Фейсбук — новое государство? Александр Файб — о будущем соцсетей

Почитать другие тексты спецпроекта «Синий монстр» о политике в соцсетях

— Одно из самых значительных событий в соцмедиа за последнее время — блокировка аккаунтов Дональда Трампа. Как вы считаете, насколько это значительное решение?

— Это не хорошо и не плохо. Это факт, и, если вы заметили, об этом уже все забыли. Прошло полгода, а мы с вами находимся в информационном темпе, где такие вещи быстро забываются. Хотя в моменте кажется, что рухнула стена, взорвалась бомба.

Блокировка стала результатом жесточайшей поляризации американского общества, которая в том числе обострилась из‑за пандемии. Такие события, как пандемии, войны и другие катастрофы глобального масштаба, провоцируют социальные конфликты, возможно, не в моменте, но потом. В моменте всем страшно, а потом люди стараются дать тот или иной выход своим эмоциям.

Напряжение привело к тому, что люди, которые испытывали друг к другу антагонизм, стали еще более враждебны. Эта тенденция была выражена по всему миру, и американское общество не исключение: леволиберально настроенные менеджеры корпораций под давлением леволиберальных СМИ и большой аудитории противников Трампа приняли такое решение. Нельзя сказать, что накануне выборов оно на что‑то повлияло, — электоральный расклад был понятен и до этого.

— Что‑то подобное может повториться в будущем?

— Кажется, менеджмент твиттера и фейсбука немножко перепугался собственной значимости. Мы не припомним каких‑то новых знаковых случаев цензуры в отношении известных лиц. И селебрити, и социальные сети нуждаются, чтобы аудиторные показатели были на высоте: людям нужно внимание и удовлетворение тщеславия, а соцсети хотят продать больше рекламы. Никому не нужен отток пользователей и пустующие платформы.

Блокировка Трампа стала кульминацией, после которой цензурная политика и ее провоцирование сошли на нет. В том числе это мотивировано тем, что в Америке после избрания нового президента идеологическое противостояние стало немного прохладнее, хотя никуда не исчезло. Эту сковородку сняли с плиты.

— Может ли что‑то подобное повториться в других странах, например в Европе?

— Не исключено. Социально-политический кризис, вызванный пандемией, это далеко не последний кризис в истории человечества. В отдельных государствах будут свои обострения, свои всплески ненависти или страха, который сможет выплеснуться через соцсети.

Подобные действия и противодействия будут повторяться. Другое дело, когда вы блокируете президента США, все остальные баны кажутся не такими значимыми. Наверное, блокировка Карди Би или Асапа Роки будет обсуждаться.

— Нельзя сказать, что сейчас начнется гегемония социальных сетей или, наоборот, что государства их задавят, ведь они позволили себе слишком много?

— Тут мы точно преувеличим масштаб проблемы. [Бан], безусловно, стал признаком поляризации, того, что социальные сети плотно вошли в нашу жизнь и стали значимым источником коммуникации, в том числе и политического характера. Но мир после этого не перевернулся.

Развитие технологий это всегда поиск чего‑то нового, но их внедрение в жизнь человека и влияние на социальный порядок инерционно. Чтобы говорить о резких переменах, мы должны подождать лет пять и посмотреть назад — как это делают исследователи, которые не просто отмечают тренды, происходящие на улице. Нужно подождать по крайней мере два-три года и посмотреть, как изменилось поведение политизированных пользователей: ушли ли они на новые платформы или же остались там, где привыкли пребывать в своих идеологических пузырях.

— Влияние социальных сетей на политику сейчас действительно существенно или переоценено?

— Люди, которые пытаются переоценить влияние социальных сетей на политику, просто хотят на этом заработать. Переоценивать влияние можно было лет 10 назад, когда этот тренд только себя проявил. Сейчас же недооценивать или переоценивать — это показывать собственный непрофессионализм и поверхностный подход.

За 10 лет с 2011 года тренд стал реальностью. В 2008–2010 годах мы присутствовали при зарождении этого влияния, которое, безусловно, началось, как и всегда бывает с подобным, с Соединенных Штатов. В 2011 году с «арабской весной» оно докатилось до развивающихся стран и Европы, которая не в первом эшелоне по внедрению коммуникационных новшеств.

