— Вы довольны выбором фильмов для своей ретроспективы?
— Конечно. Потому что это приблизительно все мои фильмы. Я же не так уж много снял.
— А как же «Тото-герой», который был так же хорошо принят на международных фестивалях?
— Да, организаторы хотели и его включить в программу. Они запросили его. Но мы до сих пор не отцифровали этот фильм. Как раз в этом году собираемся перезаписать, и, возможно, вы сможете посмотреть «Тото-героя» здесь, у себя в кинотеатре.
— В целом как вы отнеслись к самой идее организовать ретроспективу своих фильмов? Зачем, по-вашему, показывать в кинотеатрах «старое» кино, когда каждую неделю в прокат выходит десяток новых картин?
— Зачем? О боже… (Задумчиво вздыхает.) Знаете, когда мои дочери, им чуть больше 20 лет (Жюльетт и Алиса сыграли дочерей главного героя в фильме «День восьмой». — Прим. ред.), говорят «старый фильм», они имеют в виду какую-нибудь картину трехлетней давности. А однажды одна из дочерей меня спросила: «Я слышала, у режиссера Копполы есть отец, который тоже снимает фильмы, это правда?» Так что я убежден: молодому поколению, которое считает доисторическим все, что было снято больше трех лет назад, ретроспективы полезны. Лично я сам обожаю ходить в музеи кинематографии или на какие-то подобные мероприятия, чтобы смотреть старые фильмы на большом экране. Мне кажется, что сама ситуация, когда десятки людей одновременно в одном зале смотрят один и тот же фильм, рождает совершенно иной опыт, чем одиночный просмотр дома за компьютером.
— А свои фильмы вы пересматриваете? Например, у вас был шанс вместе с московской публикой посмотреть «Господина Никто».
— Финал, конечно, я застал. Но это потому, что сразу после фильма надо было выходить на сцену. А так — нет, не пересматриваю. Для меня это все равно что смотреть на себя в зеркало. Я знаю свои фильмы наизусть, храню их вот тут (прикладывает ладонь к груди), в сердце. К тому же я никогда не представлял себя зрителем своих фильмов.
— Во время ретроспективы проходят Q&A-сессии, где вы общаетесь с обычными зрителями. Насколько вам важно такое общение: отвечать на вопросы своей аудитории, слушать их интерпретации ваших работ?
— Мне они не показались такими уж «обычными». Это были люди, которые специально пришли посмотреть мой фильм. Для меня это сродни чуду всегда. Потому что когда ты снимаешь фильм, ты как будто бросаешь в море послание в бутылке. А тут ты словно внезапно встречаешь несколько сотен человек, которые нашли эту бутылку, прочитали послание и хотят на него ответить, это не что иное, как чудо. Я уже не первый раз в России и каждый раз отмечаю, что моя публика молодеет. Это именно те люди, для которых я создаю свои фильмы. Иногда я играю в театре, и когда я смотрю в зал, я вижу сплошь белые головы. Это повергает меня в депрессию, потому что думаешь: «Эти люди старше меня, они умрут раньше меня! То есть, когда я стану таким же старым, как они, никто не сможет вспомнить и рассказать о том, что я делал, потому что никого просто не останется». А когда публика такая молодая, как я вижу здесь, я счастлив. Потому что я умру раньше моих зрителей, и, возможно, кто-то из них вспомнит мои фильмы и расскажет о них следующему поколению. Кроме того, мне любопытно наблюдать за их реакцией, потому что мне 60 (на самом деле Дормелю исполнился 61 год 9 февраля. — Прим. ред.), а им 20–25. И знаете, какой я комплимент получил от одного такого зрителя? Просто потрясающий комплимент! Правда, это было не в России. Но один парень сказал: «Мне нравятся ваши фильмы, но меня убивает сама мысль, что их создал такой старый человек». Я невероятно горд этим комплиментом.
— Как у вас обстоят дела с критикой? Вы читаете рецензии? Они вас задевают?
