В 2019 году на «Тавриде» студенты МАРХИ Саша Вязовая, Аня Крылова, Денис Немухин и Феодосий Скисов выиграли грант от Росмолодежи на путешествие, охватывающее всю Транссибирскую магистраль. Суть его сводилась к следующему: студенты архитектурных институтов на поезде едут по городам России и придумывают проекты по их благоустройству.
Транссиб поделили на четыре отрезка: Москва — Екатеринбург, Екатеринбург — Новосибирск, Новосибирск — Иркутск и Иркутск — Владивосток. На каждом была промежуточная точка — малый город, который архитекторы и придумывали, как усовершенствовать. Они осматривали город, находили его уязвимости (где‑то местные власти делали вид, что их нет), а затем думали, как их убрать или обыграть. Проекты делали уже в поезде, на пути к следующему городу.
Три куратора и четыре организатора проехали магистраль от начала до конца. Архитекторы, которые придумывали проекты, менялись на каждом отрезке. Те, кто выехал из Москвы, в Екатеринбурге прощались с группой; их место занимали новые, и так до следующего крупного города. Архитекторов и кураторов сопровождала съемочная команда из трех человек, которой руководил режиссер документального кино из ВГИКа Леша Евстигнеев.
Проект получил название «Архвагон», хотя его стоило бы назвать «Архвагоны» — на каждом новом отрезке команду ждал новый вагон, и всем приходилось пересаживаться.
«Изначально должен был быть один вагон, — рассказывает руководительница проекта Саша Вязовая, — такая передвижная мастерская на рельсах. Мы бы ехали на нем из города в город. Но это слишком дорого».
Когда я узнал об «Архвагоне», набор на проект уже закончился. Вся группа была готова к отъезду. Мы встретились с Сашей и Аней, и я предложил себя в попутчики. Неожиданно они согласились взять меня с собой, и я стал четвертым членом киногруппы, единственным, кто ничего не снимал, а лишь записывал. Экспедиция начиналась через несколько дней после нашей встречи — так я запрыгнул в последний вагон.
Приволжье и Урал
Дождливым сентябрьским вечером мы отчалили с перрона Казанского вокзала на поезде 026Г «Италмас». Это был новенький двухэтажный состав с отчищенными до блеска туалетами и кулерами на каждом этаже. Представление о том, какими будут поезда дальше по Транссибирской магистрали, он рождал в корне неверное.
Организаторы собрали всех в одном купе. Архитекторы искали в гугле информацию о первой остановке — городе Вятские Поляны, который ждал нас через 900 километров. Они придумывали первые идеи и делали клаузуры — эскизы решений архитектурных задач. Евстигнеев и киношники все это снимали на видео. Пока что никто до конца не осознавал, что и зачем они делают.
Киногруппа перегородила весь второй этаж поезда, снимая клаузуры на видео. Все громко смеялись и переговаривались. Недовольные пассажиры высовывались из купе, чтобы рассмотреть, кто это шумит в коридоре и не дает другим пройти. Их взору открывалась странная картина: в тесном пространстве толпились несколько людей с ручками и планшетами, девушка с фотоаппаратом снимала купе на корточках с разных углов, а Евстигнеев отдавал команды. Вишенкой на торте стал звукорежиссер (и по совместительству фотограф) с «пушкой» — похожим на базуку микрофоном на шесте.
Мы были невозмутимы и не обращали внимания на недовольные взгляды. Однако ближе к ночи нам пришлось прекратить клаузуры — пришли проводники и погнали всех спать.
Вятские Поляны
В Вятские Поляны мы приехали на следующее утро. Рюкзаки и чемоданы пришлось оставить на вокзале. На перроне нас встретили волонтеры — школьная учительница и несколько десятиклассниц.
Вятские Поляны стоят на берегу реки Вятки. Это небольшой городок с машиностроительным заводом в качестве градообразующего предприятия. В старом городе много купеческих домов. На каждом висит табличка с именем купца.
На Вятке ловили рыбу рыбаки. На берегу реки стояла гора с крестом. Там было живописно, и все бросились фотографироваться, несмотря на оскорбленные замечания учительницы, которая хотела показать нам музей шляп.
