«Снега больше не будет» рискует пройти незамеченным, хотя достоин любого внимания и наград (но, например, на Венецианском фестивале эта картина не получила ни одного приза, что очень несправедливо). Это крайне замысловато придуманная и воплощенная фантасмагорическая драма польской режиссерки Малгожаты Шумовской про массажиста Женю украинского происхождения, который начинает работать в коттеджном поселке. Постепенно становится понятно, что протагонист не так прост, как кажется, и, возможно, обладает суперспособностями.
Главную роль сыграл Алек Утгофф — судьба этого актера подозрительно похожа на выдуманную биографию его героя. Он родился в Киеве, в 11 лет его с братом отправили учиться в Англию, он уже давно живет за границей и играет только в зарубежном кино — все запомнили его по роли советского ученого в сериале «Очень странные дела». Наверное, поэтому он своеобразно выражается по-русски, почти гипнотизирует своей речью — надеемся, этот эффект удалось передать в этом интервью. Алек объясняет, как играть в фильме, который подразумевается польским аналогом «Твин Пикса» (в плане загадочности и необъяснимости), проводит мастер-класс для русских актеров в Голливуде и просто советует всякие сериалы.
— Я должен сразу признаться, что «Снега больше не будет» — мой самый любимый фильм прошлого года, причем я до сих пор не могу вполне объяснить, почему он меня так зачаровывает. Ты говорил, что тебе сложно смотреть фильмы с твоим участием. А «Снега больше не будет» ты тоже в итоге не посмотрел?
— Нет, только маленькие фрагменты. Когда мама моя смотрела, я периодически заходил в комнату, что‑то критиковал и восхищался. Я не могу смотреть и объективно судить фильмы с собой. Я смотрю с конкретным негативом.
— Правда ли, что на съемках «Снега больше не будет» был снег, но не было сценария?
— Не было. Он менялся. Дело в том, что изначально был другой сценарий. Мне не подошел тот вариант, потому что они толком ничего не объяснили про персонажа. Я сказал: не знаю, что я могу здесь сыграть, так что, наверное, я не подхожу. Потом они мне предложили другой сценарий. Я прочитал и подумал — ладно, может быть, они доработают на площадке.
Это специфический процесс, я к такому не привык. Мне все же нужно конкретно знать, что происходит, какая психология и так далее. А у них подход другой, более эстетический — со стороны камеры.
— А как интереснее, придумывать самому или просто исполнять то, что написано в продуманном сценарии? Как это было у тебя на съемках «Очень странных дел».
— С «Очень странными делами» было иначе, да. Они написали сценарий на русском — очень качественно. Но это очень большой проект, создатели боялись, что много людей имеют доступ к информации, они держали сценарий в секрете максимально долго. То есть у них все было четко, история была четкая, я просто об этом ничего не знал. Например, не знал, вернусь ли я еще в дальнейших сериях или нет.
Сложно сказать, что лучше. Это разные подходы.
— Я слышал, во всяком случае, в кулуарах Венецианского фестиваля, что ты не слушался Шумовскую на съемках и большая часть самых удивительных сцен — это полностью твои импровизации. Мне так говорили про сцену, когда ты что‑то вроде балета танцуешь на лестнице — это вообще поразительный эпизод. А как на самом деле было?
— Танец? Это вообще не моя идея, у Шумовской в каждом фильме танец.
Она решила, что это будет смешная сцена. Я лично вообще этого не понял, но сказал — ладно, я ходил на балет два года, я и это сделаю. Я и на пианино сыграю, я все сделаю, что надо. Так что я решил просто довериться тому, что она говорит.
В плане работы с режиссерами — я замечаю в последнее время, как постановщики все чаще оставляют актера самого по себе, ничего не советуют. А у меня всегда было много вопросов, тем более в таких картинах, которые более чувствительные, интуитивные. У меня в целом всегда много вопросов, на которые мне не всегда отвечают.
Так что я бы не сказал, что я не слушался. Наоборот, я большую часть времени не понимал, что происходит. Но я каждый раз пытался принимать самостоятельное решение, что же я хочу сыграть в очередной сцене. Например, Шумовская хотела сцены с гипнозом и сказала: «Напиши мне сценарий». Я посмотрел разные видео на YouTube и начеркал что‑то. Она говорит: «Вот это уберем, вот это добавим, вот это мне нравится». В общем, процесс был коллаборативный.
