— В «Крейсере» вы сыграли роль Чарлза МакВея — отважного капитана военного корабля, который для многих наверняка был ролевой моделью. Давил груз ответственности?
— Да, свободы в таких случаях всегда меньше. А давления больше и требования выше. Необходимо отвечать за точность, особенно когда речь о подобной персоне: капитан МакВей был уважаемым человеком, сыгравшим важнейшую роль в нескольких морских сражениях. Тут у актера буквально нет права играть по-оперному, ударяться в барокко или сюрреализм. Чему я был только рад! Только что я снялся в очередной картине, где играл какого-то психа: в жизни таких не встретишь. Так что формальная задача сыграть реального человека, быть похожим на него меня после этого обрадовала.
— Вы же не о физическом сходстве, да?
— Разумеется. Это вообще малозначительный фактор. Необходимо постараться понять, что чувствовал твой герой и о чем думал. Меня не было с ним тогда, на борту корабля. Но я общался с ветеранами, выжившими после того, как судно было потоплено японской подлодкой. Мне это очень помогло, их рассказы были неформальней, чем все прочитанные книги. Например, матросы говорили о том, как МакВей был прямодушен, почти груб, но в этой прямоте была настоящая забота о команде. Именно поэтому он был в воде с ними во время крушения — до самого конца.
— Вы же не впервые играете историческое лицо.
— Самым серьезным вызовом для меня была роль полицейского Джона МакЛафлина в «Башнях-близнецах» Оливера Стоуна. Его интонации, мимика, жестикуляция… все это принадлежало моему современнику, а не вымышленному персонажу. Мне кажется, получилось решить сложную задачу с максимальным достоинством и верностью реальным событиям.
— Вы упомянули Стоуна. У нас неделю назад вышел «Сноуден», где вы тоже сыграли. В обоих этих фильмах вы играете символическую фигуру отца — впервые, наверное, воплощенную вами в кинокомиксе «Пипец», а потом в драме «Джо». Сравнительно новое амплуа для вечно молодого Николаса Кейджа.
— Так это же прекрасно! И совершенно естественно. Мне 52 года, важнейшее, что есть в моей жизни, — мои сыновья… Мне и притворяться не нужно, ничего «играть»: эти роли основаны на моих собственных переживаниях и опыте.
— А была ли в вашей жизни такая «отцовская» фигура, ролевая модель?
— В течение какого-то времени подобной фигурой для меня был Джек Николсон. Очень важный для меня человек. Конечно, мой покойный отец. Мой дядя Фрэнсис (Форд Коппола, режиссер. — Прим. ред.). И мой учитель по естественно-научным дисциплинам из младшей школы мистер Фиббс, он помог мне уверовать в себя. Сейчас я и не знаю, с кем из старшего поколения поговорить, если мне нужен совет. Становлюсь старше… Теперь чаще у меня самого спрашивают совета.
— Мало кто так же разделяет критиков и публику, как вы: одни ваши работы вызывают обожание, другие — крайнее раздражение. Прекрасное редкое качество, кстати.
— Спасибо! Пожалуй, вы правы.
— Как вы живете в этом мире контрастов?
— Мне трудно это анализировать. Заранее не знаешь, какой фильм получится, а какой — нет. Элементы должны совпасть, чтобы кино удалось; иногда этого не происходит — и вся конструкция разваливается. Я никогда не был способен предсказать, из какого проекта получится шедевр, а из какого — барахло. Поэтому просто стараюсь сыграть так хорошо, как умею. Если они потом вырежут лучшие мои сцены или сопроводят их дурацкой музыкой… или позовут в фильм других актеров, которым не так важно качество их игры… что я могу поделать? Ничего. Делаю что могу, чтобы потом не было стыдно.
— Злитесь, если фильм оказался плохим?
— Я слишком давно этим занимаюсь, чтобы злиться. Раньше ужасно бесился. Мне так нравилось сниматься в «Поцелуе вампира»! Очень важная для меня работа. Ведь это должно было стать настоящим психологическим триллером. Но в ту секунду, когда оказалось, что надо напялить идиотский плащ и надеть вставные клыки, я понял, что картину еще до начала съемок пытаются продать как что-то, чем она не является. Я дошел до продюсера и спрашивал его, что он творит? Но ничего не вышло. Мы, актеры, бессильны. Мы важны для фильма, но важнее всех не актеры и даже не режиссеры, а продюсеры.
