— В театральном мире вас впервые заметили в качестве продюсера хип-хоперы «Копы в огне». Потом про вас писали, что вы попали в театр из индустрии рейв-вечеринок. А что было до того? Где вы учились?
— Я закончил Академию народного хозяйства — большая такая стекляшка на «Юго-Западной», внизу там было замечательное образовательное учреждение. Я закончил факультет экономических и социальных наук. По диплому я менеджер. Выходит, сейчас я работаю по профессии — управляю творческим капиталом.
— А к выпуску вы уже представляли, что будете привозить европейские экспериментальные спектакли в Москву?
— Нет, конечно. Но образование, которое мне дали, и те кейсы, которые мы изучали, — мне это на самом деле очень помогло. Понятно, что для того, чем я занимаюсь, требуется много совершенно особенных компетенций, но образование не лишнее все равно. Знаю, что в разных профессиях есть много состоявшихся людей, которые бросали институты, уходили, но я хочу сказать, что не жалею о тех нескольких годах, проведенных в стенах Академии.
— Звучит, как будто все идет своим чередом: поступили на менеджера, закончили, работаете по профессии. Но насколько я знаю, путь был намного более извилистый — вы ведь начинали с организации хип-хоп-концертов. Можете описать обычный день своей жизни до попадания в театральный мир?
— Это были классические будни ивент-сотрудника. Мне нужно было общаться, находить новых клиентов, кому можно продать корпоративный праздник, устроить тимбилдинг, организовать презентацию каких-нибудь папирос и алкоголя. Потом — сопровождение контрактов, организация мероприятий. Сейчас я это вспоминаю и думаю, настолько это глупая и бесполезная работа — гонять одно и то же из пустого в порожнее. Вечные пресс-волы, вечно чем-то недовольные менеджеры, которым пытаешься угодить: «Ну что, вам понравилось?» Если понравилось, то у тебя есть следующий контракт, есть работа. А если нет, то все начинается с начала — новый тендер, опять надо что-то выдумывать, чем-то удивлять. Причем все, что ты придумываешь, очень быстро исчезает. Больше всего мне не нравилось то, что ты не в состоянии свой продукт улучшить. Проводишь, например, праздник — открытие или закрытие чего-нибудь, — а потом рассуждаешь: «Ну если бы световик у нас был трезвый, если бы секьюрити не нахамил генеральному директору…» Все время эти «если бы». Но так как все подобные мероприятия одноразовые, невозможно что-то исправить.
— Что это были за мероприятия?
— Мы делали рейвы в Москве и Петербурге на три-четыре тысячи человек. Снимали заводы, привозили иностранных диджеев, устраивали зоны активностей, ставили инсталляции, рекламировали все это. У нас еще был фестиваль русского серфинга — «Русская волна», — искали спонсоров для него. Потом я познакомился с творческим объединением Gazgolder. Ребята пригласили меня возглавить пиар-службу. Год я с ними работал, помогал организовывать концерты. Тридцатилетие Басты в клубе Milk, первый совместный концерт Басты и Гуфа в Зеленом театре — самый большой хип-хоп-концерт на российской сцене, собрали пять тысяч человек. Потом ребята познакомили со спектаклем «Копы в огне». Пришли в театр: ребятам понравились декорации, вся театральная приколюха, но сам хип-хоп им не очень вкатил. А мне вкатил — и, собственно, я решил поработать с «Копами». Так я волею случая оказался в театре — через фестивально-ивенто-организаторскую деятельность. За что благодарен судьбе, которая свела меня со всеми этими людьми. Кажется, по-другому и быть не могло.
— Это было 7 лет назад. Сейчас у вас, по сути, свой театр, при этом очень специфический. Как возникла идея Experience Space?
