— «Паразиты» — редкий фильм, в котором важную роль играет запах.
— Запах — это нечто очень интимное, что ты разделяешь только с теми, кто по-настоящему близок к тебе, и вряд ли будешь охотно обсуждать с посторонними. Люди, которые в сегодняшнем обществе находятся на разных уровнях, редко пересекаются чисто физически. Они ездят на разных машинах, едят в разных ресторанах, даже в самолете есть бизнес-класс, а есть экономический. Ситуация, описанная у меня в фильме, когда человека из другой среды нанимают в качестве водителя или репетитора, — одна из редких возможностей для близкой встречи. И в связи с этим мне пришло в голову использовать запах как элемент нарратива. Он кажется чем‑то незначительным, но может быть мощным триггером или источником травмы.
— Вы сами из какой среды?
— Я из среднего класса. Можно сказать, что я ровно посередине между бедной и богатой семьями из фильма. Мой отец был преподавателем графического дизайна.
— А сейчас у вас какая финансовая ситуация?
— Сейчас мне 51 год, у меня есть квартира в высотке, но она где‑то в пять-шесть раз меньше, чем дом богатой семьи в фильме. И бункера у меня нет…
— Может, вы просто не знаете.
— Нет, я проверил, там соседи.
— В фильме все очень четко выстроено по вертикали.
— Да, у меня много вертикальных движений камеры. Когда мы впервые видим сына, например, камера спускается вниз, и герой как будто зажат в западне, мы понимаем, что он прожил в этом полуподвале всю жизнь. Или когда герои бегут из богатого дома под дождем, они все время спускаются вниз. Получается такой роуд-муви под горку. Единственный способ изменить направление — деньги, и это печальная реальность. Один из моих любимых нуаров — «Сила зла» Абрахама Полонски, и там в финале есть замечательный кусок, где герой бежит по лестницам около моста — все ниже и ниже и ниже. Я хотел добиться чего‑то подобного.
— К вашим фильмам — этому в частности — сложно приклеивать жанровые определения, вы все время меняете тон и нарушаете правила.
— Да я не то чтобы великий специалист по жанрам и их условностям, и специально что‑то там нарушаю. У нас в Корее есть такой термин — «случайный танец», когда ты двигаешься в такт музыке, но абсолютно беспорядочными, случайными движениями. И чтобы так танцевать, не нужно знать историю танца, особенности разных мировых стилей — ты просто слушаешь свое тело. Мне кажется, я примерно так снимаю кино. И когда фильм уже готов, я сажусь, смотрю его и пытаюсь придумать, что я скажу ребятам из маркетинга. И поскольку обычно я не знаю, что сказать, всякий раз, когда они меня о чем‑то спрашивают, я убегаю.
— Вы заигрываете даже с хоррором.
— Ну, в фильме есть моменты жестокости, но мы не показываем много кровищи, какие‑то отрезанные конечности и все такое прочее. На мой взгляд, чем больше на экране кровавого хардкора, тем меньше зритель верит в него. Он думает: «Ага, отличный грим, кровь выглядит очень натурально». А подлинного ужаса становится меньше. В самой кровавой сцене в кульминации у нас все происходит настолько быстро, что зритель даже не успевает толком ничего разглядеть. Я смонтировал ее так, поскольку мне кажется, что это более эффективно.
— У вас в стране много смеются над северокорейской пропагандой?
— У северокорейских ведущих очень специфическая манера говорить, для нас это звучит ужасно смешно. И многие телевизионные комики и стендаперы их пародируют. А поскольку к обстоятельствам фильма имеет отношение потенциальная северокорейская атака, я подумал, что герои вполне могли бы шутить на эту тему.
— Принято считать, что в Северной Корее ад, а в Южной все отлично, но, видимо, все не так просто.