К сожалению, музей шляп нам пришлось проигнорировать. Поезд до Екатеринбурга отходил вечером, а на осмотр города и поиск его слабых мест, ради чего и затевался «Архвагон», оставалось не так много времени. Учительница, впрочем, не сдавалась и увела нас в музей автомата ППШ и его конструктора Георгия Шпагина. Шпагин — это что‑то вроде местного народного героя. Без сомнения, самый известный представитель Вятских Полян за всю историю. Нас очень обстоятельно провели по его дому-музею и рассказали всю его жизнь, начиная с раннего детства. Когда мы наконец смогли вырваться из музея, солнце стояло в зените.
Архитекторы разделились на несколько групп и разбрелись по городу. Сопровождать мою группу вызвались девочки-десятиклассницы. Я пробовал разговорить их, но они стеснялись.
— Вы хотите стать архитекторами?
— Да. Но не здесь, — ответили они.
Я спросил их, чем они обычно занимаются в Вятских Полянах.
— Мы много гуляем и общаемся с людьми. Иногда мы разговариваем с пьяницами.
— С пьяницами?
— Да.
— Они вас обижают? — испугался я.
— Нет! Они очень добрые, — ответили девочки. — Они к нам очень хорошо относятся.
В поисках фактуры мы забрели в заброшенный речной порт, упиравшийся в промзону. Вход туда перекрывал шлагбаум. Мы пробрались внутрь, но нас прогнал сторож.
— Вы читать умеете? — кричал он. — Это частная территория, тут злая собака! Проваливайте отсюда.
Пришлось отойти от порта. Мы прошли сквозь перелесок и попали к берегу какого‑то пруда, заросшего тиной. Из воды там торчали колеса утонувшей детской коляски, но больше ничего особо примечательного не было. Тем не менее архитекторы воодушевились локацией: они живо стали придумывать, что бы с этим сделать. Я покинул архитекторов и пошел слоняться по Вятским Полянам.
В центре города я попал на площадь, которая показалась мне самой обычной площадью из любого небольшого городка: несколько «Пятерочек» и «Магнитов», аптеки, пиццерии. Люди шли на работу и просто по своим делам. В середине площади стоял большой фонтан, который ремонтировали рабочие. Звук их отбойных молотков разносился по улице. Шла середина сентября, и было тепло. От тепла и общей вятской безмятежности на меня напала лень, и я так и не поговорил ни с кем из местных.
В отличие от меня организаторы времени не теряли: Денис дал интервью местному телеканалу, а Саша опрашивала жителей города о том, что их не устраивает в Вятских Полянах. Люди рассказали, что ведут борьбу с властями за частные дома — их признают аварийными и сносят, а на месте строят типовые многоэтажки плохого качества. Кроме того, на окраине города стоят аварийные бараки, но их не признают аварийными, потому что это невыгодно.
В городе, по словам местных, остается только старое поколение, «готовое умирать». Люди жаловались, что все производство погибло, а в сегодняшней жизни нет стабильности.
Когда мы вернулись в поезд, я выяснил несколько новых для себя обстоятельств. Во-первых, на каждом отрезке нас было ровно семнадцать человек — то есть четыре четверки и один отщепенец. Отщепенцем оказался я — мой билет покупали последним. Это означало, что из города в город я должен был ехать в отдельном от всех купе. Поначалу я решил, что это к лучшему: умножив число перегонов на число предполагаемых попутчиков, я пришел к выводу, что так смогу познакомиться с двадцатью одним новым обитателем Транссибирской магистрали. Очень скоро мои наивные представления о жизни разбились о реальность.
Вторым обстоятельством — весьма приятным — было то, что в мой билет, который Саша купила последним, по ошибке включили стоимость питания. Я решил отметить это и пошел в вагон-ресторан. Однако удача в тот вечер была не на моей стороне.
Я заказал курицу с пловом и с большим удовольствием поужинал. За ужином ко мне присоединился фотограф. Мы разговорились с хозяином вагона-ресторана, который считал за соседним столом выручку и составлял бухгалтерские отчеты. Он страшно заинтересовался, узнав, что мы пишем репортаж, и пожаловался на маленькое число клиентов (в восемь вечера в ресторане не было никого, кроме меня и фотографа).
— Это потому, что о вагонах-ресторанах ходит дурная слава, — говорил он. — Но ведь это неправда! Здесь не такая уж и дорогая еда. И отличного качества.
