Пора признать, что 77-летний Джордж Миллер (вот как такое возможно?) делает для женского эмпауэрмента больше любого другого мужчины-режиссера. В своей новой картине он рассказывает о том, что романтика не противопоказана сильным героиням. На самом деле идея эта не нова, но в кинематографе она, к сожалению, реализовывалась крайне редко. Говоря о феминистском кино, мы обычно подразумеваем истории женщин, которые столкнулись с трудностями и успешно их преодолели (просто добавь американской мечты и получишь, например, «Джой» про изобретательницу швабры). Истории женщин, которые всем показали (пока все фильмы с супергероинями). Истории женщин, которые отомстили (поджанр rape and revenge, а еще неприятные фильмы Алекса Гарленда). И исторический ревизионизм наподобие кондовой «Суфражистки» с Мерил Стрип в роли свадебной генеральши — появляешься на пять минут, чтобы произнести воодушевляющую речь, из которой невозможно запомнить ни слова, потому что она похожа на все воодушевляющие речи разом.
Конечно, профеминистский кинематограф не ограничивается мейнстримом с его плакатной риторикой. Возможно, самым профеминистским фильмом на свете остаются «Троянки» Михалиса Какоянниса, потому что ужасы войны с женского ракурса так еще никто не показывал. Но, кажется, чем драматически сильнее и эмоциональнее фильм, тем меньше он склонен говорить о любви. А если и говорит, то как советский кинематограф семидесятых годов, переполненный стоическими разочарованными героинями. Направо пойдет — там муж-алкоголик, налево — там какое‑нибудь облако в штанах, пока в девяностых мужчины не отвалятся как рудимент, и мы не увидим классическую советскую однополую семью в «Ребре Адама» с великой Инной Чуриковой: бабушка, мама, две дочки и новая на подходе. Где‑то там маячит на заднем фоне отец, муж, любовник, но польза есть только от деда в «Ворошиловском стрелке».
А что любовь? Неужели для female gaze романтика сродни порнографии, о необходимости запрета которой все время говорят феминистки? Почти так и получается. Женщина либо отвергает организованный родственниками брак («Крадущийся тигр, затаившийся дракон»), либо страдает от этого брака (турецкий «Мустанг»), либо не хочет беременеть («Глотай»), либо мучается от последствий родов («Талли»), либо замужем за Англией («Елизавета»). Да и мужчины заметно оробели: она матерь драконов с перечнем титулов, а он в лучшем случае Джон Сноу, trophy husbandтрофейный муж и сценарный инструмент, расчехленный, чтобы, пользуясь интимной связью, нанести роковой удар. А для женщины, получается, любовь опасна.
Вот и выходит, что на весь кинематограф XXI века, когда главным героем стала женщина, была только замечательная «Девушка ночью гуляет одна» иранской режиссерки Аны Лили Амирпур, зарифмовавшая феминизм с вампиризмом. Красавица в парандже ходит по черно-белому городу грехов и проникновенно заглядывает мужчинам в глаза: «А ты хороший мальчик?» И берегись, если плохой. Но сердце не мертво, оно тоскует и чего‑то ждет, и нет в этом никакого стыда и слабости.
«Я совершенно независимая женщина, ученый», — представляется героиня Байетт, которую авторка всю дорогу называет доктор Перхольт, а Миллер нарек более романтично — Алитея Бинни (Тильда Суинтон). Когда‑то ей изменил муж, несильно этим ее, впрочем, расстроив. С тех пор у Алитеи все хорошо: она профессионально коллекционирует фольклор, останавливается в пятизвездочных отелях и выступает с лекциями по всему миру. Все преодолела, всего добилась, всем доказала, ни в кого не плюет, потому что интеллигенция.
Однажды после конференции в Турции она на базаре покупает стеклянную безделушку, в которой три тысячи лет сидел джинн (Идрис Эльба). Как водится, в надежде получить свободу, он предлагает загадать три желания. Вместо этого Алитея просит его рассказать истории. И это истории из жизни женщин. Прямо как у режиссера Миллера. Иствикские ведьмы соблазнились дьяволом, научились у него лучшему и прогнали его. Фьюриоса неслась по пустыне не для того, чтобы мир спасти, а потому что это круто — бензин в жилах и ветер в лицо. А докторка Бинни сказала: «Я хочу, чтобы ты меня любил». Это неодинаковые, но равновеликие поступки, требующие от женщин одного и того же: бесстрашия.
Фильм так ослепительно красив, что этому стоит уделить немного внимания. Красота нам успела наскучить, но Миллер делает что‑то старомодное в лучшем смысле слова. Орудует инструментами Параджанова и Птушко. Сочетает задумчивую взрослую поэзию и наивное детское любопытство, хотя если сказать о радужных глюках, тоже не ошибетесь. В фильме много стеклянных предметов, которые сверкают, переливаются, задорно звенят, брызжут красками в глаза… Но Миллер не застревает на оптическом нерве, в чистом визуальном роскошестве, как Тарсем Сингх в «Запределье» или Тим Бертон в последние семнадцать лет. Он бешено крутит волшебный фонарь не ради волшебных картинок.
Ключевой визуальный (он же смысловой) момент фильма — крупный план шеи Суинтон. Вот докторка Бинни сидела и слушала джинна, вот сглотнула, и что‑то произошло. Если бы Миллер, не дай бог, объяснил, какие тектонические плиты сдвинулись в душе этой женщины, было бы просто неплохое кино про любовь в маскарадном восточном костюме. А с глотком (затаила дыхание, как девчонка) и непостижимым внутренним решением (сердце сбросило оковы, как в сказке) — близко к философскому эссе на тему «Природа человеческих желаний», где желание — сила. Примерно это и чувствуешь после фильма. Хочется закрутить роман с дьяволом, гнать по пустыне и спасти мир. На крайний случай — швабру изобрести. Вроде это и есть эмпауэрмент.
Елены Кушнир
