«Интернет — порождение и инструмент власти»: Лев Данилкин о «Безгрешности»

Про то, что Франзен — «главный американский писатель», «современный Толстой» и сочиняет только мгновенную классику, написано чуть не на каждом заборе; и хотя ни «Поправки», ни «Свобода» так и не переросли статус довольно качественных романов о современности — какая там «Война и мир», какая «Анна Каренина», — вакханалия продолжается и с «Безгрешностью»: ах, какие художественные достоинства, ах, Толстой, да еще и Диккенс, и Гомер — все, все с энтузиазмом работают на своего нового хозяина; 7/24; в шесть рук.

Обсуждать художественные достоинства «Безгрешности» — которые исчерпывающе расписаны во всех пресс-релизных рецензиях — нет ни надобности, ни желания; консенсус на этот счет заведомо невозможен. Роман выдают за невероятно увлекательную семейную сагу — квест с детективным мотором; это не обман, но преувеличение. Франзен — искусный архитектор романной формы и компетентный рассказчик, знающий толк в черном юморе и в пикантном анекдоте, однако бросить его романную форму можно на любом месте — без особого сожаления. Про разного рода «преступления прошлого» увлекательнее пишут скандинавы, про всякие семейные перипетии в духе «Зиты и Гиты» (потерянные-обретенные родители и прочее «найди меня») — русские и индийцы; любое сочинение Викаса Сварупа, Аравинда Адиги или Л.Е.Улицкой гораздо более динамично, чем франзеновская крупнотоннажная конструкция, где формально в конце все сходится, закольцовывается и объясняется, однако персонажи часто ведут себя неправдоподобно, мотивировки их поступков выглядят неестественно, а сюжет — с убийствами, полуинцестами и драматическими исчезновениями — вымученным. Поскольку интернет кишит подробными дайджестами «Безгрешности», в которых, помимо всего прочего, отлично вскрывается мифологическая подкладка и литературная подоплека текста, мы избавим читателя от своей версии пересказа. Очень грубо — это история про ищущую отца молодую американку и еще нескольких прошедших жесткий авторский кастинг героев нашего времени — мыслящих и действующих, однако перманентно фрустрированных окружающей действительностью в силу отсутствия у них адекватных идеологических инструментов для понимания природы идущих там процессов; еще это роман про семейные отношения, деформирующиеся под воздействием политического контекста; и еще — роман, главное ощущение от которого — не просто все очень сложно, а происходит что-то не то; и это «не то» происходит не только с конкретными героями; с обществом.

И давайте-ка посмотрим на Франзена не как на генератора художественных достоинств — а как на художника, обладающего талантом фиксировать важные перемены в устройстве общества — и придавать им должное значение.

Описывая сильно изменившуюся в последнее десятилетие Америку (не только Америку), Франзен проницательно обращает внимание на связь политических перемен с технологическими прорывами. Герои Франзена оказались в мире, где отношения между отдельными людьми и социальными группами структурируются новыми, ранее не существовавшими факторами.
Увлечение сетями, настаивает Франзен, не просто новый тип массовой культуры; интернет — революционная технология, которая затевалась как инструмент реализации стремления к абсолютной свободе, обеспечения беспрепятственной циркуляции знаний и свободной конкуренции мнений, однако привела к чему-то большему. К смене элит, образованию новой номенклатуры, которая удерживает свои привилегии при помощи новых медиа; к возникновению новых социальных пропастей и неравенства — между новой элитой и новым пролетариатом, не сумевшим или не захотевшим сколотить в этом обществе социального капитала. Новая элита, преобразующая деньги, коммуникативные способности и технические возможности в социальный капитал, эксплуатирует интернет-пролетариат; она пасет стадо, гуртует его, подвергает коллективизации, формирует консьюмеристские — и по части товаров, и по части идеологий — привычки; создает управляемый рой.

Однако этот процесс, с виду триумфальный, безальтернативный и беспрепятственный, на самом деле буксует; у тех, кого затаскивают в этот мир вопреки их инстинктам самосохранения, ситуация вызывает отторжение и ненависть. Внутри общества возникают глубокие противоречия, которые вовсе не сводятся к выбору, чем заняться вечером — пойти выпить пива или поболтать в фейсбуке; этот конфликт — показывает Франзен — затрагивает семью, которая подменяется сетевым эрзацем, и ведет к перераспределению богатства за счет искусственной девальвации старых ценностей: само богатство теперь накапливается не только в деньгах, но и в единицах доверия и популярности: в социальном капитале.

Побочными продуктами этого невротического, психопатичного, страдающего от искусственно форсированной информационной перистальтики общества и становятся франзеновские персонажи, одержимые идеей чистоты, безгрешности — стремящиеся либо использовать сети альтернативным образом, либо не включаться в них вовсе, не участвовать, скрыться от насильственной коллективизации, от информационного террора, от навязываемых им фобий — страха непопулярности, страха того, что забудут, что сочтут ущербным из-за недостаточной величины социального капитала.