— Мне недавно что-то подобное Пол Верхувен говорил.
— Пол прав. Я сам снял один фильм, потом попробовал снять второй — и ничего не получилось.
— Хотите все-таки снять его в будущем?
— Только при том условии, если бюджет будет крохотным и я смогу делать все что пожелаю.
— Можно на айфон.
— Я думал об этом. Ну на мобильник снимать не буду, но приличная цифровая камера сегодня стоит совсем недорого. Пять сотен баксов — и она твоя. И фильм твой. Многие режиссеры сегодня к этому склоняются. Понимаете, они снимают меня в фильме, чтобы потом продавать его, используя мое имя. Теоретически я могу заработать и без их участия, потратив всего пятьсот долларов. Причем контроль над фильмом будет у меня.
— В «Крейсере» есть прекрасная сцена, где матросы смотрят старый фильм. Какую из ваших картин вы хотели бы, чтобы люди смотрели в будущем? И, может быть, вспоминали бы эпоху?
— Если говорить именно об эпохе, то «Башни-близнецы». Эта картина отражает важнейшее историческое событие, случившееся на моей памяти, оно изменило мой мир. А если говорить о фильме, который мне дороже других, то я назвал бы «Джо». И «Плохого лейтенанта». Вот это картина, которой я горжусь. Благодарен за нее Вернеру Херцогу.
— А зрители тоже вас боготворят или ненавидят, как и ваши фильмы?
— Конечно! Забавное свойство нашей натуры — дольше помнить сказанные в наш адрес гадости, чем что-то теплое или хорошее. Странно, да? Должно быть наоборот… Мы принимаем комплименты, но нам трудно примириться с критикой. Однако я перестал из-за этого переживать. Причин множество, но если кто-то решил потратить свое время, чтобы меня оскорбить, то отныне это его проблема, не моя.
— У вас есть любимая из ролей в тех фильмах, которые принято считать плохими?
— Однозначно «Плетеный человек». Это же адски смешной фильм! Но в свое время многие решили, что он не задумывался как смешной, и так вокруг фильма появилась целая мифология — мол, «они сами не поняли, как комичны». А мы ужасно забавлялись, когда делали «Плетеного человека», поверьте.
— В моей семье культ вокруг «Призрачного гонщика». Как вам, кстати, новая волна фильмов по комиксам, о супергероях?
— Когда мне было лет двенадцать, я как подорванный читал комиксы. Прошло время, и спецэффекты достигли такого уровня, что блокбастеры о супергероях смогли стать самыми успешными фильмами за всю историю развлекательного кино. Я это предчувствовал. И что сказать? Прекрасное развлечение для всей семьи! Однако я верю Стивену Спилбергу, сказавшему, что кинокомиксы вымрут, как вымерли вестерны. С другой стороны, вестерны описывают конкретное место и время, а кинокомиксы о супергероях могут еще довольно долго развиваться.
— В «Крейсере» вы вновь появляетесь в темных очках, как в очень многих своих ролях. Это художники по костюмам видят вас таким? Или это ваше собственное пристрастие?
— МакВей действительно носил темные очки, чтобы защищать зрение от блеска солнца на водной поверхности. А у меня чувствительное зрение. Я просто много щурюсь, особенно если в глаза светит прожектор на съемках. Иногда темные очки спасают. У меня есть и слегка затемненные линзы, прописанные врачом, иногда я их надеваю, выходя из дома. Верьте или нет, вспышки камер папарацци для меня очень болезненны, с трудом их выношу. Кажется, от этого у меня катаракта. Это вопрос здоровья, а не стиля.
— Другими словами, с папарацци и фанатами вы худо-бедно свыклись?
— Пришлось. (Смеется.) Что я могу поделать? Только стараться преодолевать себя и раз за разом идти на риск общения с незнакомыми людьми. Я просыпаюсь утром и говорю себе: «Сегодня я смогу выйти из дома и быть вежливым с людьми». А потом одеваюсь и выхожу на улицу.