15-летний школьник Гоша (блестящий дебютант Макар Хлебников, сын Бориса) не любит проводить вечера в родной квартире, где живут родители (Алексей Агранович и Александра Урсуляк), два приемных брата и сестра. Вместо этого парень катится на скейте в стендап-клуб, ведь всем известно, что стендап — это новый рэп, пространство свободы и крутизны. Скоро в жизни героя наступят перемены. Усыновив очередного ребенка, родители переселят Гошу из собственной комнаты в кухню, на раскладушку. А в стендап-клубе не с первой, так со второй попытки он осмелится выйти на сцену и выдать сырой 5-минутный монолог. Вроде бы ничего особенного, но из таких мелочей и состоит взросление.
Если вас успела заинтересовать знакомая тема (стендап) или привычный жанр (семейное драмеди), то поспешим предостеречь. Сериал «Пингвины моей мамы» ни в коем случае не привычный, он другой. То есть, конечно, формально он существует в границах жанра, в нем раскрывается заявленная тема, но то, как это делается, может сильно отличаться от стандартных зрительских запросов и ожиданий.
Первое, что бросается в глаза (точнее в уши), — это речь. В подавляющем большинстве российских сериалов разговаривают или неуловимо приблатненно (как на канале НТВ), или невыносимо манерно (на «России-1»), или просто очень безыскусно (на ТНТ). В «Пингвинах моей мамы» герои разговаривают как в жизни, и это не пустая лесть. Слова-паразиты не вырезаны редакторами; какие‑то смыслы съедены чересчур неразборчивым бормотанием актеров, а какие‑то, наоборот, созданы едва уловимыми междометиями. Чтобы воспринимать бесконечные диалоги (между членами семьи, одноклассниками, стендаперами), нужно вести постоянную работу, фоном смотреть не получится. Но это благодарная работа.
Такой подход к диалогам, их написанию и проговариванию не станет сюрпризом для зрителей, имеющих представление о создателях сериала. Режиссер и сценарист Наталия Мещанинова когда‑то училась в Школе документального кино Марины Разбежкиной и начинала в сценарной команде постдокументального сериала «Школа». Ее соавторка Зака Абдрахманова училась там же. В художественной вселенной этих кинематографисток камера непременно трясется, школьники играют школьников, стендаперы — стендаперов (среди них небезызвестные Евгений Сидоров, Александр Малой, Михаил Кострецов), и кажется, что и все остальные вымышленные герои — субъекты дока, не читающие написанный текст, а спонтанно говорящие от первого лица.
Когда речь и так находится в центре художественного внимания, логично сделать главным героем стендап-комедию — самый разговорный из творческих жанров. Стендап здесь становится не только главным средством общения подростка с миром, но и источником конфликтов, непреодолимых коммуникационных преград. Уже в первых сценах пилота выступление Женька Сидорова (в роли самого себя) прерывают хеклеры — то есть зрители, кричащие из зала и срывающие шоу. Всему виной шутка про религию («Мне кажется, следующая новость будет, что у иконы начались месячные») — Женьку в конце концов приходится спешно ретироваться.
Дебютный выход школьника Гоши тоже портят хеклеры, но тот держится молодцом и в ответ бросается в обидчиков мелочью. Это все не драматические допущения, а констатация документальной реальности: за шутку про Коран на Илью Мэддисона завели уголовку, а бросанием монет когда‑то отреагировал на хеклинг Идрак Мирзализаде. Такой натуралистичный подход в сериале распространяется не только на изображение коммуникации между артистом и зрителем, но и на все другие ситуации общения.
И дома, и в школе Гоше тоже предстоит столкнуться со своего рода хеклингом. В школе в словесные перепалки он сначала вступает с учительницей, а потом с буллерами: учительница и разжигатели травли будто бы находятся в негласном союзе. Семейный ужин напоминает прожарку — все друг друга, конечно, любят, но за словом в карман не лезут: в какой‑то момент трапеза превращается в дебаты по поводу точного перечня матерных слов, ведь на кону штраф за непослушание. Новый ребенок в семье оказывается, мягко говоря, трудным, и снова оружием становится язык: он так материт приемную мать, что любой стендапер засмущался бы. Речь становится преградой не только в подростковой жизни: скажем, за закрытыми дверями родительской спальни каждая неловкая формулировка чревата раздором.
Возможно, что и для Гоши самовыражение в стендапе не самоцель, а лишь перевалочный пункт на пути побега от боли диалога. Такое ощущение, что максимального умиротворения он достигает не на сцене, а во время музыкальных монтажей с проездами на скейте и немых нарезок афтепати с комиками. О том, как мы все могли бы быть счастливы, не будь вовсе в нашем мире этого колюще-режущего языка, остается лишь помечтать.
Смотреть на
