япония: мы знали, что отсюда до нее меньше тысячи километров.
Наверное, каждый из нас обомлел, подойдя к мысу Тобизина. Я говорю «наверное», потому что в этот момент я забыл о том, что должен подмечать детали и наблюдать за остальными: как и все в «Архвагоне», я просто пытался справиться с захлестнувшими эмоциями и не мог оторвать взгляд от открывшегося перед нами пейзажа.
Мы стояли на краю скалы — в шаге от пропасти. Под нами волны кобальтового цвета разбивались о темные камни. Пространство острова, усеянное жесткой травой, в лучах закатного солнца окрасилось в золотисто-оранжевый.
На мысе тренировалась команда борцов. Они выбрали для тренировки узкое место на возвышенности, которое пересекала тропинка. Мы наблюдали за тем, как они спаррингуют и проходят друг другу в ноги — а борцы, казалось, даже не заметили нашего присутствия. Их тренировка была опасной — одно неправильное движение, и любой из них мог скатиться вниз и разбиться о камни.
Далеко внизу, на камнях среди волн, проводила фотосессию девушка. Она забралась на один из утесов в бальном платье. Ее ноги омывали брызги волн, и нам, стоявшим на вершине мыса, ее крохотная фигурка казалась настоящей русалкой — возможно, такова и была задумка фотографа, снимавшего ее с берега.
Мы спустились вниз по камням и оказались на маленьком пляже. Архитекторы сбросили ботинки и шлепали босиком по воде, пока солнце скрывалось за водами бухты Новый Джигит, на которую открывался вид с этой точки.
Обратно мы возвращались в сумерках. Когда совсем стемнело, нам пришлось включить фонарики на телефонах — их свет прорезал темноту леса и освещал нам путь. Стрекотали цикады. Из леса вышла лиса и долго рассматривала нас, а потом убежала обратно в чащу. Вдалеке, за горой, мелькали красные точки сигнальных фонарей на высотных башнях и блестели огни Владивостока. Путешествие «Архвагона» кончилось.
Увы, лысый хост так и не вернул деньги. Он выдал архитекторам расписку, составленную от руки и заверенную липовой печатью. Мы, впрочем, не слишком расстраивались по этому поводу и, послав его к чертовой матери, наслаждались последними днями в Приморье.
Случилось еще много чего: фильм Евстигнеева показали на местном кинофестивале, мы с фотографом приобрели две балаклавы, в которых впору было идти грабить банк, а архитекторы потихоньку начинали готовить свои проекты для выставки, которая пройдет в Москве.
Одним октябрьским днем мы сели в самолет и через девять часов обнаружили себя в Москве. Всем было очень непривычно вновь вдыхать тяжелый московский воздух, чувствовать на щеках моросящий дождь и видеть обреченность на лицах пассажиров метро, едущих на работу.
