У Довлатова в рассказе «Холодильник» про хищения на овощебазе есть такой эпизод. Бригадир, выручивший проворовавшегося поставщика с Кавказа, получает от того взятку в размере полутора тысяч рублей и затем дарит коррупционеру на память завалявшийся в портфеле гипсовый бюст Чайковского. «Сталин!» — богобоязненно восклицает не шибко просвещенный подельник.
Типичная для писателя юмореска на тему застойных нравов могла бы стать исчерпывающей рецензией на новый фильм Кирилла Серебренникова «Жена Чайковского». В пресс-релизах и каннских интервью режиссер подчеркивает, что сценарий картины основан на мемуарах главной героини — Милюковой Антонины Ивановны, тем самым намекая, что будто бы так все и было конкретно в этом недолгом и несчастливом браке, да и вообще в России последней четверти XIX века.
Привычно фантасмагорическое для Серебренникова повествование неожиданно начинается с сухого эпиграфа, сообщающего зрителю, насколько бесправным было положение женщин в Российской империи. Они практически приравнивались к движимой собственности мужа. Подобный стейтмент настраивает на правозащитный феминистский лад, однако скоро становится понятно, что смысл открывающего титра вряд ли фигурировал в сценарии или озвучивался на съемочной площадке. Злоба дня, оказавшаяся к каннской премьере вчерашней новостью, кажется, понадобилась Серебренникову постфактум, чтобы отснятый материал окончательно не развалился на тягостные театральные этюды.
«Кому на Руси жить хорошо?» — напрямую и косвенно интересуется Серебренников уже лет двадцать. Характерный ответ — никому — тут разбавлен сноской: а также нет житья на Руси гомосексуалам.
Раз первым делом автор спешит дать Кена Рассела пополам с Дереком Джарменом: у Серебренникова клозетные гомосексуалы почти два часа разыгрывают в обеих столицах и иногда в деревне крепостной травести-театр, ходят ню и ряженные колесом, разглядывают инструменты друг у друга (не музыкальные). А притом что заглавной героине выпала роль антитезы: гомосексуалы на контрасте с угнетенными женщинами дают слагаемые с известной суммой — немытую Россию, она и в гриппе, и летом, и на Юрьев день одним цветом. И это, друзья, цвет несвободы.
Несвобода, как и вечный снег, в разные времена суток, в различных закоулках необъятной империи может выглядеть по-разному, принимать любые формы и оттенки. Может быть зеленой, как царское сукно. Или коричневой, как френч вождя народов, а может — серой, как двубортный костюм кэгэбэшника. Главное, что за окном Россия, спящая красавица — нравится, не нравится, от небытия ее не пробудить. И Чернышевский, и Герцен, и Ленин, не исключено, просто приснились ей. Что уж говорить про «Ельцин-» или «Гоголь-центры».
Кто населяет эти неуютные и загадочные просторы? Даже не дураки, а провластный электорат. Мораль неоспоримая, но слишком удобная для экспортного авторского кинематографа. Недаром Серебренников так любит смешивать прошлое и настоящее — в театре это называется реактуализацией классики. Неважно Чайковский или Цой, все композиторы вышли из сталинской шинели, затем в компост обратясь.
Топорные метафоры — не единственная проблема «Жены Чайковского». Несмотря на титанические усилия Алены Михайловой, постаравшейся придать перспективу одномерному образу начисто безумной Милюковой, драма характеров в переполненном фриками всех мастей многофигурном полотне — от юродивых до Оксимирона — не складывается.
Велико желание Серебренникова поразить эксцентрикой — чего стоит только номер Владимира Мишукова, играющего любовника и адвоката Милюковой, под занавес кашляющего и мастурбирующего одновременно при тусклой свече, подрагивающей от отхаркивания. Еще одна нелепая метафора русского мира. И при этом не удается раскрыть характер персонажа — как, собственно, и образы всех присутствующих в этом эротическом перформансе.
Неудивительно, ведь если слишком долго думать о России и ее судьбах, можно забыть имя собственное и который нынче год. По сути в фильме у действующих (вернее бездействующих) лиц нет имен, нет психологии, нет причинно-следственных связей, нет к ним эмпатии.
Постоянно хочется включить свет в зале и обратиться к экрану с вполне резонным вопросом: в чем дело, товарищи? Это, кстати, было бы вполне в духе раннего Серебренникова. Но он повзрослел. Или просто не догадался.
