— Признавайтесь, это наверняка был самый странный сценарий, что вы читали?
— Скажем так: это был лучший из всех странных сценариев, которые попадали мне в руки. Я был сразу же заинтригован — редко встретишь текст, настолько сумасшедший и при этом здорово написанный. Дружбан-труп? Газы? Сверхспособности? Одиночество и боль? Кто же от такого комплекта откажется? Я вот не смог. По одной простой причине: «Человек — швейцарский нож» не проповедует эксцентрику ради эксцентрики. За всеми шутками про разложение и пердеж в нем кроется мощная, трогательная и универсальная история. Было ясно, что кино получится отличным.
— Понимали, на что идете, соглашаясь на роль трупа?
— Ну я знал, что легко не будет, да. Нам пришлось очень тщательно все проработать, прежде чем приступить к съемкам. Нельзя было допустить, чтобы Мэнни напоминал очередного зомби. Он, конечно, тоже по большому счету ходячий мертвец, но совсем другого плана — и нужно было найти для него особую манеру двигаться, говорить, даже лежать. Задача сложная, но было интересно. Я люблю физическую комедию, люблю работать над пластикой всего тела, так что это была хорошая проверка. Ты постоянно экспериментируешь, пробуешь то так повернуться, то этак, пока не находишь правильное, нужное решение.
— Можно сказать, что образ Мэнни сложился уже на площадке?
— Не совсем — все-таки многое было продумано заранее. Приехав на съемки, я уже более-менее представлял себе, как он будет говорить, в какую сторону будет сдвинута челюсть. Но одно дело — мысли и идеи, которые у тебя есть в теории, а другое — как они впишутся в обстоятельства на площадке, какими будут декорации, как выставят свет и камеру. И, конечно, как это соотнесется с игрой моего партнера по фильму — Пола Дано. К счастью, наши режиссеры, Дэн Кван и Дэниел Шайнерт, очень толковые ребята, которые хорошо понимают, чего хотят, а главное, могут до тебя свое видение донести. Мы очень подробно все обсудили, так что мне было на кого положиться. Если я вдруг начинал в каком-то дубле говорить слишком разборчиво, то Дэны тут же вносили коррективы и возвращали меня в режим бубнежа и каши во рту. Как только мы нашли подходящую интонацию, дальше уже можно было импровизировать — в допустимых рамках, естественно.
— Мэнни же ходячая метафора. Вы для себя как расшифровывали его недюжинный символический потенциал?
— Мне кажется, что у нас получилось кино о том, что, даже когда тебе кажется, будто на плечах груз тяжестью в труп, на этом свете все-таки стоит жить. Когда Мэнни вдруг приходит в себя, он как чистый лист — ни памяти, ни минимальных знаний об окружающем мире. Герою Пола Дано поэтому приходится учить мертвого друга всему, что он знает о жизни, — и в процессе он вспоминает, за что сам любит жизнь. Есть у меня и ответ на вопрос, почему Мэнни все время пускает газы и блюет. Все эти отходы человеческой жизнедеятельности традиционно считаются постыдными — но чтобы принять себя по-настоящему, нужно принять и их тоже. Только полное принятие самого себя единственно верный путь к счастью.
— Наверное, нельзя обсуждать этот фильм и избежать разговора о…
— Пердеже? Ну вот, а так интеллигентно все начиналось. (Смеется.)
— О нем. Рассказывайте: это вас заставляли озвучить все испускаемые Мэнни газы?
— Слава богу, нет! Я бы не подошел тогда на роль, у меня на заказ как-то… не получается. Вот на постпродакшене кто-то оторвался, похоже, как следует — наш звукорежиссер, наверное. Пол Дано еще хвастался, что ему позволили разок пукнуть под запись. А на площадке, чтобы мы не путались, все время был специальный человек, издававший отдаленно похожие на нужный нам звук шумы.
— Звучит как одна из лучших профессий на свете!
— Не для меня!
— Зато на площадке царило веселье, наверное.
— Не то слово. Вообще, съемки в «Человеке — швейцарском ноже» в принципе получились одним из самых веселых опытов в моей жизни. Кван и Шайнерт умеют создать правильную рабочую атмосферу, сплотить всех вокруг фильма. Съемочная группа их обожает, потому что они всегда открыты для любых идей и предложений. Ты начинаешь чувствовать, что участвуешь в общем деле и что ты не менее важный участник процесса. Это дорогого стоит и далеко не на каждом проекте бывает, поверьте.
— Если судить по «Иллюзии обмана-2», то вы не стесняетесь шутить над собой — например, над распространенным заблуждением, что ранняя слава не могла вас не испортить.
— А что же мне остается? К счастью, я быстро понял, что не властен над тем, что обо мне думают другие. Есть, конечно, какой-то набор стереотипов: актер одной роли, испорченный пацан и так далее. Избавиться от них навсегда я уже не смогу. Так почему бы не взять какой-нибудь из этих стереотипов и не оживить его на экране, тем самым высмеяв? У меня есть чувство юмора, и я стараюсь не относиться к себе слишком серьезно.
— В разговоре вы вообще не создаете впечатления человека, которого изменила известность.
— Просто она для меня никогда не была чем-то по-настоящему важным. Вот сама работа — другое дело. Я люблю быть на съемочной площадке, люблю перевоплощаться в кого-то еще. Это куда интереснее, по-моему, чем бесконечно думать о себе и своей значимости. А если ты сосредоточен на работе и получаешь от нее удовольствие, то никаких проблем не будет. Они начинаются, когда фокус смещается на что-то другое, — вот тогда люди в моей профессии, бывает, съезжают с катушек.
— Вообще, складывается ощущение, что участие в «Гарри Поттере» развязало вам руки: вы беретесь за одну рискованную роль за другой.
— Так и есть, да. «Гарри Поттер» стал невероятным толчком для моей карьеры. Мне очень, очень повезло. Теперь я могу себе позволить рисковать, могу играть только те роли, которые меня по-настоящему заводят, и не соглашаться на что-то только ради денег или внимания. Могу руководствоваться не какими-то карьерными соображениями, а собственными инстинктами и желаниями. Если бы не Поттер, у меня никогда не было бы такой свободы, я отдаю себе в этом отчет.
— Куда сейчас вас влечет интуиция? Может быть, самое время сыграть у какого-нибудь европейского артхаусного режиссера, съездить в Канны?
— Я не был в Каннах ни разу пока, но очень хочу. Надеюсь, все впереди. А прямо сейчас все мои силы отданы театру, а если точнее — постановке «Частной жизни» Джеймса Грэма в Нью-Йорке. Для меня это действительно что-то новое: раньше я играл только в спектаклях по пьесам, уже хорошо всем известным, либо классическим, либо уже ставившимся, а теперь возвращенным в репертуар. А «Частная жизнь» будет первой для меня постановкой абсолютно новой пьесы. Это очень волнительно. А что касается кино, то, конечно, в этой профессии невозможно что-то загадывать наперед. Но я очень хочу однажды снять кино как режиссер, а если получится, и сценарий тоже самостоятельно написать. Всегда об этом мечтал, честно говоря, надеюсь, возможность представится.