— Как тебе объяснили, что за персонажа ты играешь? Почти что супергерой и Иисус, умеет излечивать массажем и гипнозом, внезапно появляется и так же без объяснений исчезает.
— Единственное, что со мной резонировало, — она мне сказала, что это Воланд из «Мастера и Маргариты». Воланд — он же практически так же, как Иисус, приходит, показывает людям всю эту грязь в них самих. Но что интересно с «Мастером и Маргаритой» и вот с этим Женей — они оба трансцендентальные, метафизические.
У каждого зрителя будет свой вывод в конце, так что он открывает очень много пространства для интерпретаций. И это была цель режиссера. А для меня цель была как для актера — чтобы я знал, что я делаю, чтобы не было размазни.
— Ты родился в 1986-м, в тот же год, что произошла катастрофа на Чернобыльской АЭС. И наверняка для тебя этот мотив в «Снега больше не будет» (там у Жени мать погибла от радиационного заражения. — Прим. ред.) тоже должен быть личным. С другой стороны, ты предпочел «Чернобылю» «Очень странные дела» в свое время.
— Они снимались в одно и то же время — и «Чернобыль» снимался, и «Екатерина Великая» с Хелен Миррен в то время, мне там тоже предложили хорошую роль, и я подумал: «О! Наконец-то!» Хотя опять русская тема, но там одни англичане!
Но и то, и то я не смог просто сделать из‑за графика, потому что Netflix мне сказал: «Вот этот период у тебя заблокирован». И хотя продюсеры пытались найти, как все устроить по графикам, но все-таки преференцию мы отдали Netflix, и я не жалею.
— И в «Очень странных делах», и в «Екатерине Великой», и в «Чернобыле» — везде присутствует русский след. А вот про Чернобыль: ты как‑то задумывался над этим мотивом в фильме? Оказался ли он важным для режиссера и для тебя, этот мотив?
— Для режиссера он важен был, но я не совсем понял почему. Возможно, потому что с Чернобылем сегодня ассоциируется некий мистицизм.
Я в Чернобыле не жил, но я родился в Киеве за два месяца до этой катастрофы. Мы переехали в Осетию, моя мама — осетинка. А папа на тот момент работал сердечным хирургом в Киеве. Я эту трагедию конкретно не помню и контакта с Чернобылем у меня было мало по своей жизни. Знаю только, что это был огромный катаклизм и что Украину как страну помнят только за Чернобыль и футболиста Шевченко.
Сейчас эта тема очень большая, может быть, в связи с человеческими errors, mistakes — ошибками и так далее, потому что она актуальная сейчас, эта тема. И люди используют. По близости — да, в нашем фильме много моментов было всяких — и Чернобыль, и иммигранты, и ЛГБТ…
— С одной стороны, фильм — экологический манифест: в последнем интертитре указано, что снег в последний раз выпадет над Европой всего через несколько лет. Для меня это история в том числе о том, что чудо постепенно исчезает из наших жизней в ближайшем не таком уж счастливом будущем. Понятно, что ты не видел фильм, но если смотреть изнутри, для тебя о чем это кино в общем смысле?
— Женя — он как пришелец, попавший в этот мир извне. Он чист сам, по сути своей, и очищает, спасает этот мир. Но в конечном итоге он исчезает и умирает, потому что мир не сумел его сохранить. Он всегда чуть снаружи всего, на периферии, и с этим ассоциирует себя зритель. Это как я представлял сам себе как актер.
— «Снега больше не будет» изначально анонсировался как комедия «Удивительный Женя», если я правильно помню. Когда я посмотрел, вообще не нашел там комедии. Да, там есть какая‑то светлая ирония, но она сочетается с предельной тоской по чему-то утраченному и необъяснимому. Как это было на съемках? Похоже было, что вы снимаете комедию, или нет?
— В моментах, да. Не ощущалось, что это комедия, потому что это достаточно гибкий процесс был. В конечном итоге то, что получилось, — это результат работы многих артистов. Были там моменты, которые просто вырезали, наверное, из‑за того, что свет или цвет не тот, который режиссер хотел. Там были комические моменты, но не хотелось Шумовской, видимо, использовать этот материал.