Это стало модным. В экспертной среде и публицистике это было примерно так же громко и ново, как этим февралем оказался Clubhouse. Но если он сгорел за месяц, то тогда мы присутствовали при рождении ребенка. Сейчас ребенок вырос — он совершенно точно опережает обычный график становления человека: за 10 лет уже перерос свой пубертат.

Он был принят в социум и встал рядом с такими уважаемыми источниками информации, как традиционные СМИ: газеты, телевидение, радио. Самое главное, что социальным сетям стали доверять, — на них перестали смотреть как на модную смешную зверюшку. По уровню доверия они уже где‑то приблизились, а где‑то опережают большинство традиционных видов СМИ.

Мы, как люди, которые помнят терабайты пиратского контента в «ВКонтакте» и неподцензурный топ «Живого журнала» (информация о нем публиковалась до 2013 года на отдельной странице «Яндекса». — Прим. ред.), безусловно, можем скучать по тому, что было 10 лет назад. Но так уже не будет никогда, ни в одной стране мира, каким бы свободным ни декларировалось ее пространство.

— Вы упомянули «арабскую весну». Почему отсчет нужно вести именно с нее?

— Очень просто: за 2010–2011 годы сильно больше людей — десятки, сотни миллионов — стали вовлечены в общественно-политические процессы в том числе и через социальные сети. Благодаря тому, что смартфонов и мобильного интернета стало больше, не только в странах западного мира, но и в развивающихся государствах, например в Тунисе, Египте, Ливии, Сирии, Иране, социальные сети приобрели большое значение.

В этих странах автократические режимы, которые там на тот момент существовали, сильно монополизировали традиционные СМИ. Если вы затыкаете пар, но оставляете одну небольшую щель, потому что вы не понимаете, как к ней подобраться, то все давление выйдет именно через нее.

Так и произошло в случае с событиями весны 2011 года, когда твиттер и фейсбук стали настоящим фактором в уличной политике, массовых акциях и беспорядках, которые происходили в странах Магриба и Ближнего Востока.

— Значит ли это, что теперь, когда государство поняло значимость социальных сетей, оно будет затыкать пар в них?

— Государство не существует только для того, чтобы затыкать пар и не давать выход какой‑то энергии. Сама логика бюрократической машины нужна, чтобы встроить то или иное явление в собственную систему принятия решений и регулирования. Пока государство знает, что существует некоторое явление, но его значимость для него небольшая, это явление существует бесконтрольно.

Сейчас мы можем наблюдать историю с электросамокатами. Они существуют достаточно давно, сильно популярными стали в прошлом году, а в этом их популярность удвоилась или утроилась. Начали происходить инциденты — нельзя сказать, что их не было раньше, но теперь им уделяется более пристальное внимание медиа. И вот уже проходят обыски в целом ряду компаний, которые занимаются шерингом электросамокатов. Государство понимает, что их нужно встроить в систему правил дорожного движения, отрегулировать владение и аренду.

Ровно то же произошло с социальными сетями: до поры до времени государство относилось к ним как к забавному фиче, как к опции коммуникации с населением. Сейчас же регулирующие, надзорные и силовые органы понимают, что социальные сети это явление, без которого жизнь в 2021 году невозможна. Соответственно, его нужно подчинить законам и представлениям о должном, которые существуют в том или ином политическом режиме.

— Как вам кажется, высказывания авторитетного лидера социальной сети, например Джека Дорси из твиттера, значительно больше повлияют на общество, чем высказывание какого‑то авторитетного политика?

— Ролевая модель пророка с горы Синай, образ гения-затворника, актуальна разве что для Павла Дурова. Ему до сих пор не надоело заниматься в телеграм-канале проповедями из разряда «Как жить и что я об этом думаю».

И Марк Цукерберг, и Джек Дорси уже прошли пик своей популярности и актуальности как спикеров. Они уже не производят былой фурор, в том числе потому, что все увидели: это обычные люди, которые могут чувствовать себя неловко, когда им задают глупые вопросы в парламенте, или совершить поступок, за которой части аудитории социальных сетей стыдно.

