«Подземные классики»: кто и как пропагандировал Кафку, Гроссмана и Зебальда

Кто открыл Макс Брод

Как открыл Звание самого известного литературного агента на добровольных началах принадлежит, пожалуй, Максу Броду: именно ему мир обязан знакомством с мрачным гением Францем Кафкой. Они встретились на заре XX века в Карловом университете, где изучали право, хотя умы обоих занимали не законы, а замыслы романов и рассказов. Ряд критиков до сих пытается представить дружбу писателей как вариант мифа о Моцарте и Сальери: Брод якобы лишь разыгрывал преданность Кафке, чтобы скрыть зависть к более талантливому соратнику. Однако, читая биографическую книгу его авторства «Франц Кафка. Узник абсолюта», Брода можно заподозрить скорее в слепой влюбленности, нежели в коварстве. Так или иначе, он еще при жизни призывал Кафку обивать пороги издательств, но тот литературной славы не искал и, умирая, завещал уничтожить свои рукописи. Брод имел смелость ослушаться, отредактировал тексты, которые удалось спасти, и добился публикации «Процесса», «Замка» и «Америки» — в 1925-м, 1926-м и 1927-м годах соответственно.

Цитата «Святость — единственное правильное слово, которым можно оценить жизнь и работу Кафки. Однако я не имею в виду, что он был подлинным святым в собственном смысле слова. Но все указывало на то, что он был на пути к этой вершине. Его искрящееся очарование и в то же время скрытность, которые выглядели одновременно и естественно и неестественно, его смятенная самокритика имели под собой определенную основу. Кафка не применял к себе обычных человеческих стандартов — он оценивал себя с точки зрения конечной цели человеческого бытия. И это во многом объясняет его нежелание публиковать свои работы».

Кто открыл Владислав Ходасевич

Как открыл Поэтам Серебряного века было свойственно особое ощущение времени: события относительно недавних лет часто воспринимались ими как далекое прошлое, а русские и зарубежные авторы, творившие 30–50 лет назад, — как представители совсем другой эпохи (что, в общем-то, не было лишено оснований). Пытаясь нащупать связь с прошлым, поэты первой трети XX века не доверяли суду истории и сами решали, кого из предшественников следует называть классиком. Так, символисты возвели на пьедестал Тютчева, Брюсов популяризовал наследие Верлена и Рембо, а Ходасевич в 1916 году с помощью пространной критической статьи заново открыл поэзию графини Евдокии Ростопчиной. Красавица, интеллектуалка, она водила знакомство с Пушкиным, печаталась в «Северных цветах», а Греч и Шевырев осыпали похвалами выпущенный в 1841-м сборник ее стихов. Однако впоследствии имя Ростопчиной было предано забвению. В ее картине мира поэзия и личные переживания переплелись так тесно, что граница между ними совершенно размылась — вероятно, именно это обстоятельство погубило графиню как литератора при жизни и привлекло к ней внимание Ходасевича после смерти.

Цитата «В стихах ее довольно найдется формальных промахов, плохих рифм, образов, устарелых даже в ее время. Ее поэзия не блистательна, не мудра и — не глубока. Это не пышная ода, не задумчивая элегия. Это — романс, таящий в себе особенное, ему одному свойственное очарование, которое столько же слагается из прекрасного, сколько из изысканно безвкусного. <…> Но тот, кто поет романс, влагает в его нехитрое содержание всю слегка обыденную драму души страдающей, хоть и простой. <…> есть особая радость в том, чтобы заглянуть в такую душу, полюбить ее чувства, простые и древние, как земля, которой вращенье, очарованье и власть вечно священны и — вечно банальны».

Кто открыл Джонатан Франзен

Как открыл Еще не зная о том, что его будут называть главным американским прозаиком своего поколения, в начале 1980-х Джонатан Франзен провел год в Германии по программе студенческого обмена: здесь он, в числе прочего, познакомился с работами Карла Крауса — австрийского писателя, публициста и поэта первой трети XX века, талантливейшего сатирика, сексиста и самодура. Спустя тридцать лет, тоскуя по ушедшей юности, Франзен решил перевести старого смутьяна на английский. Так родился «Проект «Краус» (2013): подборка эссе, сопровожденных комментариями Франзена. Впрочем, ответ на вопрос, почему выбор автора, который с изобретательностью Франкенштейна реанимирует жанр великого американского романа, пал именно на Крауса, неоднозначен. С одной стороны, Франзен предстает как истовый поклонник его едкого, обличительного, порой безобразно афористичного тона. С другой, «Проект «Краус», очевидно, стал для писателя способом потешить свое эго: вот, мол, смотрите, и сто лет назад умные люди говорили, что модернизация — зло.

