1918-й. Развороченная Первой мировой войной и оглоушенная двумя революциями Российская империя на полном ходу влетает в войну Гражданскую. В Казани сегодня заправляет КОМУЧКОМУЧКомитет членов Учредительного собрания, а завтра по осколкам битых витрин уже шагают большевики; красные бьют белых, белые бьют красных, все бьют простой люд. Над страной кружат чекисты, агитаторы и продразверстка; как спелые яблоки в яблоневом саду, тут и там сыплется смерть.
Жизнь тем не менее мрачно кипит: в борьбу белых и красных, которые и сами-то отнюдь не однородны, вплетаются мириады интересов, личных и корпоративных. Нефтедобытчики — британский «Шелл» и порядком обрусевшая компания Нобелей — пытаются оседлать стихию Гражданской войны, попутно вставляя друг другу окровавленные палки в колеса: business as usual. Приплывшая из Европы дочь именитого пароходчика спасает недорасстрелянного великого князя Михаила Романова, а ее давешний жених, капитан парохода, разевает рот на золотой запас России. Кашляет Колчак, ораторствует Троцкий, пытается вернуть дорогой ему образ Николы Якорника простой лоцман Федя. Братья-капитаны в речном бою делят общую любовницу-проститутку, и надо всем носится секс-символ революции Лариса Рейснер, периодически обнажаясь, истеря, тоскуя по Гумилеву и испытывая катарсис — даром что барышня она замужняя.
В плане фактуры это главное, что нужно знать о «Бронепароходах» Алексея Иванова: его новый роман шуршит малоизвестными — и крайне познавательными — страницами Гражданской войны. Про Врангеля в Крыму знать немудрено, а вот как белые и красные превращали миролюбивые пароходы в подобия канонерок и собирали из них целые речные флотилии — это уже задача со звездочкой.
Как, впрочем, и чтение нового историко-приключенческого (так их обычно кличут) романа Иванова — по крайней мере, на первых порах. С одной стороны, все написано очень дружелюбно, короткими, не перегруженными предложениями; да и сюжет, как всегда у Иванова, бойчее бойкого: самый экранизируемый современный писатель России знает, где раскидать клиффхэнгеры, и «Бронепароходы» прямо-таки гудят о том, какой складный из них выйдет сериал. Но и оборотная сторона классического Иванова тут как тут: следуя заветам Вальтера Скотта, он вновь фарширует текст невероятным количеством архаизмов и профессионализмов. Так что, если вы не знаете, что такое форштевень, и на глазок не отличите бакен от буя — готовьтесь поминутно терзать гугл. В том числе и гугл-карты — тут добрая сотня героев, которые обращаются друг к другу по имени-отчеству и с такой скоростью перемещаются от одного топонима к другому, что порой на секундочку удивляешься: чего это Иван Диодорович в Перми забыл? А ты просто перепутал его с Дмитрием Платоновичем, которого еще в прошлой серии застрелили под Ганево.
Чтобы закончить с ненавязчивым бурчанием, хочется еще раз повторить: да, это классический Иванов. И хотя он в отличной — может, даже лучшей своей — форме, тактические претензии к нему можно выдвинуть те же, что и раньше. Например, попенять на нескрываемую механистичность сюжетной конструкции: здесь всякий пишущий о «Бронепароходах» наверняка воскликнет что‑то метафорическое в духе «как слаженно работают поршни!», и я с радостью подхвачу — работают они действительно на загляденье. Но порой в гуще сражений с этого корабля срывает обшивку, и поршни начинают тарахтеть у вас перед самым носом. Если такая инженерная романтика вам претит, есть риск немного выпасть из текста. Иными словами, герои здесь делают ровно то, чего от них требует Иванов: чаще всего это удается выдать за проделки рока, но порой из маневров сюжета откровенно торчит авторское своеволие.
Свойственная Иванову пейзажная лирика тоже на месте: привычным контрапунктом она отбивает или предваряет события, требующие отбивки или предварения. Местами получается диво как хорошо, но раз на раз не приходится. Утомляет и сама монотонность приема, совершаемого с абсолютно одинаковым выражением лица: в эти абзацы врывается не только заполошная образность, но и какой‑то избыточный тургеневский стон. Иногда это даже слишком: «Белые облака, сияя вздутиями, висели в густеющей синеве неба и отражались в затихшей воде Камы», — что‑то тут определенно не то, вздутие какое‑то.
Впрочем, это все, конечно, дело вкуса. А вот что предельно однозначно — так это авторская позиция.
Пока первые силком затягивают страну в принудительное будущее, а вторые пытаются вернуть прошлое, подлинный завтрашний день — за инженерами и изобретателями вроде Шухова и Алешки Якутова, преображающими мир вокруг не смертью и насилием, а созиданием. Ни к каким усилиям, чтобы все это сформулировать, прибегать не пришлось — Иванов почти все проговаривает прямым текстом.
Любую другую книгу такая святая простота похоронила бы — зачем читать семьсот страниц, когда их смысл можно уложить в пару предложений? — но только не книгу Иванова. И дело не в том, что по градусу эпопейности «Бронепароходы» вполне сопоставимы с «Тихим Доном», столько в них утрамбовано судеб — собрать подобную махину, которая нигде не разваливается, само по себе достижение. И не в том, что это попросту очень интересно читать, а некоторые сцены вроде расстрела Троцким дезертировавших петроградцев — однозначная работа мастера. И даже не в том, как много здесь отчаянных параллелей с днем сегодняшним: один «проклятый богом год» зарифмовать с другим таким же — дело почетное, но немудреное.
Как будто норны не просто тянут пряжу и в нужный момент щелкают ножницами, а ткут из всех наших судеб-ниточек бесконечный гобелен. Когда нитка обрывается, к ней тут же привязывают другую. Вот события вековой давности и отзываются так близко и трепетно — не потому, что узоры повторяются, а потому что история оказывается одним непрерывным полотном. Тряхнешь — и все оно заколышется, а ведь где‑то там и твоя ниточка, тоже к чьим‑то подвязанная.
Больше в русской литературе никто так, кажется, и не умеет.
