Задумка выглядела многообещающе. Смачное название «Прошлой ночью в Сохо» посоветовал Эдгару Райту, главному фанату свингующего прошлого (не потому ли так хорош его док про братьев Спаркс), его постмодернистское преосвященство Квентин Тарантино. Аню Тейлор-Джой все успели полюбить по «Ходу королевы». Казалось бы, идеальные условия для расхищения гробниц: шахматной королеве до зазеркалья наших сердец — Лондона 60-х, тогда кэпитал оф зе ворлд, — один шаг, один пролет на качелях, начинающих разбег. А позабытый жанр джаллоПоджанр хоррора, берущий свое начало от итальянских кинематографистов Марио Бавы и Дарио Ардженто. Характерные черты: брызги красного, зеркала, вычурный монтаж, электронный саундтрек, сексуальные комплексы, глубоко запрятанные мотивы. придаст нужное ускорение.
Однако и у самых веселых качелей случаются взлеты и падения. Блестящий стилист и одаренный комедиограф Райт годами, словно «чужой», норовил внедриться в тот или иной жанровый шаблон, инфицировать его своим юмором и эрудицией, чтобы затем подмять систему под себя. В итоге каждый раз на пепелище из клише и тропов расцветали причудливые формы и смыслы, возвращая классике и дух, и плоть.
Но не прошлой ночью в Сохо. Прекрасное далеко обошлось с заигрываниями Райта предельно жестоко. Как говаривал Владимир Владимирович Набоков — неслучайно слова «прошлое» и «пошлое» отличаются лишь одной буквой — светящиеся вывески Вест-Энда могут перегореть, буква «р», раскатисто шипя, предательски потухнуть или попросту отвалиться.
История Элоизы (Томасин МакКензи), наивной инженю, решившей покорить Лондон в память о матери, с которой столица туманной родины когда‑то поступила бессердечно (буквально свела с ума), развивается по довольно предсказуемой, ностальгической спирали. Достаточно в сиротской спаленке, арендованной у колоритной старухи (Дайана Ригг, она же Оленна Тирелл из «Игры престолов», не дожившая до премьеры), включить твист на граммофоне, как выйдут из шкафа не только «битлы», но и погубившие себя ради грез о кумирах скелеты их безымянных поклонниц. А за скелетами посыплется известная параферналия — платья Мэри Куант, мини, «ягуары» типа Е, тушь с ресниц Твигги, а также пыль с безыдейного кинематографа Ричарда Лестера («Вечер трудного дня», 1964) и Джона Шлезингера («Дорогая», 1965), правивших бал на осколках движения «Свободное кино», британской «новой волны» — ее рассерженный голос потонул в шуме и натиске рок-н-ролла.
Первый час Райт, как ребенок в рождественское утро, занят разворачиванием подарков — упаковка яркая, призывно шелестит. В воздухе разлит аромат Mitsuko от Guerlain, в кадре навязчиво мелькает Карнаби-стрит, именно по ней спешит за своей мечтой — стать новой Петулой Кларк или Марианной Фейтфул — альтер эго Элоизы, старлетка Сэнди (Аня Тейлор-Джой). Подобными мечтами чаще всего выложена дорога к пресловутой секс-работе, особенно во времена сексуальной революции. Черчилль умер в 1965-м, а значит, все дозволено — и контрацептивы, и аборты. Свобода встречает радостно Сэнди у входа в «Кафе Рояль», чтобы сопроводить своего субъекта в места от гламурного Сохо не столь отдаленные, но менее элегантные. Там срывают покровы и с Сэнди, и с тайн бытия — выясняется, что мир действительно не без добрых к молодым девушкам людей, только люди эти — сутенеры.
Прильнув к граммофону, пропуску в мир нежных асфоделей, безжалостно растоптанных лаковыми штиблетами патриархата, Элоиза дрожит и плачет. Ах вот оно какое прошлое, ах, кто бы мог подумать, что на любого «битла» найдется «роллинг», а на «Yesterday» — «Paint It, Black». Неужели Элоиза не читала автобиографию Кита Ричардса? Кажется, нет, на прикроватном столике у Элоизы другие книжки, по возрасту — «Дюймовочка», «Алиса в Стране чудес» и «Визуальное удовольствие и нарративный кинематограф» Лауры Малви.
К середине фильма черный действительно, как и полагается в разгар ночи, станет новым розовым. Черным-черно и на Карнаби-стрит, и в обманутых глазенках Элоизы, и в сценарии тоже черным-черно — от актуальной повестки.
За ностальгический стол садится феминизм и начинает критиковать стряпню, брезгливо ковыряясь вилкой в каждом блюде. Это что, платья Куант, символ эмансипации? Объективация! Это что, «Сноровка», гимн свободной любви от Джона Барри? Мейл-гейз и абьюз.
Ну и так далее. В финале, правда, Райт, вспомнив, что кино — не слово на заборе, — пытается немножко ошеломить публику как бы неожиданной развязкой. Но публика тоже не дура и давно составила из слов на заборе нужное Райту предложение — «We should all be feminists». В конце концов, «Прошлой ночью в Сохо» фильм еще и о моде (на архаику) — если зритель не читал одноименное произведение Чимаманды Нгози Адичи, то наверняка приценивался к одноименной футболке Dior.
Ночь темна, архаика излечима, время вышло. И это правильно. Но только вот режиссер Линдсей АндерсонЛиндсей АндерсонРежиссер театра, кино и телевидения, кинокритик, представитель «британской новой волны» и один из инициаторов движения «Свободное кино». Лауреат «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля за фильм «Если» (1969). той самой ночью в том самом Сохо писал: «Никогда не извиняйся». Особенно за других, в частности за мертвых. Наше прошлое когда‑то было их настоящим. А значит, это не только наше дело.
Зинаиды Пронченко