— Первое, что хочет человек, который начинает заниматься театром, — иметь собственное пространство. Потому что когда сотрудничаешь с другими площадками, начинаешь обращать внимание на недостатки: у кого-то парковки нет, где-то оборудования не хватает, там кресла гнилые, а здесь все хорошо, только технический директор не очень. Я представлял себе такое странное театральное местечко, в котором происходили бы разные представления. Пространство необязательно должно быть театральным — с залом и стульями, — это просто классный необычный спейс где-то в центре: удобно добраться, недалеко от метро, желательно рядом с парковкой. Это нельзя назвать театром, нельзя назвать клубом — в общем, какое-то странное место. Помните, у Булгакова была «нехорошая квартира»? Что это? Что там происходит? Какие-то иностранцы приехали, устраивают какие-то шоу. Концептуально я бы назвал это «Нехорошая квартира Елютина». В общем, я ходил, всем рассказывал об этом и как-то в итоге визуализировал — теперь это существует на самом деле. То, чем мы занимаемся, — это театральная компания «Импресарио», которая привозит европейский экспириенс. Мы принципиально не называем это спектаклями — это именно экспириенс.
— При каких обстоятельствах вы впервые представились как импресарио?
— Думаю, когда начал заниматься «Копами в огне». Тогда я представлял театральную группу Le Cirque de Charles la Tannes и знал, что был такой Дягилев, знаменитый импресарио. Я подумал — почему нет?
— Это же не совсем всерьез? Это ведь образ такой?
— Ну да, конечно. Только я, придумав этот образ, сразу стал его заложником. Но это нормальный образ! Я не каракатицу придумал же. На самом деле, если говорить о том же Дягилеве, которого, мне кажется, знают все, — он же занимался совершенно обратным. Он возил наш стаф туда — и тем самым прославлял Россию. А я привожу в Россию европейский экспириенс. Такой Дягилев наоборот.
— А про отечественного производителя вы что думаете?
— Если ты мужчина, нужно понимать, что ты делаешь. Нужно понимать, что у тебя получается хорошо, в чем твоя сильная сторона. Мне вот нравится шпагат. Мне кажется, это красиво — когда люди сидят на шпагате. Но у меня не очень получается садиться на шпагат. Организовывать людей у меня получается куда лучше. Я могу десять человек позвать в какое-то место, и они за мной пойдут. С самого детства я любил такими вещами заниматься. Ну когда поешь песню у костра и все ее слушают. Это ведь нужно иметь смелость — взять гитару и сказать: «Ребят, смотрите, что я вам сейчас исполню». По сути, теперь моя гитара — это объекты исполнительского искусства, а мои песни — это приглашения и слова в фейсбуке. Я всех приглашаю к моему костру. То есть я прекрасно понимаю, что не являюсь создателем; сегодня у меня нет режиссерских амбиций. И при этом я понимаю издержки — создать нечто самостоятельное, спродюсировать проект с нуля, с непредсказуемым результатом. Я, наверное, выбираю более простой путь — путь готовых решений. Прихожу, переживаю. Если меня это трогает, я договариваюсь с авторами и приглашаю их сделать то же самое в Москве.
— А что за песни вы пели у костра в детстве?
«Гражданскую оборону» — «На границе ключ…». «Чайф» — «Бутылка кефира, полбатона…». Это я называю песни, которые сейчас могу исполнить. Есть такая матерная песня еще: «Живет за границей культура,/А русским на все наплевать./У русских такая дурная натура,/Что ни слово, то … твою мать». Могу спеть «В каморке, что за актовым залом». Еще в моем репертуаре песня без названия, которая начинается так: «Вчера мы мылись в бане,/Там не было воды,/Мы грязными руками/Чесали животы,/И кое-что еще,/Чего чесать не надо,/И кое-что еще,/О чем сказать нельзя». Это была дача Большого театра, ребята были творческие.
— Всегда было интересно: а поклонники LʼOne вас не просят дать автограф?
