«Форма воды» родилась из классических ужастиков студии Universal — непритязательных, но по-своему неотразимых, идущих чуть больше часа хорроров, эксплуатировавших человеческие страхи (и поэтому представляющих не только культурологический, но и антропологический интерес). С 1930-х по 1950-е годы студия в конвейерном режиме наснимала множество фильмов про таких монстров, как Дракула, Франкенштейн, Мумия, Человек-невидимка, Человек-волк и, разумеется, Создание из Черной лагуны.
Из всех этих зловещих, неприкаянных, а порой и трагичных фигур ихтиандр появился на свет последним. Он не участвовал ни в каких кроссоверах, ограничился только собственной трилогией (где его сначала хотели убить, затем приручить, а в конце — в прямом и переносном смысле — сделать из него человека). Мелькнув после этого в комедийной хоррор-пародии «Взвод чудовищ» и мультсериале «Чудовищая сила», водяной исчез с радаров. Теперь переосмыслить историю о нем взялся Гильермо дель Торо. Собственно, если кто‑то и мог в наши дни снять кино про человека-амфибию, так это добродушный и одаренный мексиканец, уже больше двух десятилетий делающий в защиту чудовищ трогательные и сентиментальные фильмы.
Интерес дель Торо к, скажем так, «низкой культуре» пестовался с детства. Еще в школе он был очарован «Созданием из Черной лагуны», учил английский по субтитрам фильма «Нападение слепых мертвецов», а к десяти годам прочитал все сочинения мастера ужаса Говарда Филлипса Лавкрафта (которого и поныне считает главным писателем) — и все это ради того, чтобы легализовать хорроры в качестве большого искусства. Ему это удалось: «Лабиринт Фавна» номинировался на «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах и на «Оскар» в номинации «Лучшая картина на иностранном языке», а «Форма воды» получила главный приз Венецианского фестиваля и два «Золотых глобуса» (в том числе за режиссуру).
Теперь, когда фильмы про монстров — по крайней мере, с точки зрения формы — окончательно переведены в статус высокой культуры, дель Торо может и дальше снимать свои горькие сказки, не стесняясь вдохновляться комиксами Майка Миньолы, литературной готикой и другими самыми разными вещами. Впрочем, они нужны режиссеру именно что только для вдохновения. На чужом материале дель Торо конструирует собственный — умный, глубокий, трепетный, гуманистический и подчас радикально отличающийся от первоисточника.
«Багровый пик», например, лишь использовал формулу готической повести Генри Джеймса «Поворот винта», чтобы рассказать свою историю на два поворота винта. А появляющиеся в этом фильме Том Хиддлстон в очках-леннонках и выкрашенная в черный цвет (видимо, для конспирации) рыжая Джессика Честейн, кажется, неслучайно были похожи на кота Базилио и лису Алису. У дель Торо есть давняя мечта экранизировать коллодиевского «Пиноккио», но при этом поместить его в сеттинг фашистской Италии, чтобы фильм оброс новыми смыслами и коннотациями.
В обилии новых смыслов плещется и «Форма воды», которую удобнее всего охарактеризовать как фильм-перевертыш. Ведь она только притворяется хоррором — на самом деле это (как и советский фильм, который дель Торо не смотрел) красивая романтическая история, скрещенная со шпионским триллером. Неспроста действие в картине происходит в США в 1962 году (за год до убийства Джона Кеннеди). Начало 60-х — это не только расцвет американской мечты, но и самый разгар холодной войны — Штаты соревнуются с Советами.
Одни уже отправили человека в космос, другие только собираются высадить астронавтов на Луну. В это непростое время у американцев появляется козырь: выловленный в водах Латинской Америки жаброчеловек (Даг Джонс, уже игравший у дель Торо в «Хеллбое» человека-амфибию — телепата Эйба Сапиена). Аборигены Амазонки (прямая отсылка к «Созданию из Черной лагуны») поклонялись ему как божеству, а теперь в секретной лаборатории Балтимора спор вокруг того, что с ним делать, ведут правительственный агент Ричард Стрикленд (Майкл Шеннон) и доктор Роберт Хоффстетлер (Майкл Сталбарг).
Первый предлагает препарировать ихтиандра, второй — изучать без членовредительства. Обоих персонажей симптоматично играют актеры из «Подпольной империи», а главный сюжетный финт заключается в том, что в фильмах студии Universal они почти наверняка были бы главными героями, а здесь — один настоящий злодей, а другой вовсе русский шпион (и одновременно антитеза доктору Франкенштейну).
Понять, почему дель Торо меняет расположение фигур на шахматной доске, несложно. Одна из главных обсессий режиссера состоит в том, что он считает: люди могут быть страшнее всяких чудовищ. Поэтому монстры у него, как правило, добрые, а люди, как правило, злые. Эту аксиому подтверждает герой Майкла Шеннона — характерный дель-торовский антагонист, религиозный фанатик, мизогинист, расист и психопат. Совсем уж патологическая версия Нельсона Ван Алдена из «Подполки» и идеальная замена франкистского офицера Видаля из «Лабиринта Фавна».
Настоящая же героиня этой истории — потерявшая голос, подобно Ариэль, уборщица Элиза Эспосито (Салли Хокинс), которая влюбляется в человека-амфибию, увидев в нем родственную душу. И хотя у Хокинс роль без слов, зато с большим количеством пластики, свойственной немому кино — бесконечно наивному и трогательному, как и сама Элиза. Героиня Хокинс действительно выглядит так, как будто бы вышла из какого‑то старого голливудского фильма — пусть менее целомудренного (тяготящаяся своим одиночеством Элиза мастурбирует по утрам в ванной перед работой), но более человечного.
Ее фундаментальное отличие от героинь из юниверсаловских хорроров в том, что ее не нужно спасать. Это она сама спасает водяного, а помогают ей в этом друг-гей (Ричард Дженкинс) и коллега-негритянка (Октавия Спенсер), изгои по тем временам. По дель Торо иные тянутся к иным, и, конечно же, «Форма воды» — это гимн гуманизму, выступление в защиту униженных и оскорбленных (несомненно, актуальное в эпоху президентства Дональда Трампа). Но еще это, что не менее интересно, бескомпромиссное высказывание дель Торо о настоящих и ложных богах.
Истово религиозный герой Майкла Шеннона, считающий себя Самсоном, не вызывает у режиссера ничего, кроме омерзения. Другое дело Элиза, которая совершает добрые поступки без оглядки на Библию, чем вызывает бесконечное уважение у дель Торо. В итоге он противопоставляет их друг другу, но с интересным финальным результатом: героиня Хокинс видит в ихтиандре человека, а герой Шеннона — монстра. Но в конечном счете они оба ошибаются: в интерпретации дель Торо человек-амфибия оказывается Богом. И воздает людям согласно их заслугам.
В бестиарии дель Торо были разные чудовища: вампир, вампиры и вампир-полукровка, испанские и викторианские призраки, мутировавшие тараканы, хороший черт, фавн и кайдзю, но, кажется, впервые режиссер наградил своего монстра воистину божественными полномочиями.
И это тоже важная смена парадигмы: когда‑то водяной олицетворял страх перед первозданной, дикой, необузданной природой, которую человек был намерен не только изучить, но и грубо себе подчинить. Сейчас ихтиандр предстает в роли объекта запретной, странной, будоражащей любви — и тут все как у астронавтов: маленький шажок для Эльзы навстречу земноводному оказывается большим шагом для всего человечества.