Промозглой зимой, когда всегда идет снег, в Москве не может уснуть человек. Или не может проснуться, смотря как взглянуть. 16-летний подросток Миша из Марьино (Сергей Гиро) лунатит по ночам — и кличка у него соответствующая зимней спячке, Медведь. Изможденные родители записывают его к топовому гипнологу Виктору Петровичу Волкову (Максим Суханов), который руководит лабораторией при кафедре клинической психологии. Однако чересчур сознательный Миша оказывается совершенно не гипнабельным, зато интересным малым, поэтому прописывается в кабинете Волкова если не пациентом, то кем‑то средним между учеником, оппонентом и юным отражением самого Волкова.
В какой‑то момент у всех, в том числе у родителей, возникает вопрос, зачем мальчик ходит к взрослому мужчине — особенно когда тот начинает принимать его бесплатно. Но самого Мишу в кабинете больше интересует молодая пациентка по имени Полина (Полина Галкина) в пограничном состоянии между жизнью и смертью, явью и вымыслом. Однажды Виктор Петрович задает Мише ключевой вопрос, после которого действительно трудно заснуть: а с чего он взял, что все это время Волков ни разу его не гипнотизировал? Ведь в гипнозе можно внушить все что угодно: в том числе, что никакого гипноза и не было.
Тут начинается самое интересное, но поскольку фильм состоит из повторяющихся сцен пробуждения или погружения в сон/гипноз, то легко можно отшутиться: если фильм вам не понравится, значит, вы просто проспали весь сеанс, а если понравится — то вы увидели какое‑то свое кино, которое вам же и внушили. «Гипноз» действительно легко проморгать: его приглушенно показали и оставили без внимания в конкурсе ММКФ, который сам по себе представляет спиралевидную воронку фестивального движения, куда бесследно затягивает многие фильмы и имена. Затем в сомнамбулическом состоянии фильм вышел в кинотеатральное окно, которое в период пандемии из‑за падения зрительской посещаемости сжалось до предсмертного тоннеля со светом в конце.
Если, допустим, выражаться музыкальными терминами героев хита Валерия Тодоровского «Стиляги», то «Гипноз» — преднамеренно слабая доля в его фильмографии между условно громкими проектами «Большой» и «Одесса». Из последнего сюда перекочевала и некоторая автобиографичность заявки (Тодоровский действительно в детстве ходил к гипнологу), и мальчик, который играл Валерку (Степан Середа), и линия дружбы взрослого с подростком, но здесь тема нимфофилии фактически вынесена за скобки и заменена на условный поиск отцовской фигуры. Некоторая воздушность и снежность картины подчеркивается еще и летящей музыкой Анны Друбич (еще одна наследница от «Одессы»), но это все напускное — с первых кадров подкоркой чуешь, что «Гипноз», конечно, очень умная картина. Поскольку мы имеем дело с темой гипноза и психологии, то пора уже заглянуть в эту самую подкорку фильма. Там обнаружится, что на самом деле это кино про социальную модель передачи власти и насилия от человека к человеку. И совпадение ли, что инициалы персонажа Суханова, Волкова Виктора Петровича, складываются в символичное ВВП?
Что, похоже, точно неслучайно, так это то, что Волков в какой‑то момент начинает зачитывать колыбельную на языке Гете (немецкий аналог «Придет серенький волчок и укусит за бочок»), отчего в глазах зрителя сразу приобретает нотки не то Мефистофеля, не то профессора Фауста. Его отношения с Мишей в этом смысле абсолютно фаустовские, не зря девушка называет парня «учеником волшебника», но сама побаивается этого «волшебства», поскольку гипноз — это подчинение воли человека. Для нее как хронической жертвы, пережившей травматический опыт в детстве, наличие любой силы уже само по себе вызывает страх, панические атаки, а также потаенное влечение. Миша бросается ей на помощь, не подозревая, что уже включен в этот круговорот жертвы, спасителя и преследователя. В психологии такие повязанные ролевые модели называются треугольником Карпмана, а в религии аналог таких созависимых отношений, если угодно, можно разглядеть в христианском догмате о Пресвятой Троице, где Бог Отец — преследователь, Бог Сын — жертва, Бог Дух Святой — спаситель. Они неразрывно связаны, но самое интересное, что взаимозаменяемы.