— Да нет, у меня вообще никто не берет автографов. Я был недавно в Новосибирске, меня там приняли за Мота. Говорят: «Эй, Мот». Я говорю: «Я не Мот». И ушел. Я не думаю, что есть какое-то сходство! И этот вопрос про мою невероятную узнаваемость… Я бы хотел, чтобы проекты узнаваемы были. Подходят люди, спрашивают: «Чем занимаешься? А, «Remote»? Круто, мы слышали». Вот это здорово. Любое интервью — это класс; здорово, что ты у меня его берешь. Но чтобы проще понять, кто я, что я делаю и что у меня в голове, лучше сходить на спектакль. Как сантехник! Сейчас расскажу, это гениальная история. Вызываю сантехника. Приходит взрослый человек, лет 45. Ставлю проблему: кран потек. Он говорит: «Все починю». Я спрашиваю: «Когда?» Он отвечает: «Через неделю». «Почему?» — «Потому что у вас кран такой. Можно пока мыть руки только холодной водой». Хорошо. Беру на себя эту аскезу, неделю не моюсь горячей водой. Потом он приходит катастрофически рано, в 7 утра. Говорит: «Сейчас все сделаю». Закрывает за собой дверь; ровно через два часа с криком выбегает весь ошпаренный. Отовсюду льется вода, он орет, не понимает, что делать. Водой заливает ванную, потом паркет, все мои вещи. Потом он как-то перекрывает и я спрашиваю, что произошло. «Ну чего-то здесь труба не перекрыта». И вот ты думаешь: «Чувак, тебе скоро 50 лет. Сантехником назвался и уничтожил мне ванную. Зачем ты это делаешь? Зачем ты занимаешься тем, что у тебя плохо получается? Ты же вызываешь негативные эмоции и больше ничего». Мне становится про человека все понятно, говорить с ним после этого ни о чем уже не интересно. Люди, которые качественно делают то, что им интересно, — они всегда имеют спрос. Все, что я делаю с моей командой, мы делаем это качественно, с любовью и вниманием. Поэтому люди, которые это видят, которые так же, как и я, сталкиваются с плохими сантехниками, с таксистами, которые не знаю дороги, с поварами, которые готовят невкусную еду, с портными, которые подшивают не то, что нужно, — вообще с теми, кто делает не то, что надо, — они, наверно, думают про наши спектакли: «Вот такой подход мне нравится, вот такой театр мне нравится». Они говорят «мне» и «нравится». С такими людьми мне всегда есть о чем поговорить. Они на это обращают внимание, для них это важно — персональные тактильные ощущения. А есть такие, кто приходит и говорит: «Это полный бред». Я говорю: «Ну и замечательно».
— Чей стайл из театральных людей вы респектуете?
— Крымова (Дмитрий Крымов — режиссер, художник, руководитель «Лаборатории Дмитрия Крымова». — Прим. ред.)! Обожаю его штаны. Он не изменяет им никогда, ему все равно — «Золотая маска», «Оскар», что угодно. Он в штанах, и он красавчик. Мне он очень нравится. Он фантазер, делает свое дело, и у него прекрасно получается. У него замечательный театр, офигенный продакшен. А еще он ходит ко мне на спектакли и их респектует тоже!
— Принято считать, что театр — убыточная по своей природе штука. Это так?
— Это так.
— После «Remote Moscow» вами заинтересовался Forbes. Это исключительный случай, или вы нашли формулу, по которой театр может быть экономически успешным?
— Я считаю, что в принципе любое дело, которым вы занимаетесь внимательно и вдумчиво, — будь то производство шпингалетов или пошив валенок, — может быть успешным бизнесом. Понятно, что если бы я занимался нефтью, я был бы более успешным и мной чаще бы интересовался Forbes. Третий год мы, назовем это так, ведем театральное хозяйство. И да, приходится выкручиваться. Потому что всегда в этом деле есть сложности, а сложности заставляют мозги шевелиться. Искать партнеров, искать поддержку у культурных фондов.
— Как вы находите поддержку? Как договариваетесь с партнерами?
— Я понимаю, что могу решать проблемы. Если у какого-то бренда есть проблема, я прихожу и говорю, что могу помочь. Предположим, у них нет аудитории. Я говорю: давайте поменяемся — я вам аудиторию, а вы мне, допустим, наушники. Я качественно продемонстрирую своей аудитории качество ваших наушников. Они решили мою проблему, я — их. Этот принцип мышления, мне кажется, позволяет нам быть успешными, позволяет продавать билеты. Это все ведь не золотые прииски. Это средства, которые обеспечивают жизнь команды и создание новых спектаклей. Но наш большой успех или триумф — он впереди.
