Совершенно чудесный фильм снял японский лирик Рюсукэ Хамагути, автор нашумевшей пятичасовой фрески «Счастливый час» и загадочной «Асако 1 и 2», далеко не единственный, но один из самых одаренных азиатских учеников Ромера и Трюффо. Картина называется «Колесо фортуны и фантазии», и, как и вчерашние венгры «Лес — Я вижу тебя повсюду», это коллекция формально не связанных между собой разговорных новелл на тему человеческих отношений (но в остальном трудно найти более непохожие фильмы).
Первая новелла, «Магия (или что‑то менее надежное)», посвящена любовному треугольнику. Во второй, которая называется «Дверь, оставленная открытой», студентка пытается соблазнить профессора, только что выпустившего успешный роман. Наконец, в последней, «Еще раз», сорокалетняя женщина, разочарованно идущая с вечера выпускников, узнает в прохожей одноклассницу, с которой у нее был перевернувший ее роман.
Каждая часть — в титрах они справедливо названы «рассказами» — состоит из трех-четырех диалогов, разыгранных двумя-тремя актерами: например, начинается фильм с десятиминутного разговора двух подруг в машине. И в каждой части есть, как положено, сюрприз. Хамагути окончательно, похоже, решил снимать только про женщин — влюбленных, разочарованных, сложных, стоящих перед моральными дилеммами. Важнейшую роль у него играют случайности, порой фальшивые, порой фантастические — иначе говоря, судьба, изогнутая траектория жизни, о которой неизменно и идет речь.
Фантазией, как обещано в названии, режиссер пользуется свободно и предлагает нам делать так же: например, в начале третьей новеллы сообщается, что после атаки особенно зловредного компьютерного вируса человечество отказалось от интернета, однако в самой новелле это поразительное обстоятельство почти не играет роли (одна героиня, впрочем, айтишница — а следовательно, безработная). Это прозрачное, виртуозно сконструированное кино, которое умудряется одновременно быть жестоким и оптимистичным, находить счастливый баланс между иронией и нежностью.
Кроме того, показали два иранских фильма, причем оба сняты дуэтами. В главный конкурс отправился, естественно, менее интересный — «Баллада о белой корове». Это умеренно диссидентская мелодрама, тематически перекликающаяся с прошлогодним победителем фестиваля, «Зла не существует» Мохаммада Расулофа (он, напомним, в жюри). Муж героини казнен за убийство, теперь она воспитывает немую дочку и с трудом сводит концы с концами. Однако через год после казни вдруг выясняется, что мужчина был не виноват. И пока вдова ищет справедливости, в ее жизни появляется благодетель, якобы друг покойного мужа. Героиня не знает, а мы знаем, что на самом деле это судья, пославший его на смерть, а теперь испытывающий муки раскаяния.
Нетрудно представить, во что такой сюжет мог бы превратиться в американском фильме. Здесь все, конечно, более чинно, но в своей системе координат тоже без особых сюрпризов и с довольно тяжеловесными ходами (например, на судью тут же обрушивается собственная трагедия, словно одной маловато). Артисты, впрочем, хорошие, фирма веников не вяжет.
Фильм, попавший в секцию «Столкновения», называется «Терминал» и куда меньше похож на иранское кино, как мы его знаем. Причем авторы, Бардия Йадегари и Эхсан Мирхоссейни, связаны со «Зла не существует» еще теснее: они помогали его снимать и сами в нем снимались. В полуподпольном сегменте иранской киноиндустрии все, очевидно, умеют все: так, Йадегари заодно исполняет в «Терминале» главную роль, а в других ролях — друзья, родственники и знакомые режиссеров.
Мужчина лет сорока по имени Пейман живет в многоэтажке с мамой, сидит на героине, пишет поэму, которую не пропустит цензура, и философствует во дворе с товарищами. Параллельно он ждет — тщетно, как сразу понятно, — когда его досье обработают в Америке, и он сможет улететь туда к своей фиктивной жене. За окном — диктатура, американские санкции, сигареты дорожают каждый день, все ждут войну. При этом в героиновой дымке Пейману мерещится, помимо стандартного призрака отца, еще более апокалиптическая версия Ирана: с наступившей экологической катастрофой, карантином и людьми в костюмах химзащиты.
Это задорный в своей беспросветности фильм, полный ярости, злости и тихого отчаяния, шершавый, живой, сделанный грубо и изобретательно. Пандемия незапланированно добавила «Терминалу», снятому, в общем, в квартире и пустом дворе, универсального звучания. Хотя его, несмотря на всю иранскую конкретику, и так хватает: под конец это уже похоже на «Меланхолию», ощущение абсолютного финала, разъедающего пленку ожога. Почему‑то кажется, что нечто подобное могли бы придумать где‑нибудь вокруг «Ленфильма» на самом излете 80-х, если бы техника позволяла и тогдашние аутеры были покультурнее.