Изначально Волков для Миши, фигурально выражаясь, предстает в роли Бога Отца, которого он подсознательно ищет во время лунатизма, поскольку настоящие родители, по его собственному признанию, сами еще те дети, то есть кидалты. Герой Суханова в самом начале демонстрирует свое божественное умение громогласным голосом создавать в гипнозе и сушу, и море, и тварей земных (крысы), и женщину «из ребра» (Полина). Но лунатик Миша не понаслышке знает, что день сменяется ночью, а человеческий разум не зря считается бикамерным, поэтому если весь мир — гипноз, то важно лишь различать, под какими чарами ты находишься: божественными или дьявольскими.
Здесь фильм разламывается на два мира: темное и светлое время суток, жизнь и смерть, мрачный кабинет и прогулки под белым снегом, страх подземного метро и любовь, что живет на 20-м этаже. Миша начинает подозревать, что, возможно, служит вовсе не какому‑то спасителю, как он думал, а темному повелителю. Так из мальчика с синдромом спасателя Миша, почувствовав себя жертвой обмана, сам превращается в преследователя. Он пробует гипноз на своем младшем брате и немного пугается того, как эта модель подчинения легко передается от поколения к поколению — от Волкова к нему, от него к брату, от брата в младшую школу. Фактически выбрав путь богоборца и пытаясь свергнуть гипнолога с высоты олимпа, на которую он его сам для себя и воздвиг (условно на тот же 20-й этаж), Миша и Волков теперь олицетворяют противопоставление не только двух миров, но и ценностей разных поколений.
Мы ничего не знаем о прошлом и реальной подоплеке героя Суханова, но его контакт с мальчиком тоже можно рассматривать как вид терапии для самого гипнотизера. Ведь это способ поговорить со своей детской версией так же, как на его сеансах взрослые дяди и тети общаются со своим внутренним ребенком. В итоге детская версия выуживает из него не самую приятную подноготную, что выводит Волкова на экспрессивный монолог в финале, в котором он по сути признается в своих бумерских страхах перед новым слишком этичным поколением, которое не живет с мыслями о редактуре. Он же как раз воспитывался в той самой фаустовской парадигме, что мир несовершенен, а демиургу всегда требуется редактор.
В фильме Валерия Тодоровского 2002 года «Любовник» самоубийство женщины уже объединяло и сталкивало двух кардинально разных мужчин. Теперь Тодоровский скооперировался с молодой сценаристкой Любовью Мульменко («Еще один год», «Верность»), коллизия немного сдвинулась с поправкой на юность (плюс щепотка обсценной лексики с гениальным панчем «Мишенька! *********!»), но фильм по-прежнему гармонично смотрится в фильмографии режиссера, для которого всегда было важно, что герои постигали мир через трагическую любовь. Также символично, что в «Гипнозе» Тодоровский впервые воссоединяется со звездой своего девяностнического хита «Страна глухих» Максимом Сухановым, а герой Сергея Гиро выглядит прямым отпрыском персонажей из его юношеского кино «Любовь» 1991 года. Преемственность у Тодоровского очевидна: собственно, из «Любви» перекочевало это снежное настроение; возможно, инфантильные родители Миши — это своего рода инверсия того, как выглядела бы экранная пара Миронова и Петровой, если бы они остались вместе.
В несколько повисшем и приоткрытом финале Миша все-таки примиряется со своей реальностью и, кажется, напоследок проходится под снегом со своей гипнотической любовью, но по согревающим лучам, бьющим из окна в конце, как в развязке «Любви», можно догадаться, что снежный морок уже развеялся. В конечном счете каждый волен сам выбирать финал и убежденность в своей реальности: есть ли коронавирус или нет, умрут ли кинотеатры или нет, существует крыса или нет. Кстати, эпизод с воображаемой крысой — чистейшая воплощенная киногеничность, потому что кино — как известно, это и есть такая же иллюзия. Самогипноз есть наша идентичность. Каждый сам себе редактор. Вот и в этом тексте, так уж получается, что автор сам себя редактирует, отчего, возможно, в рецензии присутствует множество вольностей и торчит надуманность. Однако, напоминаем, что каждый ангажирован собой и, возможно, весь фильм, который мы здесь себе напридумывали, приснился на киносеансе под гипнозом. Крысы нет.
Максима Сухагузова