— Ваша независимая команда в основном конкурирует с государственными театрами. Какие тут есть бонусы — и в чем главные трудности?
— Мы вправе экспериментировать. Хочу сыграть десять спектаклей, сыграю десять; хочу один — будет один. Это клево. Другое дело, что было бы госзадание, были бы деньги, и мы могли бы спать спокойно — чего пока что позволить себе не можем. Может, как раз поэтому мы все время фантазируем, набираемся опыта, растем и расширяемся. Моя команда сейчас — одни девчонки. Все суперпрофессионалы. Пришли с желанием работать и учиться, всем стремно. Каждый проект — это всегда Эверест. Никто там не был, никто ничего посоветовать не может. Но говорят, что Эверест там. В этом году мы решили четыре горы сразу осилить. И, в принципе, уверенно к этому идем.
— Четыре горы — это, я так понимаю, спектакли немцев Rimini Protokoll (аудиопроменад «Remote Moscow» и премьера спектакля в грузовике «Cargo Moscow») бельгийцев Ontroerend Goed: «Твоя_игра» в секретной комнате и «Smile Off» с завязанными глазами в кресле-каталке. Что у всех четырех проектов общего, кроме того, что их представляет импресарио Федор Елютин?
— Общее то, что ни один из них невозможно описать словами. Можно обозвать, придумать какой-то условный жанр, потому что так принято. А на самом деле это все не то, о чем вы думаете. Это такой общий дисклеймер для всех четырех спектаклей. Все твои ожидания, все рецензии — все не то. Вот ты приходишь, и это либо сработает, либо не сработает. По моим ощущениям, должно сработать. Я многое смотрел — для меня мало что срабатывает. А вот эти четыре — срабатывают отлично. Это мой выбор. Ну и еще они все европейские и все имеют сезонность. Каждый из них — это поп-ап-история. Они появляются и исчезают.
— В начале года прошел слух, что вы готовите российскую премьеру киноинсталляции Джулиана Роузфельдта «Манифесто» с Кейт Бланшетт в Манеже.
— Ну да. В прошлом году я оказался на Рурской триеннале, мы смотрели там «Cargo», нужно было проверить, как это работает. Штефан (Кэги — режиссер и драматург компании Rimini Protokoll. — Прим. ред.) посоветовал сходить на «Манифесто» в огромном ангаре — мы пошли. Я посмотрел. Это фантастическая штука. Кейт Бланшетт, 12 экранов, все это параллельно идет, ты сам выбираешь, в какой последовательности смотреть, чувствуешь себя режиссером. Это очень круто, это современно, актуально: про систему, про свободу, про искусство, про роль художника в искусстве. Фантастически красиво снято, прекрасная актриса, все замечательно. Сразу, выйдя оттуда, я нашел контакты продюсерской компании, которая это делает, связался с ребятами, сказал, что хотел бы привезти это в Москву. Джулиан в итоге приехал, мы повидались, я показал пару площадок, и мы начали работать. Была идея презентовать проект в июле этого года. Я ездил в Манеж, встречался с ними. Семь месяцев я на все это убил, было много переговоров. Это достаточно дорогая штука: я хотел катать ее два месяца, там невероятно сложный технический райдер — проекторы, экраны; его гонорар, наконец. В общем, я никогда такого дорогого проекта не делал — для меня это была амбиция, конечно. То есть я хотел пять проектов запустить этим летом. А потом увидел новость на «Афише» о том, что Джулиан Роузфельдт сделал из инсталляции кино, показал на фестивале — и скоро премьера. Связался с Джулианом и говорю: «Что вы имеете в виду?» Он сказал, что кино не помешает инсталляции, но я его мнения не разделил и пожелал ему удачи. И сейчас ни о чем не жалею: дел не то что много, а очень много. Может быть, в следующий раз с ним что-нибудь придумаем, какую-нибудь копродукцию. Он талантливый парень, желаю ему только удачи, зла не держу.