— У меня был хороший учитель, Фрэнк Дэниел (чешско-американский режиссер, продюсер, сценарист и педагог. — Прим. ред.), который сказал мне: «Когда находишь рецензию на свой фильм в газете, просто сверни ее так, чтобы видеть лишь заголовок и иллюстрацию. И главное — не читай!» Сначала я следовал этому совету. Но потом забылся, по привычке развернул газету и начал читать. Сейчас я стараюсь воздерживаться, но иногда все же просматриваю отзывы и поражаюсь, насколько жестокими они могут быть. В такие моменты чувствую себя быком на арене корриды. Особенно когда приезжаю на такие престижные кинофестивали, как в Каннах. Выхожу на красную дорожку реально как на арену. Повернитесь так, а теперь вот так. А публика лишь выбирает, поднять палец вверх или опустить вниз. Я не могу сказать, что я такой уж ранимый, но и сказать, что меня рецензии вообще не беспокоят, я тоже не могу.
— Вашу ретроспективу в Москве сопровождают мини-лекции российских киноведов. И я попросила одного из них, Александра Павлова, придумать для вас вопрос, раз у него не получается лично с вами пообщаться. В фильме «Новейший завет» есть диалог бездомного и дочери бога— Как звали твоего брата? — J.C. — Как Ван Дамма? — Кого? — Жан-Клода Ван Дамма. «Глаз дракона», «Двойной удар». Не видела «Двойной удар»? А «Универсального солдата»? Ничего не видела! Странная девчонка. о Жан-Клоде Ван Дамме. Почему именно этот актер для вас стал мерилом «нормальности» человека?
— Мне кажется, тут смешнее тот факт, что бездомный видел «Универсального солдата», а потом решил, что 10-летний ребенок, который этот фильм не смотрел, не может быть нормальным. И удивляется, что J.C. может означать Jesus Christ, а не Jean-Claude. Ведь Жан-Клод Ван Дамм — знаменитый бельгийский философ, вы знали об этом? У него есть несколько невероятных высказываний. У нас даже продается книга мудростей Жан-Клода Ван Дамма, где можно найти такую мысль: «Если убрать воздух из неба, все птицы упадут на землю». В общем, совершенно не от мира сего человек.
— То есть получается, что у вас в фильме Жан-Клод Ван Дамм — это один из бельгийских мемов?
— Да, это такая юмористическая икона у нас. Ну представьте, однажды он пришел ко мне домой, говорит: «Жако, давай сделаем вместе фильм!» (Пародирует сипловатый голос актера и его рваную манеру речи.) Он запрыгнул на стол, начал показывать какие-то приемы из карате. Я предложил ему обсудить все спокойно за ужином. «Не-не-не, к черту еду, давай делать фильм!» В итоге я придумал ему сцену в «Господине Никто», обычный эпизод, без слов. Он должен был играть самого себя, но это был мир, в котором история пошла по-другому, и в нем Ван Дамм не знаменитость. Он просто должен был мыть машину в кадре. Он сказал: «Ок, я приеду, когда скажешь». А в то утро, когда надо было снимать, раздался звонок: «Я мама Жан-Клода Ван Дамма. Жан-Клод не выйдет!» Я только развел руками.
— Когда я смотрела «Новейший завет», да и «День восьмой» тоже, задумалась: чтобы снять такое кино, нужно вообще не верить в Бога или, наоборот, верить в него настолько сильно, чтобы быть уверенным: он за такие шутки не обидится?
— Ну лично я в Бога не верю. Но я точно не навязываю никому такое же отношение. Более того: после «Дня восьмого» меня вообще стали воспринимать как католического режиссера. У меня тогда брал интервью французский журналист, хотя во Франции было много журналистов, настроенных против меня, один все же решился. И он начал свой вопрос: «Вы, как католический режиссер…» Я прервал его: «Так-то я не верю в Бога». Он ответил: «Но ваш герой…» Я сказал: «Да, представляете, можно не верить в Бога и придумать героя, который в него верит». И я увидел неподдельное удивление на лице журналиста. У меня не было задачи ни тогда, ни в «Новейшем завете» делать фильм про религию или конкретного бога. Сами подумайте, неужели кто-то из верующих воспримет этого пьяницу как своего бога. Весь фильм был построен на предположениях: что, если бог — вот такой оборванец со скверным характером? Что, если на самом деле бог — это не он сам, а его жена? Что, если заменить патриархальное устройство мира на матриархальное? Ведь она может творить чудеса, а этот парень — нет. Его главное чудо в том, что у него есть пароль к компьютеру, который он прячет от жены. Так что сами понимаете, кто тут на самом деле бог.
