«Лицо» — седьмой фильм Малголжаты Шумовской, вдохновлен реальной историей. Несколько лет назад в польской провинции на деньги местных жителей была построена самая высокая в мире статуя Иисуса Христа — больше, чем в Рио-де-Жанейро. С недавних пор она раздает в округе вайфай. Главный герой «Лица» — металлист, строитель и скромный польский парень — падает с вышки во время воздвижения статуи и совершает первую в Польше дорогостоящую операцию по трансплантации лица. Но все ближайшее окружение — от невесты до родителей — не может опознать в нем своего. Подробнее «Афиша Daily» освещала фильм в тексте о Берлинале-2018.
— Как вы придумали эту историю? Все началось с огромной скульптуры? Сюжет в пересказе выглядит как смесь кафкианского рассказа с американским фильмом категории «Б».
— Можно сказать, что я сняла фантазию по мотивам реальных событий. Я наткнулась на статью в газете о парне, который потерял лицо в несчастном случае, а потом восстановился во время первой в истории Польши успешной операции по трансплантации лица. Парень был во всех новостях. Для меня и моего сосценариста (Михаль Энглерт — соавтор сценария и также оператор фильма. — Прим. ред.) это была очень сильная метафора идентичности. Мы решили взяться за этот случай — но не с медицинской, а с бытописательной точки зрения. Такая аллегория о герое без лица, о человеке-слоне, о красавице и чудовище. Мы начали конструировать сложный мир, в котором он бы жил — и статуя Христа в Свебодзине пришла в голову одной из первых: она действительно существует, о ней очень много шутят в интернете. Это так или иначе символ Польши новейшего времени. Мы поехали по деревням, подсмотрели какие-то вещи в сельской жизни для фильма и придумали реальность волшебной сказки — заповедное место, которого нет на самом деле, где все сжато и уплотнено.
— Кажется, Польша — так же, как и Россия — выглядит депрессивно в современных новостях и очень проблемно в кино. Те же самые новости о запрете абортов для женщин или вторжении католической церкви в художественную жизнь. Да и герои «Лица» не то чтобы счастливы. Что чувствуют сами поляки сейчас? Страдают ли они?
— Я думаю, что если спросить самих поляков, как они себя чувствуют, — то они скорее довольны и точно не страдают. Точно не могу сказать в процентах, но подавляющее большинство устраивает внутренняя политика. Им нравится консервативное правительство, потому что сами они очень традиционны, да еще и экономика растет. Это совершенно точно не бедная и не нуждающаяся страна — у нас появился и значительно вырос средний класс. Но таких людей, как я — а я либерал, — правительство правого толка очень разочаровывает. Сама я за либеральное правительство и права женщин: мне не хочется выходить на улицу, чтобы добиваться каких-то перемен. Например запреты на аборт разозлили многих: то, что мы, польские женщины, не можем принимать решения о собственном теле. Но и либералы, и левые в польском обществе — это подавляющее меньшинство.
— Как среагировали на «Лицо» в Польше? На похожие критические высказывания в России обычно реакция резко негативная: всем обидно.
— Я получила очень сильную реакцию: можно сказать, что люди разделились на два лагеря и дискуссия очень большая. Одни, разумеется, не прочувствовали и не поняли метафору: быть консерватором в Польше — это смотреть на мир с оптикой церковного человека. Многие обижены на меня за то, что я выставила в этом фильме поляков идиотами и якобы самодовольно посмеиваюсь над ними. Но я не удивлена: любое гротескное и сатирическое высказывание о Польше гарантированно разделит общество на две неравные половины.
— Ваше кино начинается с застывших людей перед супермаркетом в ожидании большой распродажи — по сюжету, необходимо раздеться до нижнего белья, чтобы забрать с собой вещи с большой скидкой. Как поляки переживают консьюмеризм и чувствуют себя в глобальном капитализме?
— Первая сцена «Лица» — это метафора нас в 1989 году, когда очень многое моментально изменилось. Я хорошо помню это время — нас как будто бросили в этот капиталистический мир с товарами и всем материальным. Сейчас это иногда происходит в польских супермаркетах, но в первую очередь с теми людьми, кто помнит времена дефицита — и это не только польская ситуация, во многих странах то же самое. Люди старшего поколения обожают дешевое и легко погружаются в то состояние 1989 года от обвала цен. И конечно, влияет происхождение — в больших городах люди за поколение стали осторожнее, а люди в деревнях перестали быть бедными, после того как Евросоюз начал финансировать многие их домохозяйства. В каждой деревне или небольшом городе бедных стало сильно меньше. Быть бедным сейчас — скорее исключение. Но парадокс остается: за видимым благополучием и ростом экономики все равно скрывается желание купить чего-то много, потому что оно просто дешево, — и здесь проглядывается нелепая привычка прошлого, а не необходимость.