— А что комедийного в итоге вырезали? Как так смонтировать фильм, чтобы он из комедии стал драмой?
— Вот с Женей и собаками. Одна собака меня постоянно… можно сказать, занималась любовью с моей ногой, пока я разговаривал. Я пытался ее откинуть ногой, но не получалось.
— Про индустрию хочу спросить. Ты жаловался в интервью «КиноПоиску», что в зарубежном кино всем правит система распознавания «свой-чужой», и тебе поэтому дают такие похожие роли русских в фильмах и сериалах, как какому‑нибудь Юрию Колокольникову, который тоже везде злых русских громил за границей играет. А ты кого сам хотел бы играть?
— Мне интересно работать с новыми идеями, с новыми подходами к кино. Я работал с такими техничными актерами и режиссерами, которых я очень сильно полюбил, как сэр Кеннет Брана («Джек Райан: Теория хаоса») — очень «актерский» режиссер, как говорится в Англии. С другой стороны — Шумовская, более интуитивный подход. Совершенно разные.
Но мне нравится этот процесс поиска, он, мне кажется, улучшает меня как актера. Я просто много чего не знаю. И пока что экспериментирую, так что конкретные роли сложно выбрать. Пока я выбираю такие, похожих на которые я еще не играл.
В начале карьеры, естественно, я играл всяких телохранителей. Пришлось. Это не мое, но я это сделал, и мне было весело, я увидел, как актеры работают, но мне это уже неинтересно, я уже это сделал, уже хочется чего‑то нового.
— Представим, я — российский актер, который хочет куда‑то пробиться на Запад. Это неправда, но допустим. Откуда, как ты думаешь, начинать, если меня после школы не отправили родители в Англию, как тебя?
— Мне кажется, конкретного пути нет, у каждого своя тропинка. Самое главное — иметь четкое понимание того, кто ты есть, что ты хочешь преподнести зрителю. Наконец, просто быть упорным в своей работе и легко принимать отказы. Ты будешь слышать ответ «нет» намного чаще, чем «да». Это однозначно. Я думаю, это в любой профессии так, но в актерской особенно. И ничего тут страшного нет. Это просто возможность дает, чтобы ты лучше продумал свою философию.
— А ты можешь как‑то в двух словах описать, какая у тебя философия, как ты себя понимаешь? Я знаю, что это тяжело, но, с другой стороны, вот ты говоришь, что телохранителей, например, играть — это было не твое. Мне кажется, что ты больше характерный артист — в лучшем смысле слова: я считаю, что характерные артисты в целом важнее, чем такие, которые играют героических героев. Вот как ты себя можешь охарактеризовать?
— Какой цвет ты хочешь добавить этому персонажу, чтобы все было из души, на самом деле, чтобы ты как‑то стремился более резонировать со зрителем, чтобы они думали: «О! Вот это — тот момент!» А не просто сделать все правильно. Это не о том, чтобы произнести правильно реплики, это о том, чтобы добавить душу. Например, «Очень странные дела» — это открытая душа, детское счастье. И персонаж мой там такой же. Женя из «Снега больше не будет» — там было много у меня всяких цветов, которые я просто хотел добавить, — и игривые, и более меланхолические, и воспоминания о маме реальные, разговоры с мамой. Хочется, чтобы было видно, чтобы люди резонировали.
— А если не фильмы с твоим участием, то что ты смотришь вообще из кино или сериалов?
— Я люблю душевные фильмы, но предпочитаю старые. Кино сегодня — все чаще бухгалтерский проект, все по формуле. Там нет души. Что мне нравится? Я каждый год «12 стульев» с Мироновым смотрю, «Джентльменов удачи».
И мне нравится очень сильно то, что сейчас на платформе Netflix много фильмов на разных языках. Французский сериал «Позвоните моему агенту!» — очень хороший, со своим колоритом, со своими, не переиначенными на английский лад, персонажами. Вот это мне нравится. И испанские некоторые есть. «Бумажный дом» — первый сезон мне понравился, мне показался очень хорошим. «Игра престолов», конечно.
А так я не то чтобы смотрю все подряд. Я смотрю то, что, по крайней мере, моим окружением было оценено достаточно интересно или хорошо. Это не значит, что все должно быть серьезно, ни в коем случае. Чтобы была какая‑то просто искорка — вот это еще.