По правде сказать, еда была весьма средняя, а вот цена оставляла желать лучшего, но мы не стали ему этого говорить. Он показался нам очень вежливым и приятным человеком. У него были две особенности: он ходил по поезду в розовых тапках и наотрез отказывался от того, чтобы его фотографировали. Как мы узнали дальше, вторая особенность — общая для всех людей на Транссибирской магистрали.
Через час меня начало тошнить. Фотограф ушел к архитекторам писать звук (они опять снимали клаузуры), а я заперся в одном из туалетов и не выходил оттуда, наверное, час. Сложно сказать, что послужило триггером. Моим главным подозреваемым остается курица из вагона-ресторана, вступившая в реакцию с двумя бутылками кефира; они составляли весь мой рацион в этот день.
Полумертвый, я вернулся в свое отщепенское купе, где обнаружил, что мои попутчики — уральская семья из мужчины, ребенка и бабушки — спят, выключив свет. В купе было страшно душно. Голова от этого просто раскалывалась. Залезая на полку, я случайно наступил главе семейства на ногу. Я думал, что начнется ссора, но он посмотрел на меня с буддистским спокойствием и сказал: «О! Ничего страшного». Я промычал в ответ что‑то нечленораздельное, не раздеваясь, повалился на полку и провалился в сон. В клаузурах в этот вечер я не участвовал.
Екатеринбург
В екатеринбургском «Макдоналдсе» за соседним столиком от нас с киногруппой сидел странный человек. Он очень громко, на весь ресторан разговаривал по мобильному телефону. Он долго рассуждал о «монгольском узбеке Чингисхане, который поработил весь мир», а потом переключился на своего друга по имени Жека Жига.
— Ты знаком с моим другом?! — кричал он в трубку. — Его зовут Жека Жига! Но мы называем его просто Жига.
— Как думаете, кто такой этот Жека Жига? — тихо спросил нас Евстигнеев.
Мы пробовали строить догадки, но скоро узнали правду.
— Жека Жига — великий боксер, — кричал незнакомец. — Попробуй отстоять с ним пять раундов. Попробуй! Он уронит тебя в третьем!
Потом он сбросил звонок и набрал кого‑то другого.
— Алло, Настя, — сказал он, — ты знаешь, сколько стоит домен «сучка точка ру»? Нисколько, Настя! Он бесценен.
В Екатеринбурге открылась трагическая несправедливость. В крупных городах то время, что мы с документалистами тратили на прогулки и осмотр окрестностей, архитекторы проводили в хостеле за работой. На протяжении всей поездки они только и делали, что работали, — я не переставал поражаться их трудолюбию.
Мы же с чистой совестью ушли изучать Екатеринбург. Заглянули в «Ельцин-центр». Он нам, в общем, понравился: все пришли к выводу, что создатели потрудились на славу. На интерактивной карте с бывшими советскими республиками мы отметили, что флаг Беларуси показан бело-красно-белым. Еще мы заметили, что Ельцин после посещения музея предстает в образе главного защитника российской демократии. Нам стало интересно, как эта трактовка событий девяностых сочетается со взглядами жителей России.
Ответ не заставил себя ждать — мимо как раз проходили какие‑то пьяные мужики. Они остановились около музея и закричали: «Ельцин сосет!»
Документалисты весь день искали локации для съемок. В голове у Евстигнеева была концепция фильма: он собирался показать, как меняется обстановка на Транссибирской магистрали по мере приближения к Владивостоку. У меня же концепции не было никакой — я просто бесцельно слонялся с ними по Екатеринбургу и помогал фотографу носить его оборудование для звукозаписи.
Когда стемнело, мы нашли архитекторов в хинкальной в центре города. Они закончили работать и были очень голодны. Весь стол заставили тарелками с хинкали и хачапури. Нам с фотографом не хватило места за общим столом, и мы сели отдельно, заняв маленький столик на три персоны.
Я был порядком расстроен. День подходил к концу. Я искал драму, а фотограф — натуру. Мы не нашли ни того, ни другого. Уральцы не хотели нам открываться. Они смотрели на нас как на чужаков и подозрительных личностей.
Я был погружен в эти мрачные мысли и не заметил, как на свободный стул сел человек. Он подошел к нам, пока мы ждали хинкали с говядиной и лимонад «Натахтари» (мы торжественно пообещали, что не будем пить алкоголь во время поездки). Он представился фразой:
— Не хотите выпить водки?