— Что сейчас происходит в Польше с религией? В фильме «Лицо» у церкви есть огромный ресурс доверия перед прихожанами. Люди приходят к вере из-за привязанности к ритуалам или искреннего религиозного самоощущения?
— Мне кажется, многое зависит от возраста. Совершенно неслучайно мои молодые герои ведут себя иначе. Если человеку в большом городе в Польше 20 с чем-то или даже 30 лет, у него вряд ли возникнет сильное желание довериться церкви. Мои дети полностью оторваны от церкви, и я не вижу встречного движения. И, например, возвращение в дом родителей — с Пасхой и Рождеством, — это возвращение в традицию, но с подачи старших родственников. Вообще, поколения родителей за 50 и детей за 20 сильно разобщены сейчас и не говорят на одном языке. В провинции жизнь до сих пор идет по церковному календарю: есть сезоны Рождества, Пасхи, Преображения — и это простой порядок для людей из такой среды. И в фильме я показала это — молодые люди мечтают отсоединиться от этого порядка, уехать в большие города или за границу. Плюс Польша — тихая европейская страна, которая хочет сохранить прошлое всеми силами: она боится стать такой, как Франция, с иммиграцией и беженцами. «Польша для поляков» — взгляды большинства. От такого отношения страдаю лично я: мне кажется, для культуры и общественной динамики было бы гораздо интереснее больше путешествовать, активно смешиваться народами и гостеприимно относиться к иммигрантам.
— Трусы с символикой Polska тоже популярны? У нас вот очень любят футболки и спортивные костюмы с надписью «Россия». Это связано с ростом национализма в стране? В «Лице» много ксенофобских комментариев и шуток — про евреев, румын и чернокожих.
— Да, надписи Polska встречаются часто. У нас есть люди, которые любят националистическую одежду и надписи. Все про великую историю, про гордость быть поляком. В Польше есть важный поколенческий опыт иммиграции — лет 10 назад огромное количество наших людей уехали в Англию, Скандинавию и Германию, правда, к нынешнему моменту многие уже вернулись: сейчас дома ситуация для работы часто лучше, чем за границей. Неполиткорректные шутки при этом в Польше можно услышать везде: на самих съемках, пока делаем фильм, в деревне, в городе. Грубые шутки о других нациях очень популярны.
— В России многие боятся, что если перестанут шутить неполиткорректные шутки, то потеряют свободу слова. Политкорректность — это что-то скучное, западное и российским людям якобы чуждое: слишком много ограничений.
— Да, у нас тоже опасаются политкорректности — как в какой-нибудь Скандинавии. С другой стороны, те же люди ужасно злятся, что я показываю такие шутки и реплики в фильме — даже некоторые мои друзья считают их вульгарными и совершенно лишними на экране. Мы не гордимся тем, что шутим так, — это совершенно точно. С одной стороны, шутки — всего лишь шутки. А с другой — мы часть Евросоюза и так не положено себя вести, раз уж мы европейцы. Сплошные колебания туда-сюда.
— В фильме есть и пара сатирических сцен про медиа, которые довольно бесстыдно обходятся с историей главного героя и быстро превращают его семью в героев мыльной оперы.
— Да, наши медиа много спекулируют. Они очень падки на дешевые сенсации, театральные спецэффекты и любят плодить стереотипы. И я совершенно сознательно сделала телесенсацию частью сценария.
— В предыдущем фильме «Тело» вы как раз рассказывали о разрыве поколений — главный герой, отец, как будто бы не слышал, не воспринимал и не мог достучаться до своей дочки: у него не хватало рефлексии и эмпатии. Как сейчас преодолевается этот разрыв поколений? Отцы и дети учатся разговаривать друг с другом?
— Проблема в том, что зрелые и молодые люди живут в совершенно разных пространствах. Люди более старшего возраста редко знают иностранные языки и не особенно интересуются миром за рамками своего города. Им нравится жить в Польше для поляков, путешествуют они организованными группами, ведут себя в поездках очень настороженно. Знаете, они любят прошлое, церковь, историю, берегут память о давно случившихся событиях.