Цитата «Он был бичом однодневной журналистики и ярым сторонником взаимопроникновения формы и содержания. <…> Читая Крауса <…>, я словно изучал иностранный язык. И действительно, Крауса можно считать иностранцем в значительно большей степени, чем его прославленных современников: его деятельность состояла в чрезвычайно тесной связи с временем и местом — с давно забытыми спорами, с врагами, чьи имена канули в небытие, с газетами и литературными трудами, которые теперь читают только ученые. <…> Прозорливый пророк, чье внимание всегда было приковано к здесь и сейчас, он, тем не менее, вполне осознанно обращался напрямую к нам сегодняшним».

Кто открыл Анна Гавальда

Как открыл Роман Джона Уильямса «Стоунер» увидел свет в 1965 году, был издан жалким тиражом в 2000 копий — и на десятилетия исчез со всех радаров. Тихий провал книги объяснялся отчасти тем, что восемью годами ранее трогательный, бесконечно сострадательный набоковский «Пнин» дал аудитории исчерпывающее представление о не слишком богатой на события жизни скромного университетского профессора. Посмертная слава пришла к Уильямсу с неожиданной стороны: в 2003 году «Стоунера» переиздали в США, а в 2011-м Анна Гавальда перевела его на французский язык и так громко восхищалась романом, что ее услышали по обе стороны океана. Возвращение забытого гения — как сегодня величают Уильямса — в рейтинги книжных бестселлеров стоит признать самой серьезной заслугой Гавальды перед литературой.

Цитата «Стоунер — это я».

Кто открыл Ежи Фицовский

Как открыл Бруно Шульца называют великим мистиком и абсурдистом, потерянной иконой сюрреализма да и просто — культовым польским писателем, и слава эта отчасти подпитывается загадочной личностью автора. Выходец из города Дрогобыча, сегодня располагающегося на территории Украины, при жизни Шульц выпустил сборник рассказов «Коричные лавки» (1934) и роман «Санаторий под клепсидрой» (1937), а в 1942 году пал жертвой холокоста, предварительно то ли спрятав, то ли уничтожив свои неизданные работы — которых, впрочем, могло и не быть. Сохранившиеся сведения о его жизни также отрывочны, и их обнаружению мы почти целиком обязаны трудам поэта Ежи Фицовского. В юности прочитав «Коричные лавки», он раз и навсегда записал себя в преданные поклонники автора и в течение шестидесяти лет по крупицам восстанавливал его биографию, собирал письма, искал утраченные фрагменты его прозаического и живописного наследия, а в 1967 году опубликовал посвященную мифологии Шульца монографию «Регионы великой ереси и окрестности», восстановив его в праве считаться литературным классиком.

Цитата «Состояние смертельной опасности было для нервов Шульца разрушительным. <…> Бегство в грезы, в безопасность вымысла становились сомнительной защитой от смерти. <…> В тот памятный день в Дрогобыче погибло больше ста евреев, и трупы некоторых еще на следующий день лежали на мостовой в тех местах, где гестаповские пули догнали бегущих. <…> Шульц пытался бежать, но был тогда очень слаб, и его панический бег был быстро остановлен. После двух выстрелов он упал на мостовую, один из ста с лишним убитых в тот четверг — один из величайших наших писателей».

Кто открыл Элис Уокер

Как открыл По словам Элис Уокер, потребность в Зоре Ниэл Херстон она ощутила еще до того, как узнала о ее существовании. Будучи начинающей писательницей, Уокер искала автора, на чей авторитет в области исследования афроамериканского фольклора можно было положиться. Участница культурного движения, впоследствии получившего название Гарлемский ренессанс, Зора Ниэл Херстон не входила ни в школьную, ни в университетскую программу по литературе, и на ее монографию о вудуистских мифах «Мулы и мужчины» Уокер наткнулась случайно. Ей показался величайшей несправедливостью тот факт, что имя автора книги забыто. Зыбкий след привел Уокер сначала к роману «Их глаза видели Бога», а потом — во Флориду, где, представившись племянницей покойной писательницы, она нашла неприметную, заросшую травой могилу, на которой вскоре собственными руками установила надгробный камень с надписью «Зора Ниэл Херстон: гений Юга». Опубликованное в 1975 году на страницах Ms. Magazine эссе Уокер «В поисках Зоры» стало сенсацией и закрепило за Херстон место в ряду американских классиков.

Цитата «Если жизнь приносит тебе радость, значит, ты уже победитель. Мне кажется, именно эту идею она хотела до нас донести, хотела дать нам понять, что такое настоящий успех. Успешен тот, кто счастлив. <…> Ценность жизни определяется моментами, в которые ты можешь веселиться, слушать музыку, танцевать. Мне очень жаль людей, которые поносили Зору Ниэл Херстон, желали ей зла: они упустили возможность обогатить свою душу, вырасти, принять себя, узнать о том, что такое подлинные мужество и мудрость».