Мы вежливо отказались, сказав, что у нас много работы. Но он слушать ничего не хотел. Ему претило пить водку в одиночестве. Он повторил свое предложение несколько раз. Мы проявили характер и все так же отказывались, хотя с каждым новым запросом колебались все больше. Он махнул рукой и сказал:
— У меня здесь, кстати, мастерская наверху.
Через пять минут мы стояли в мастерской екатеринбургского художника Павла Пензева — так нам представился новый знакомый. Мастерская располагалась прямо над хинкальной, на втором этаже.
Пензев провел нас по полутемной лестнице и завел в небольшую комнату, увешанную картинами. Выяснилось, что он «позитивный свободный абстракционист» — единственный художник этого стиля в Екатеринбурге.
Все свои картины 43-летний Пензев рисует текстурной пастой и покрывает акрилом. Изображения он наносит в хаотичном порядке. Местные художники называют его картины «обоями» и отказываются признавать Пензева своим, но Павел не унывает: ему важно не принятие коллег по цеху, а оценка людей. «Что вижу, то и творю, — говорит Пензев, — у меня позитив».
«Бесконечный позитив» — это название одной из его картин. Другие полотна называются «Мятное сейчас», «Нейронная галактика», «Закат иллюзий» и «82 момента счастья». Всего у него несколько десятков картин.
Несмотря на то что позитив — несомненная константа творчества Пензева, его путь к искусству был коротким и драматичным. Несколько лет назад, еще не помышляя о творчестве, он впал в кому из‑за наркозависимости. Сам Пензев признает, что был «конченым наркоманом».
«Принимал вообще все, — рассказывает он. — Меня бахнуло в 2015 году, у меня была кома. Инфаркт, отек мозга». В коме Пензев пробыл несколько дней — «просто раз, и провалился». Когда я спросил художника, что чувствует человек в коме, он нахмурился.
«Я не видел ничего и не чувствовал. Не видел темноты, не чувствовал глубины, не слышал. Я не знаю, чем я это чувствовал, но это было. Я помню это своим сознанием, но не помню своим телом», — ответил он.
Пензев рассказал нам, что пошел лечиться от наркотической зависимости к бывшему (а тогда еще действующему) мэру Екатеринбурга Евгению Ройзману, который в то время «принимал по пятницам». Ройзман вытащил художника — сейчас Пензев отзывается о нем с большим почтением и теплотой.
Ройзман пристроил Пензева заниматься ремонтом. В благодарность тот подарил бывшему мэру одну из своих первых картин под названием «Борьба».
На стройке Пензев «начал видеть красоту». Первые картины он нарисовал штукатуркой на стене. Потом стал это делать дома. Жена поначалу не понимала его. «Да что ты, дурак, делаешь?» — говорила она. Но потом она приняла его тягу к искусству и поддержала художника.
«Желание рисовать пришло как взрыв, — объяснил он нам, — Я не рисую, я пою. Половина картин — это я, забытый». Сейчас Пензев даже зарабатывает на картинах — их покупают, а на мастер-классы к нему приходят люди.
Павел рассказывал нам о своей жизни почти час, потом мы вспомнили, что снизу нас, наверное, давно дожидается еда. У выхода Пензев, не слушая никаких возражений, сунул нам в руки картину, выполненную золотой краской. Мы пробовали объяснить ему, что нам еще две недели ехать на поездах по Транссибирской магистрали. «Это пофиг», — невозмутимо ответил художник.
Картина называлась «Affectus». Когда мы спросили его, что значит это название, Пензев сказал: «Ну все, капец» — и увел нас вниз, где все-таки добился своего и угостил нас водкой.
В екатеринбургском хостеле было шумно. На кухне люди разговаривали на ломаном английском языке (там жил общительный египтянин, ни слова не понимавший по-русски) и смотрели сериал «Любовь, смерть и роботы».
На балконе мы разговорились с другими постояльцами. У каждого из них за плечами история. Многие заселяются в хостел на несколько месяцев. Из тех, с которыми мы познакомились в курилке, один колесил по России и продавал мягкую мебель собственного производства. По его словам, проехал всю страну, «от Таганрога до Нарьян-Мара».