— Вы рассказали про отношение к вам во Франции, а я так считаю, вам вообще повезло, что «Новейший завет» не запретили к показу в России. У нас тут очень популярна тема оскорбления чувств верующих. Вы предполагали такой вариант развития событий, что ваш фильм где-то могут запретить, когда создавали его?
— О таких вещах я точно не думаю во время создания картин. Когда я снимаю их, я полагаю, что мои зрители умные, образованные люди. Даже те, которые верят в Бога. Но у меня было странное интервью, я его давал по скайпу русскому журналисту, и он мне прямо сказал: «Вам не стоит приезжать в Россию. Потому что за такой фильм вас могут посадить в тюрьму». Я ответил: «Окей». Но все же я здесь (салютует чашкой кофе). Однако точно могу пообещать, что не буду делать в таком же ключе фильмы про пророка Мухаммеда или Аллаха. Вот это действительно опасно. Что касается «Новейшего завета», я уверен, что если папа римский посмотрит мой фильм, он посмеется. Потому что он образованный и умный человек.
— «Новейший завет» сейчас вообще на второй волне актуальности. Ведь это феминистское кино. А мы весь прошлый год только и делали, что смотрели феминистское кино. Вы, когда делали фильм, осознанно поставили женщин на первое место, следовали тенденции или это просто что-то витало в воздухе?
— Разумеется, я ощущал эту тенденцию. Вообще, чем старше я становлюсь, тем мне больше хочется писать для женской аудитории, создавать яркие женские образы, характеры. К тому же, когда мы начали писать сценарий «Завета», в Париже как раз была волна протестов против узаконивания однополых браков. А монтировали этот фильм, когда произошло нападение на редакцию Charlie Hebdo. И эти обстоятельства как нельзя лучше описывают влияние религии на общество: если ты делаешь что-то не так, как она разрешает, ты будешь наказан. Эти же события показали всем, что у современной религии мужское лицо и руки, ведь религия вручает своим последователям ощущение власти, в том числе над женщинами. Так что мне ничего не оставалось, кроме как создать такую религию-карикатуру.
— Вторая причина актуальности вашего фильма — участие в нем Катрин Денев, которая недавно открыто высказала свое отношение к истории с сексуальными домогательствами в кинематографической среде (актриса подписала письмо в защиту мужчин, которые настойчиво ухаживают за женщинами и пристают к ним. — Прим. ред.). На чьей вы стороне в этой ситуации?
— Я совершенно точно на стороне женщин. Потому что сексуальные домогательства есть не только в кинематографической среде. Одна из моих дочерей работает в больнице, и там такое тоже случается. Такие случаи замечены и в учебных заведениях. Да вообще во всех сферах. Просто в киноиндустрии это оказалось проще придать огласке. И мне нравится, что об этом стали открыто говорить, что проблема стала публичной. Потому что теперь о ней точно знают все. А поскольку у меня две дочери, разумеется, для меня это очень чувствительная тема.
— Завершим еще одной актуальной темой, но более приятной. Премия «Оскар», которой вы не чужды. У вас есть статуэтка за лучшую короткометражную ленту, а в 2016 году «Новейший завет» был представлен от Бельгии на соискание номинации «Лучший фильм на иностранном языке». В этом году у вас были фавориты?
— Знаете, для меня «Оскар» — это как конкурс красоты. Получает кто-то главный приз, а ты смотришь на фотографии и думаешь: «И это самая красивая женщина в мире?!» А все потому, что это просто не твой типаж. Вот и с «Оскаром» примерно так же. Кроме того, это самая коммерческая из всех премий. Ты платишь, чтобы приехать туда. Ты платишь за публикации в прессе. Ты платишь за перевод своего фильма. Ты устраиваешь званые обеды. Ни одна другая премия не требует от тебя такого усиленного продвижения своей картины. По-моему, это безумие какое-то. Не уверен, что хотел бы это повторить. Потому что в итоге остается лишь головная боль.