Молодые не видят этих границ, не очень их понимают, говорят на иностранных языках, читают соцсети и хотят видеть себя гражданами мира. Желание предпринимать какие-то шаги навстречу друг другу часто зависит от уровня жизни: образованные люди из среднего класса ходят на терапию, читают психологов и мечтают построить безопасный мир для своих близких. В бедных семьях все часто брутальнее и жестче по отношению к желаниям друг друга.
— Бросается в глаза сцена Рождества, когда люди из одной семьи по очереди подходят друг к другу и произносят личные пожелания. Очень часто они говорят не то, что хочется главному герою, а как будто бы озвучивают свои собственные мечты: отрежь свои дурацкие волосы, закрепись на одном месте, сделай нам внуков. Польша сейчас — это правда пространство долга и таких жестких ожиданий друг от друга?
— Такие пожелания — старая католическая традиция, которая очень популярна в сельской местности. Я, конечно, постаралась подать ее в абсурдном ключе — у нас часто желают просто здоровья и счастья. Но мои герои желают единственному отличающемуся от них человеку стать таким, как они, да. Семейные праздники и вообще Рождество могут быть очень травматичным и грустным моментом для поляков, потому что нужно приезжать в один дом и долго общаться с людьми, которые тебе совершенно не нравятся. Люди часто ссорятся на праздники, напиваются, чтобы успокоиться и никак не реагировать, или просто долго копят в себе недовольство. Я использовала очень популярный ритуал, чтобы показать, как отличается мир внутренне свободного человека и окружения, из которого он вырос.
— В «Лице» очень много шуток про священников и религиозную общность. Какие у вас личные отношения с религией и как они менялись со временем?
— Я особенный пример. Родители были интеллектуалами: моя мама вообще не была религиозной, папа долгое время был атеистом, а потом крестился. В мои 12 лет он рассказал мне о христианстве — и я тогда очень прониклась всеми идеями веры и захотела быть католичкой. У меня был особенный контакт с отцом, я любила его рассказы и прислушивалась к этим мистическим историям. В коммунистические времена церковь часто заступалась за обычных людей перед государством и поддерживала человеческую веру в лучшее. Миссия церкви была — противостоять тоталитаризму, и ей удалось спасти и сохранить дух многих людей, так что у церкви была очень хорошая репутация среди обычных людей. Когда я стала взрослой, получила образование и приблизилась к 30-летию, мнение о религии я изменила. Да и церковь успела измениться к тому времени: она утратила функцию поддержки и стала институцией, которая стремится к власти и влиянию. Я отделила себя от идеи церкви и католицизма, религия для меня — просто этап. У людей, воспитанных католиками, все работает немного иначе.
— Сатира и пародия — последнее оружие режиссера в сложной ситуации? Кажется, в каждом новом фильме вы все жестче шутите о мире вокруг вас — от неудачной попытки суицида до провинциальных сеансов экзорцизма.
— Я обожаю черный юмор всю мою жизнь и много смеюсь над собой. Над польской реальностью тоже смеюсь много — в ней столько абсурда. В нас сочетается столько всего: набожность — и при этом любовь к острому слову, нам нужны традиции — и при этом мы часто смеемся на грани над всем подряд. Так что с противоречиями, над которыми можно смеяться, проблем нет.
Самая большая наша проблема, как мне кажется, — отсутствие самоиронии: мы, поляки, не очень знаем, как смеяться над собой. А когда это делает кто-то со стороны, нам становится обидно. Полякам легко посмеяться над «Тремя биллбордами на границе Эббинга, Миссури» или «Фарго», но очень трудно — над аналогичными сюжетами в польском кино. Видя себя в моих фильмах, польские зрители часто уходят в отрицание. Тем временем ирония — необходимая вещь, чтобы не потерять голову, пока смотришь на мир вокруг. Без иронии и дистанции не выжить: мир слишком жесток к нам, чтобы запрещать себе смеяться.
— Ваша сказка получилась, конечно, смешная, но еще и печальная.
— Печальная, да? Я совсем не придумывала ее такой. Я хотела сделать ее смешной, трогательной и динамичной. Но многие люди в Польше и, может быть, в России найдут мою историю грустной — я тоже к этому готова. Значит, у нас много общего.