Парни из курилки рассказали нам о каком‑то иностранце, который однажды приехал в хостел, чтобы снять койку на год вперед. Ему выставили счет в 240 тысяч рублей. После продолжительных подсчетов мы пришли к выводу, что иностранца, скорее всего, обманули: он должен был заплатить тысяч на 40 меньше.
Мы долго думали, что делать с картиной. О том, чтобы везти ее с собой по Транссибу, не могло быть и речи. Архитекторы предложили подарить ее хостелу, но мы решительно отвергли эту идею. На следующий день я нашел отделение «Почты России» и отправил картину в Москву. С тех пор она висит у меня дома.
Последний день перед отъездом мы провели в беготне. Это был лейтмотив путешествия — куда бы мы ни приезжали, везде времени в обрез. С утра мы поехали за город посмотреть скалы, но в дороге таксист, деловой и начисто лишенный стеснительности екатеринбургский мужчина, объявил, что везет нас на гору Волчиха, «потому что мы просто должны это увидеть».
Волчиха, на которой зимой располагается горнолыжный курорт, и правда стоила того, чтобы ее увидеть: с одной стороны открывался вид на Екатеринбург и далекие башни тепловой электростанции, а с другой — на водохранилище. Правда, чтобы увидеть все это, необходимо было подняться на Волчиху — за это время нас продуло всеми ветрами. На вершине Евстигнеев незамедлительно начал группировать всех для съемки и прикидывать удачные кадры.
Где‑то таился подвох, и он дал о себе знать на обратном пути, когда таксист потребовал гораздо больше, чем мы договаривались (счетчик он выключил еще на пути к Волчихе). Мы пробовали протестовать, но он снес нас своими аргументами о том, что: а) ему было холодно ждать нас у подножия горы; б) после такой красоты, что мы увидели, и сумма другая; в) «он же к нам со всей душой». Мы быстро сломались под этим напором. Успокоившийся и довольный, таксист принялся рассказывать историю о том, как он однажды пропустил поездку всей своей жизни — клиент попросил довезти до Геленджика.
Вечером в музее архитектуры и дизайна «Архвагон» провел защиту проектов, придуманных в Вятских Полянах. Участвовали три команды, каждую из которых возглавлял куратор.
Первая команда представила концепт яблочной сидрерии. Исследуя город и общаясь с местными жителями, архитекторы узнали, что в советское время в городе были сады, которые сегодня запущены. Они придумали концепцию восстановления садов и создания маленькой сидрерии, производящей сидр из местных яблок. Попробовать себя в производстве, по их задумке, смогут приезжие — это должно послужить стимулом приезжать в Вятские Поляны.
Вторая группа оттолкнулась от того, что город пустеет: часть населения уезжает на учебу или заработки и не возвращается неделями. На улицах Вятских Полян много заброшенных или сгоревших изб, и с годами их число увеличивается. Архитекторы предложили превратить заброшенные дома в избы-сквоты, избы-читальни, избы-теплицы и избы-зеркала. Команда назвала свой проект «Изба-кроссинг». «Это должно способствовать интересному и комфортному существованию жителей, либо стать вечным памятником, даже если город когда‑то исчезнет вместе с мелеющей рекой Вятка», — заявили они.
Проект третьей команды носил название «Культура, которую мы не заслужили». Для нее куратор Никита Истюшкин выдумал целый этнос тарудмурцев на основе татаров, русских, марийцев и удмуртов. На территории рядом с прудом, где я смог приметить только коляску, одиноко торчающую из воды, Никита увидел перспективы для этно-тропы. По его задумке, маршрут должен быть разделен на три уровня: подземный, с которого начинается путь, земной и небесный. Небесный уровень — смотровая площадка в «священной роще», попасть на которую можно будет только когда Вятка обмелеет.
Заведующая информационным отделом музея, перед которой проходила презентация, выслушала все проекты, а потом выступила с речью. Она заявила, что путешествие по Транссибу необходимо рассматривать как иллюстрацию мирного присоединения Сибири. На это, по ее мнению, должны «выделить какие угодно гранты».
Ей пробовали возразить, что путешествие, в общем-то, не о прошлом, а, скорее, о настоящем. Дело в том, что «Архвагон» не рассматривает города в отдельности — для него важен весь путь, а проекты архитекторов нужно воспринимать в комплексе. «Я так же, как и вы, когда‑то не знала историю», — сказала на это заведующая.
