Утопия, ставшая кошмаром: 10 фильмов, показавших нам красоту и ужас соцсетей

Среди всего киберпанка 1990-х нет примера более комплексного и проницательного видения будущего интернета, чем аниме-сериал «Эксперименты Лэйн». В «Лэйн» вымышленная глобальная сеть The Wired — это настоящая утопия человеческой коммуникации, полноценная надреальность, приглашающая к тотальной оцифровке всех чувств. Чем дальше героиня пробирается в этот новый мир, чем больше узнает его секретов, тем очевиднее становится, что интернет — это не просто очередная игрушка в руках человека, а тотальная трансформация той реальности, в которой мы живем.

При нынешнем пересмотре «Экспериментов Лэйн» становится жутко от понимания того, сколько всего создателям удалось предсказать о современном мире; как близко безумный фантастический сюжет совпал с той реальностью фейсбука и инстаграма, в которой мы оказались. Перенесли ли мы всех себя в виртуальную надреальность, как Лэйн; появились ли у нас новые цифровые боги? В прямом смысле — нет, а вот в метафорическом — уже, пожалуй, да.

Важнейшее инди-кино этого века «Я и ты и все, кого мы знаем» во многом посвящено спонтанным контактам между незнакомцами; режиссер картины Миранда Джулай принадлежит к флагманскому в 2000-е годы художественному течению новой искренности. Поэтому и сюжетная линия, в которой два мальчика начинают откровенную онлайн-переписку с анонимной женщиной, — это не хоррор, не комедия и не фантастика, а романтическая ода этому новому способу связи между людьми.

В какой‑то момент младший из мальчиков для описания собственной непечатной фантазии (скажем так, о вечном ресайклинге человеческих отходов) на ходу изобретает комбинацию символов, которая изображает то, что ему не под силу напечатать словами. Так новая цифровая реальность рождает свой собственный иероглифический язык, который со временем перерастет в засилье эмодзи, стикеров и масок. Гениальная проницательность Джулай состоит в том, что она сразу показала, как этот новый язык, во-первых, для ребенка нового века доступнее слов, а во-вторых, позволяет транслировать вещи, которые в обычном языке непечатны и непроизносимы.

Японский сериал «Парень из электрички» не только сделал интернет-коммуникацию важной частью своего сюжета, но и позаимствовал сам сюжет с имиджборда 2channel. «Парнем из электрички» там прозвали одного гика, рассказавшего историю о том, как он отбил красавицу у пьяницы в ночном поезде. В сериале эта история принимает масштаб большой романтической комедии, чуть ли не мыльной оперы. Но реальность того, что герою на протяжении всего пути помогают анонимы из интернета, сохранена: каждая серия содержит в себе подробные нарезки, где форумчане пытаются вместе придумать лучший шаг на романтическом пути главного героя.

Этот сериал показывает, что у интернет-коммуникации фактически нет границ — общение в соцсетях с незнакомцами не обязательно должно сводится к узким табуированным темам и коротким спонтанным контактам. Здесь анонимы с имиджборда становятся для главного героя долгосрочными спутниками, заменяют ему реальных друзей. И эта история чуть ли не более трогательная, чем вся романтическая линия.

Трехмерный виртуальный мир Second Life — это не онлайн-игра, а самая футуристическая из соцсетей, ближе всего подошедшая к видению виртуальной реальности из «Экспериментов Лэйн». В отличие от игр, здесь нет никаких навязанных целей и конфликтов, виртуальное пространство используется для абсолютно свободного самовыражения и коммуникации незнакомцев.

Видеохудожник Джон Рафман еще в конце 2000-х сделал проект, в рамках которого проводил экскурсии по миру Second Life от лица своего аватара — маскота-кувшина из рекламы напитка Kool-Aid. В интернете есть несколько смонтированных записей этих туров (например, с выставки «Avatar 4D», прошедшей в галерее NOMA в Сан-Франциско) — и это поистине трансцендентное зрелище.

Как настоящий художник-модернист, Рафман фокусируется на самых причудливых элементах новой надреальности: сюрреалистических пейзажах, роботизированных танцах, постсексуальных ритуалах. Это первое кино, созданное целиком внутри виртуальной социальной сети, и сразу такое, превзойти которое в неминуемом будущем будет очень непросто.

В популярной культуре быстро выяснилось, что новые возможности общения с незнакомцами в социальных сетях — это чаще рецепт не для новой искренности, а для хоррора. Документальная картина «Как я дружил в социальной сети» в 2010 году стала настоящей сенсацией: история фейковой онлайн-идентичности держала в напряжении и шокировала зрителей, как самый лютый фильм ужасов. Впоследствии оригинальное название фильма («Catfish», то есть «Сомиха») породило глагол to catfish — с примерным значением «прикинуться в сети кем‑то, кем не являешься, и обмануть собеседника». А создатели оригинального фильма даже сделали свое бесконечное реалити-шоу на MTV со схожей концепцией.

Режиссеров Джуста и Шульмана с самого начала обвиняли с подтасовках документального материала и эксплуатации героев. Надо сказать, что они вправду делали вовсе не гуманистическую документалистику, а жанровое, саспенсовое кино; показателен тот факт, что после дебютной «Сомихи» они сняли две части «Паранормального явления». Какие бы ни возникали вопросы у зрителей в отношении аутентичности происходящего, в том, что этот фильм, как и все лучшее жанровое кино, попал в совершенно реальный нерв времени, сомнений нет.