— Южная Корея, разумеется, экономически несоизмеримо благополучнее Северной. Но несмотря на все аккумулированные обществом блага, у нас по-прежнему есть огромный класс бедных людей. И чем лучше живут богачи, тем обиднее беднякам, — эту поляризацию можно наблюдать в большинстве стран. Понятно, что у вас или на Западе Южную Корею представляют как страну кей-попа и модных телесериалов и автоматически думают, что мы купаемся в деньгах. Люди ожидают от Кореи изысканной, стильной картинки, и кого‑то шокирует, наверное, что у нас есть нищета. Когда я в 1995 году в первый раз смотрел «Ненависть» Матье Кассовица — пригороды, бунты, все эти суровые молодые люди, — я понятия не имел, что в Париже и такое бывает!
— И вы сами нуворишей, очевидно, недолюбливаете.
— Я не хотел, чтобы богатая семья выглядела как обычные отрицательные кинобогачи, в которых главное — их алчность. В Корее мы все чаще видим новый тип богатых людей — это молодые, хорошо образованные люди, как правило из сферы IT; это совсем не то же самое, что «старые деньги». У этих людей отличные манеры, они производят приятное впечатление, но если ты начинаешь смотреть на них в микроскоп, ты замечаешь, что у них тысяча способов продемонстрировать свое превосходство над окружающими.
— Все ли поймут иностранцы?
— Когда «Паразитов» показали в главном каннском зале «Люмьер», я с облегчением услышал, что люди со всего мира смеются и непосредственно реагируют в нужных местах. Все равно корейцы, наверное, смеются на 10 процентов больше. Но это уже какие‑то нюансы. Например, когда Сон Кан Хо ведет машину и делает «плавный поворот», я уверен, что корейцам смешно. К сожалению, сколько мы бы ни сидели над субтитрами, какие‑то тонкости корейского теряются в переводе. Особенно это касается героя Сона: у Сона невероятно выразительный язык тела и мимика, но он также и волшебник артикуляции, у него к каждому слову свой подход, и он умеет выжать из него максимум. Конечно, в субтитрах этого не передать.
— Вы надолго вернулись в Корею?
— У меня нет какого‑то большого плана: сейчас я сниму международный проект, а потом корейский. И потом, я не воспринимаю, честно говоря, этот фильм как возвращение домой. В «Окче» главной героиней была корейская девочка, там было много других корейских актеров, половина съемочной группы были корейцами, часть фильма снималась в Корее. Что было для меня более значительно — возвращение к небольшому среднебюджетному кино. Это фильм, сопоставимый в этом смысле с «Воспоминаниями об убийстве» или «Матерью». И я очень комфортно себя чувствую, оказавшись снова на таком скромном проекте, «Сквозь снег» и «Окча» порядком меня измотали.
— Как вам работалось с Харви Вайнштейном?
— Он меня пальцем не тронул! Да, мы работали вместе на «Сквозь снег» и пару раз встречались в монтажной, но он все равно был для меня кем‑то из другого мира, с другого конца планеты. Я десятилетиями следил за его работой, и когда разразился этот скандал, меня, конечно, это задело, но еще раз: несмотря на совместную работу, для меня он по-прежнему человек из телевизионных новостей, и каких‑то глубоких личных чувств я не испытываю. И что касается «Сквозь снег», я рад, что мне удалось отстоять режиссерский монтаж и выпустить фильм в таком виде в американский ограниченный прокат. Может, конечно, по их меркам ограниченный прокат — это такое наказание. Но мне плевать, ограниченный-неограниченный — зато режиссерская версия.
— А «Окчу» вообще не выпускали в кино.
— Да, у «Окчи» не было международного кинопроката, только стриминг. И я считаю, что стриминг — это отличный способ распространения фильмов, и мне кажется, что «Нетфликс» многое делает для киноиндустрии, и если будет возможность, я с радостью поработаю с ним еще. Но в конечном итоге кино лучше всего смотреть в кинотеатре. И мы настояли на том, чтобы «Окчу» выпустили примерно в 150 корейских кинотеатрах, чему я очень рад.
— Что это у вас за татуировка на руке?
— «Жена» и «сын». Извините, что так скучно.