После этого она провела часовую лекцию об истории присоединения Сибири купцами Строгановыми и Ермаком Тимофеевичем. Мы несколько раз пробовали напомнить, что ограничены во времени, но заведующая проигнорировала наши замечания и перешла с Ермака Тимофеевича на Петра I и Екатерину II.
Мы гадали, дойдет ли тайм-линия ее рассказа до Ельцина или нет. У архитекторов, которые провели больше суток за напряженной работой, лекция не вызвала большого энтузиазма. До отъезда из Екатеринбурга оставалось несколько часов, и им не терпелось покинуть музей, чтобы хоть немного посмотреть город. Когда заведующая закончила лекцию о мирном присоединении Сибири, за окном пошел дождь.
Архитекторов это не удержало: закутавшись в дождевики и раскрыв зонтики, они высыпали на улицу сразу, как закончилась презентация. Все мгновенно промокли. Скоро мы опять укрылись в очередной хинкальной, которыми, кажется, полон Екатеринбург. Мы с фотографом пошли курить и искать натуру. На улице он сделал фото трех пожилых екатеринбуржцев, куривших под навесом, — исключительно из художественного интереса.
Им это, однако, не понравилось. Один достал служебное удостоверение и заявил, что он полковник нацгвардии. Он потребовал удалить фотографии. Сделать это не представлялось возможным: фотограф щелкнул престарелых силовиков на пленку. Пару минут мы все провели в ступоре. Нацгвардейцы придумывали, как изъять фотографии, а мы соображали, как от них сбежать. Я уже начал опасаться, что сейчас они вынут пленку и испортят все остальные кадры или, что еще хуже, сломают фотоаппарат, но тут один из них нашел поистине соломоново решение.
«Если эти фотографии попадут в интернет, я тебя найду и пополам сломаю, понял?» — сказал он фотографу. Для большей убедительности он выставил вперед ногу, согнутую в колене, и изобразил, как переламывает об нее человека пополам. Мы заверили его, что ни в коем случае не будем публиковать снимки, и поспешили уйти.
Это был не последний сюрприз, который преподнесла пленочная фотография в Екатеринбурге. На вокзале нам попались чересчур дотошные охранницы. Для них оказалось делом чести настоять, чтобы пленочный фотоаппарат проехался по ленте рентгена. Они твердо решили, что мы провозим нечто запрещенное. Несчастный фотограф совсем выбился из сил, доказывая им, что это не так. Охранницы потребовали продемонстрировать, что фотоаппарат — и правда фотоаппарат, а не муляж с потайным отсеком. Они сказали показать дисплей. Увы, на пленочном фотоаппарате нет дисплея, и чтобы объяснить это, фотографу понадобилось еще минут десять.
Тогда они потребовали сделать снимок. Скрепя сердце фотограф потратил кадр и сделал портрет одной из охранниц. Раздался щелчок затвора. «Видите, — сказал фотограф, — я только что сделал вашу фотографию. Это фотоаппарат». «Я ничего не услышала, — ответила охранница. — Сфотографируй-ка еще разок».
После этого фотограф взорвался и обрушился на охранниц с гневной тирадой. Сзади на нас наседали другие пассажиры. Мы не давали людям пройти, заняв единственный работавший металлоискатель. «Эй, заканчивайте там!» — кричали опаздывавшие на поезд екатеринбуржцы.
В конце концов охранницы сдались. Они не преминули нанести нам последний удар и, улыбаясь, сбросили наши сумки с аудиоаппаратурой с ленты. Фотограф проклинал их до самого Новосибирска. Однако битва была выиграна: фотоаппарат и пленки удалось отстоять.
Сибирь
Теория, что по мере удаления от Москвы поезда будут становиться все хуже, пока подтверждалась. Как я уже писал, первый поезд, вышедший из Москвы, был двухэтажным, с кулерами и чистым туалетом. Второй — на нем мы добирались до Екатеринбурга — был классом ниже, но тоже ничего: там оставались розетки и биотуалет. Впрочем, я не слишком внимательно смог его обследовать, потому что провалялся в отключке почти весь перегон. Наконец, третий поезд, который проследовал из Екатеринбурга в Омскую область, уже не имел ни розеток, ни нормального туалета.