Долгое время изображение интернет-общения на экране сводилось ко всякого рода формальным компромиссам. Режиссеры считали, что просто снимать монитор — не слишком кинематографично, поэтому прибегали порой к абсурдным эстетическим решениям: например, в «Чате» Хидэо Накаты окна мессенджера превращались в метафорические номера роскошного отеля. «Ной» не стал первым фильмом, чье действие целиком разворачивается на экране компьютера (ранее выходили как минимум вебкам-хоррор «История Коллингсвуда» и культовый сериал про интернет-пиратов «Сцена»). Однако эта короткометражка стала первой картиной, которая сделала основой драматургии неуверенные передвижения курсора мыши и нервные переключения между вкладками.

Это романтическая драма от лица юного жителя XXI века, наполненная деталями онлайн-существования, мгновенно узнаваемыми любыми современниками. Немного погодя достижения этой прорывной работы припишет себе Тимур Бекмамбетов, придумавший для жанра десктоп-кино маркетинговый бренд «скринлайф». Но интернет помнит все: в том числе и то, что «Ной» — первое не жанрово-условное, но строго реалистичное киноизображение соцсетей.

Если профиль в соцсети — зеркало, отражающее реальных нас, то это кривое зеркало, порой искажающее реальность до неузнаваемости. Это красноречиво доказывает своим концептуальным документальным фильмом «Мошенничество» режиссер Дин Флейшер-Кэмп. За основу фильма он взял случайный архив домашних видео из одного профиля на ютьюбе. Эти видео изображают вроде как обычную жизнь одной непримечательной американской семьи, однако с помощью мошеннического монтажа Флейшер-Кэмп превращает повествование в жуткую историю о странном преступлении.

Так и люди, которые знают нас только по профилю в соцсети, видят не нас самих, а только историю, которую мы рассказываем. А что, если эту историю рассказываем не мы сами, а алгоритм рассказывает за нас? Одна эта шокирующая мысль делает «Мошенничество» чуть ли не главным леденящим кровь фильмом этого века.

Восьмиклассница Кейла — среднестатистическая неловкая зумерша, испытывающая проблемы с социализацией. Соцсети становятся для нее не средством коммуникации, а очередным рубежом личной изоляции. Она ведет мотивационный видеоблог о самооценке и уверенности в себе, и тот, по жесточайшей иронии судьбы, вообще не набирает никаких просмотров.

«Восьмой класс» — не фильм в жанре «кино об интернете», соцсети здесь вообще не играют остродраматическую роль. Для истории о подростке, родившемся уже в пост-интернет-эпоху, это предельно логичное решение. Цифровая коммуникация уже успела стать для героини совершенно естественной частью жизни, и тот факт, что ее взросление проходит на экране смартфона, — не хорошо и не плохо, а просто объективная реальность. Странно здесь лишь то, что так мало фильмов нашего времени успели прийти к этому простому выводу.

Еще один интернет-лузер без лайков и просмотров — водитель «Убера» Курт Кункл из триллера «Отрыв». Только в его случае онлайн-изоляция приводит к куда более трагическим результатам: в какой‑то момент ради попытки завируситься он начинает убивать пассажиров в прямом эфире. Тот факт, что Джо Кири («Очень странные дела») обладает харизмой весельчака-тиктокера делает происходящее только страшнее.

Соцсети, становящиеся орудием психопата, — не выдумка режиссера Юджина Котляренко, виртуозно монтирующего стримы и сторис; он явно вдохновлялся реальными влогами Эллиота Роджера и Насим Агдам. В концовке фильма, как и вышеприведенных случаях, мечта героя о славе становится реальностью. И это тоже необходимая правда о нашем времени: интернет-пространство, где люди сводятся к набору пикселей и символов, — идеальное место действия для психопатического обесчеловеченивания.

Но не все так пессимистично. Новые способы интернет-коммуникации привели к беспрецедентному всплеску глобального культурного сотрудничества и полной демократизации практически всех видов искусств. Так, картина «Крестон» рассказывает о группе сошедшихся в музыкальной соцсети SoundCloud рэперов, которые создают собственную арт-коммуну посреди колорадской пустыни.

Несмотря на то обстоятельство, что герои поддерживают связь с внешним миром через смартфоны и проводят время в очках виртуальной реальности, их путешествие к самопознанию выглядит не слишком современным: все это уже было у хиппи в 1960-е. Замечательный парадокс: попытка воссоздать атмосферу совместного интернет-творчества приводит героев к созданию полностью аналоговой коммуны. Неужели конечный пункт революции соцсетей — это напоминание человечеству о незаменимости физического контакта? Разве все онлайн-связи должны быть непременно воссозданы и закреплены в офлайне?

Кино «Крестон» не дает конкретных ответов на эти вопросы; оно, как и любое другое произведение об утопии, заканчивается крахом надежд об идеальной коммуникации в пост-онлайн-эпоху. Что ж, если бы мы точно знали, куда приведет нас перенос человеческого общения в цифровые сети, жить стало бы слишком скучно.