«Провокационная» идея Франзена состоит в том, что в моральном плане нынешнее американское общество, одержимое открытостью и прозрачностью, обеспеченное технологиями слежения всех за всеми, поощряющее и, по сути, принуждающее своих членов «декларировать» в сети информацию о себе и мониторить информацию о других (даже самые приватные, самые интимные события; секс: в романе есть трагикомические сцены, иллюстрирующие бытовые ритуалы этой новой культуры) — ничем не отличается от социалистического режима в ГДР; и там и там на словах речь шла о большей свободе для граждан, а на деле жизнь превратилась в фестиваль страха, террора; какая, в сущности, разница, кто следит за вашим поведением — спецслужбы или «друзья»/подписчики; да и где проходит грань между первыми и вторыми — неясно.

Это эффектное, хотя и довольно неточное — мнимо точное — сравнение завораживает Франзена — и обеспечивает его не только идеями и сюжетными ходами, но и персонажами: собственно, один из главных героев романа — «собирательный образ», гибрид Ассанжа, Сноудена и Навального — родом из ГДР. Заявляя, что социализм и сети — более-менее одно и то же, Франзен транслирует слишком простое, не сказать вульгарное представление о социализме как о системе, при которой люди страдают от дефицита гражданских свобод и потребительских товаров. Мало того что социализм и режим Хонеккера в Восточной Германии — далеко не одно и то же (да и, можно не сомневаться, потребительский дефицит и тотальный контроль Штази в Восточной Германии сильно преувеличен), трудно предположить, что Франзен, с его-то эрудицией, чутьем на политическую повестку дня и остроумием, не знает, что проект социализма (пусть даже опошленного в ХХ веке европейскими социал-демократиями) состоит в построении справедливого общества по законам исторического развития, описанным Марксом. Что «конечная станция» для социалиста — вовсе не государство, которое тотально контролирует своих граждан, — а его полная противоположность: общество, где государство — машина насилия одних классов над другими, машина, как раз и генерирующая греховное поведение, — отмирает за ненадобностью.

Похож ли этот Небесный Иерусалим на тот, которой предполагается сетями? Для общества начала XXI века, одержимого интернетом, связями, прозрачностью, открытостью и борьбой с коррупцией, мировой дух познает себя в тот момент, когда будет создана поисковая система, способная найти всех и все, любые секреты, любую недвижимость и любые потаенные движения тел и душ — от секретной дачи Медведева до информации о том, чем прямо сейчас занята девочка, с которой вы целовались в пионерском лагере после третьего класса. Конец истории здесь выглядит как построение общества, все члены которого подключены к сети. Это, конечно, никакой не социализм — но да, это, безусловно, общество тоталитарное — и оно похоже на утопию спецслужб, неважно, хонеккеровских или обамовских.

И вот тут мы приходим к подлинной ценности франзеновского романа.
Сам Франзен, безусловно, выиграл от тех перемен, которые произошли в структуре общества после технологической революции нулевых. Успешный, с чутьем на конъюнктуру писатель с обширными социальными связями; вот уж кто мог бы наслаждаться привилегиями, которые дает ему социальный капитал. Однако — вопреки принадлежности к своему «сословию» — он умудрился заметить тех, кого все обычно игнорируют: кто испытывает тревогу, ужас и отвращение от того мира, куда их затягивают. Увидеть — и создать роман, в котором этот ужас транслирован.

И вот тут мы возвращаемся к паре Франзен — Толстой — не такой уж нелепой на самом деле. Толстой, как мы помним, сам того не осознавая, отразил «продуктивный» ужас русского крестьянства перед наступающим капитализмом: «темные массы», якобы неспособные выработать политическое сознание и поэтому считавшиеся всего лишь историческим материалом, который, чтобы превратить в активную силу, следовало сначала долго вываривать в фабричном котле, вдруг оказались готовыми союзниками пролетариата в революции. Тот же, по сути, оптический опыт проделывает и Франзен: он демонстрирует, что массам, которые третируются как серые, никчемные, не желающие шагать в ногу с прогрессом, на самом деле активно не нравится реальность, навязываемая им как естественная, неизменяемая и неотменяемая. Эти массы чувствуют, что интернет (в широком смысле: как сети, как новые медиа, как формат мышления) — в сегодняшнем виде — есть порождение и инструмент власти, машина, с помощью которой элита «пасет» стадо. Этим массам не нравится разрушение традиционного уклада, разрушение института семьи, разрушение традиционной политики; и они хотят защитить свой внесетевой статус, свою приватность, свою территорию. Им не нравится такая «свобода» — которая для них означает свободу выбирать себе патрона и эксплуататора, который определяет для них повестку дня и кому они — совсем уж огрубляя — должны ставить свои лайки. Эти «темные люди» достаточно раздражены, чтобы вести себя экономически иррационально; они способны стать активной силой — и в какой-то момент они захотят попробовать навязанный им уклад на прочность.

Франзен и есть зеркало этой зреющей революции. В странной истории семьи Пьюрити Тайлер, раздавленной социальными переменами, прочитывается описание кризиса всего общества. Общество, описанное Франзеном, скрывает в себе глубочайшее, возникшее по объективным причинам, не случайное, постоянно растущее противоречие. Сам Франзен понятия не имеет, что с ним делать; он лишь осознает, что сегодняшние попытки подкорректировать работу общества — проекты типа «Викиликс» — неэффективны.

Возможно, однако, кто-то — кто-то, кто обладает познаниями о том, как освободить энергию масс, которые затеррориризированы и репрессированы внутри новой системы, — прочтет «Безгрешность»; прочтет — и, зная, как использовать эту силу, изменит общество.