Если туалет — скорее эстетическое неудобство, которое легко вытерпеть, то отсутствие розеток оказалось ударом для архитекторов. Вся их работа была заточена на ноутбуках и, следовательно, электричестве: каждую ночь они допоздна сидели в купе и проектировали, верстали и фотошопили. Все спешно доставали пауэр-банки, чтобы зарядить телефоны, и экономили на компьютерах зарядку как могли. В коридоре, где все-таки нашлись две зарядки, выстроилась очередь.
Первая группа архитекторов покинула «Архвагон» в Екатеринбурге. Их места заняли новые члены проекта — студенты екатеринбуржских архитектурных вузов. Теперь они делали клаузуры на засыпающих ноутбуках и искали информацию о Калачинске, ждавшем нас впереди.
Калачинск
На вокзале нас встретила женщина, которую местная администрация подрядила сопровождать нас. Разумеется, она рассказывала о Калачинске все, что только было положительного. Но это было не так уж и сложно: город действительно выглядел нарядно и уютно.
Экскурсовод предложила нам пойти в кафе «Фламинго». Она заявила, что это очень приличное место. Но екатеринбуржцы успели основательно изучить город.
«Кафе «Фламинго», — сказали они. — Мы читали про это кафе. А вы знаете, что там крадут сумки у посетителей?» Наша экскурсовод не нашлась, что на это ответить, и только не слишком искренне засмеялась.
Впрочем, екатеринбуржцы не предложили достойную альтернативу «Фламинго», и мы все пошли туда. Экскурсовод была права: это оказалось приличное место. По крайней мере, местный персонал из сил выбивался для того, чтобы нас накормить по высшему разряду (и отлично с этим справился).
Экскурсовод повела нас в недавно отстроенный парк имени Гагарина. Кажется, калачинцы страшно гордятся этим парком, потому что он выглядит очень по-европейски. Из Москвы на парк выделили грант в 70 миллионов рублей, и сейчас там ведутся работы по благоустройству. Сдача — в декабре 2021 года.
Это и правда красивое место: чтобы попасть сюда, вам придется выйти из города, а затем перейти небольшое озеро и поле из камышей. Тогда вы окажетесь на небольшой, но очень ухоженной лужайке, в середине которой располагается трибуна. К слову, трибуна — единственное, что выдает в этой облагороженной местности советское прошлое.
Другой предмет гордости калачинцев — «Калачинский калач». В городе его называют эксклюзивным брендом и рассказывают о калаче всем приезжим. Однако я вынужден поставить существование калача под сомнение: мы облазили весь Калачинск в поисках эксклюзивного бренда и не нашли ни единого его следа.
После того как мы увидели парк, экскурсовод с чистой совестью оставила нас в покое. Архитекторы бросились фотографироваться в камышах, а я пошел брать интервью у местных жителей. Ко мне присоединился фотограф, освободившийся от звукорежиссерских обязанностей. Мы несколько часов бродили по Калачинску в поисках фактуры и драмы, но встречали только калачинцев, которые отказывались отвечать на вопросы, испуганно нас оглядывая.
Местные жители делились на две группы. Одни заявляли, что Калачинск — лучший на свете город и идеально подходит для жизни, мечтой других было навсегда уехать отсюда. Людей во второй группе было больше.
Кому‑то не нравилось, что в городе нечем заняться. Другим — что здесь нет молодежных центров и кинотеатров. Молодежи в Калачинске просто скучно. Бабушки из многоквартирных домов жаловались на прорвавшиеся трубы и разбитые дороги.
Поезд до Новосибирска отходил поздно вечером. На вокзале не было никого, кроме нашей группы и парней в черных спортивных костюмах. Их было человек семь или восемь, и выглядели они угрожающе. Все как один стояли лысые, в черных куртках и штанах adidas. Смотрели они на нас весьма плотоядно.
Хоть мы и почувствовали напряжение от их присутствия, само их появление можно расценивать как пример трогательной и преданной дружбы. Все семеро пришли провожать товарища в Анапу. Он залез в поезд и помахал друзьям рукой. Они махали в ответ и напоследок сказали: «Будут обижать — не обижайся».
Прошло уже много времени с того момента, как я стоял на ночном вокзале в Калачинске, но эта фраза почему‑то не вылезает у меня из головы. Мне кажется, в ней скрыта мудрость, которую я пока не могу постичь.