Кто открыл Майкл Хофманн

Как открыл Несмотря на то что роман «Марш Радецкого» регулярно попадает на верхние строчки рейтингов величайших книг на немецком языке, за пределами бывшей Австро-Венгрии имя Йозефа Рота было знакомо разве что специалистам в области романо-германской филологии. Стряхнуть пыль с его наследия в начале 1980-х решил поэт и литературный критик Майкл Хофманн, которому как-то предложили отрецензировать роман Рота «Неправильный вес». Потрясенный прочитанным, Хофманн разразился добрым десятком статей о Роте, назвал его «Генрихом Гейне от прозы», заново перевел «Марш Радецкого» (роман уже выходил на английском в 1933-м, но большой славы не снискал) и в 2004-м опубликовал сборник репортажей Рота из Берлина «Что я видел», вернув писателя читателям и утерев нос Кутзее, с которым ранее сцепился на страницах The New York Review of Books: будущий нобелевский лауреат тогда невысоко оценил талант Хофманна-составителя.

Цитата «Роту удивительным образом удавалось противостоять склонности литературы меняться, продвигаться вперед, стирать жанровые границы: об этом диалоге эпох писал и Кундера в романе «Жизнь не здесь», и Ян Котт в книге «Шекспир — наш современник», и многие другие. Рот ушел решительно, сознательно. Он застал наш мир — мир газет, телефонов, машин, рекламы <…>, но презрел, покинул его, отступил назад. Словно покрылся сепией, стал дагеротипом. Я часто перечитываю его <…>. Иногда ищу конкретную сцену, но обычно просто открываю книгу и начинаю читать с первого попавшегося места <…> и вспоминаю слова, которые сказал мне о Роте Иосиф Бродский: на каждой из написанных им страниц есть поэзия».

Кто открыл Роберт Чандлер

Как открыл Написанный в середине прошлого века и на долгие годы преданный анафеме за антисоветчину, роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» до русскоязычного читателя добрался лишь к 1980-м, а теперь фактически переживает второе рождение в Великобритании и США. The New Yorker и The Guardian пишут на него восторженные рецензии, BBC ставит по книге радиоспектакль при участии Кеннета Браны и Дэвида Теннанта, в интернете создаются посвященные автору фанатские страницы. В 2011-м «Жизнь и судьба» и вовсе возглавила рейтинг бестселлеров Amazon. Своим успехом книга во многом обязана поэту и популяризатору советской литературы Роберту Чандлеру, который не только выполнил прекрасный перевод «Жизни и судьбы» и представил ее как главный роман XX столетия, но и смог убедить издателей в необходимости публикации других произведений Гроссмана — новелл, эссе и путевых заметок.

Цитата «Русская литература XX века изобилует блестящими стилистами: Бабель, Добычин, Зощенко, Платонов. В сравнении с ними Гроссман, на первый взгляд, может показаться слишком однообразным. Он никогда не пытается поразить читателя. Он использует необычные языковые приемы или метафоры лишь изредка, только когда по-другому не скажешь. Нужно время, чтобы понять, какие глубины скрываются под поверхностью его вроде бы нарочито простого слога. <…> «Все течет…» вылетела у меня из головы сразу после того, как я впервые прочитал ее на русском. Мне нужно было перевести повесть, чтобы приблизиться к пониманию проницательности гроссмановского мышления. Возможно, русские пока не научились читать эту книгу с должным вниманием».

Кто открыл Мария Степанова

Как открыл Считается, что одним из первых выражение «подземный классик» использовал Максимилиан Волошин в отношении Жюля Барбе д’Оревильи, французского автора начала XIX века. Сегодня аналогичное определение поэт, журналист, главный редактор Colta.ru Мария Степанова дает Винфриду Георгу Зебальду — немецкому ученому и литератору, которого в Европе знают относительно хорошо: до трагической гибели в 2001-м писателю даже прочили Нобелевскую премию. В России же его ностальгическая проза, отсылающая к поэтике и проблематике произведений Набокова и Пруста, долгое время оставалась практически неизвестной, и только около трех лет назад Степанова начала рассказывать о Зебальде со страниц столичной прессы, позже прочитала о нем лекцию, а в 2014-м выпустила сборник эссе «Один, не один, не я», в которой Зебальд одновременно стал и героем, и мотивом, и темой.

Цитата «Зебальд словно обладает безграничным досугом, царственным временным и душевным запасом, позволяющим речи и памяти перемещаться, не торопясь и не отвлекаясь, проходить сквозь стены и тратить время на совершенную ерунду. Его alter ego раздевается, одевается, лежит, закинув руки за голову, бесконечными часами, следит за переменами света, забывается созерцанием или письмом, дает тьме себя затопить — так, что событием страницы (и двух дней) оказывается поход в ванную. Темп немыслимый для современной прозы, он казался бы вызывающим, если бы во всем этом не было столько кротости — и если бы происходящее не вызывало в нас смутного подозрения, что иначе и быть не может».