— Сейчас будет запрещенный прием. Пару лет назад я выведывал у вас подробности истории создания «Remote Moscow» и вы пошутили, что генеральный партнер проекта — Иисус Христос. То есть шуткой это было только отчасти — вы тогда рассказали и про «Молитву оптинских старцев», чтение которой вам действительно помогало выживать в стрессовых ситуациях. Насколько эта история актуальна?
— Читаю ли я ее? Да, я ее почитываю. У меня сейчас четыре проекта, по каждому надо сесть и десять часов без остановки разговаривать. Количество входящих вопросов и проблем в этом году умножилось на два. Есть ведь и свои какие-то проблемы, а тут еще тебе тысячу новых сверху набрасывают, и ты такой: «О май гад!» Можно сойти с ума объективно. Наверное, люди и сходят. Есть просто какие-то вещи, про которые ты должен знать, что они существуют. Верить во что-то, кроме своих дел. Взгрустнешь, вспомнишь об этом и думаешь: «О, а там-то все нормально. Ну хорошо». Это и называется верой. Наверное, в основном это вера в любовь, в промысел, потому что на все есть какая-то причина, во всем есть причинно-следственная связь. В прошлом сезоне у нас было восемь тысяч зрителей по итогу спектакля «Твоя_игра», и мы общались с ними, читали книги отзывов, встречались с актерами. Главный вывод — все хотят быть счастливыми. Не было ни одного зрителя, который сказал бы, что хочет быть несчастным. Ни одного. У каждого понятие счастья свое: у кого-то Барби, у кого-то яхта, у кого-то женщина или полный зал. А не хватает им для счастья двух вещей: любви и внимания. Мне кажется, любая вера — это вера в любовь. А что такое любовь — тут тоже у каждого свое понимание, и в этом ее прелесть. Как мои спектакли — каждый их видит по-своему. Для кого-то они смешные, кто-то на них ревет. Каждая пятая леди выходила в слезах — я не ожидал такой реакции.
— Восемь тысяч зрителей — кто они? Для кого ваши проекты?
— Они универсальны, как баночка кока-колы, которая одинаково хороша для королевы и бомжа. Одинаково интересны моему восьмилетнему племяннику и моей бабуле, которой 80 лет. Поэтому мой зритель — это просто тот, кто готов немножечко выйти из зоны своего комфорта; который готов к эксперименту; который доверяет мне, моему вкусу. Все, что мы делаем, — для зрителя и только для него.
— Два года назад вы стали членом Союза театральных деятелей.
— Это один из самых счастливых дней в моей жизни.
— Почему?
— Во-первых, это путевка в Гагры. Во-вторых, это страховка в ОАО «Медицина». Как и в любом сообществе, будь то автомобилисты, радиоведущие или почитатели баклажанов — собираются вместе увлеченные люди. Я отношусь ко всему этому с уважением — ко всем репертуарным театрам, которые существуют сто лет. Это невероятная работа. Люди по пятьдесят лет делают аншлаги! Я понимаю, чего это стоит, пусть и на многих работах, которые они показывают на фестивалях, я к 10-й минуте просто засыпаю. Это не означает, что они плохие, есть ведь другие зрители, которым нравится. Должно быть разное. В любом случае в этом сообществе есть яркие, талантливые люди, с которыми интересно общаться, обмениваться мнениями, приглашать друг друга на спектакли. Их не так много на самом деле. А в целом я им всем рад. Рынок колоссальный, перспективы фантастические. Экономика на спаде. Все хотят впечатлений. Я думаю, поэтому экономика впечатлений будет расти. Люди хотят выйти ненадолго из этой реальности, где, блин, лета-то нормального нет — а уж о счастье и говорить не приходится. Восемь тысяч человек хотят быть счастливыми — это здорово. Есть шанс на полчаса-час дать им ощущение, что все возможно. Мы работаем над этим.