— Владимир Путин считает, что социальные сети начали конкурировать с государствами. Это действительно так?

— За последние годы они произвели на всех такое масштабное впечатление, поэтому кажется, что социальные сети стали всеобъемлющими.

Если говорить о масштабе, то оценка скорее верна — социальными сетями пользуются не сильно меньше людей, чем канализацией, электричеством и водопроводом. Иногда ими пользуются даже там, где этих благ нет. По объему данных о пользователях, по объему сервисов, которые они предоставляют, по числу людей, которые ими пользуются, они похожи на государство в государстве.

Но они не начинают войны, не выстраивают дипломатические отношения, не могут заменить национальные государства — как бы этого многим ни хотелось, у нас не получается стирать границы. Они не принимают государственный бюджет, не могут в одиночку развернуть информирование даже в случае таких историй, как пандемия. До полноценной институционализации социальным сетям еще нужно время.

— Есть ли какой‑то признак, по которому можно сказать: социальная сеть стала государством?

— Кажется, они в этом не заинтересованы, потому что самое важное для них — зарабатывать деньги.

Одним из признаков государства является организованная фискальная политика, но мы с вами понимаем, что только ей государство не ограничивается. Оно должно обеспечивать безопасность и благополучие граждан.

Можно достаточно успешно искать в социальных сетях признаки квазигосударства, но, если честно, не вижу в этом никакого смысла. Эти образования служат разным целям.

— Была история с Facebook и Telegram, которые пытались выпустить свои криптовалюты, но у них не получилось из‑за отказа Комиссии по ценным бумагам. Это не начало конкуренции?

— Это была попытка заработать еще больше денег, за которую кто‑то получил по зубам.

— Если все же предположить, что такая конкуренция когда‑либо начнется, как она могла бы происходить? Кто из этого противостояния вышел бы победителем?

— Человеческие общества по-прежнему этатистские по своей природе: вера в государство, в его институты, осознание своей принадлежности не только земле и языку, но своей гражданской национальности остается доминирующей тенденцией. Надежда на наднациональные образования вроде Евросоюза упирается в большую инерционность исторического процесса.

Объекты конкуренции социальных сетей находятся в другой плоскости — это маркетплейсы и экосистемы, например банковские. В их лице соцсети получают мощных конкурентов, которые стараются встраивать своих клиентов в замкнутую, полезную и инклюзивную систему.

Регуляторы же не заинтересованы в том, чтобы монополии стали доминирующими и вышли из‑под контроля. Чтобы не монополизировать в социальных сетях все от продажи товаров до знакомств, от финансовых транзакций между юрлицами до небольших платежей, государство точно не станет препятствовать конкуренции маркетплейсов с социальными сетями.

— Последние годы мы наблюдаем, что государство вмешивается в работу социальных сетей и регулирует их работу. Продолжится ли это в будущем или же государство уже получило достаточно контроля?

— Безусловно, продолжится. Это началась не так давно. Могут быть как ужесточение, так и послабление: как и любое общественное явление, например, никотин, автомобили, любые деятельность и объекты, которыми человек увлечен или владеет, история с социальными сетями будет находиться в постоянном поле законодательной деятельности.

Для кого‑то будут сделаны послабления, ужесточение будет сменяться противоположными трендами. Это надолго — государство поняло, что нужно подстраивать законодательную базу для социальных сетей под политическую необходимость. Но в истории наступают такие моменты, когда политическая необходимость в 2021-м одна, а в 2026-м — совершенно другая. Законодательство может спокойно меняться под это, более того — сами изменения в нем могут стать символом перемен.

— Нет такого ощущения, что текущие попытки регулировать социальные сети выглядят нелепо? Например, в Европе приняли GDPR, закон, который обязывает социальные сервисы предоставить пользователям доступ к собранным о них данных, но в итоге это ни на что не повлияло.

— Причина банальна — большинство законодателей в разных странах достаточно слабо представляют себе, как функционируют социальные сети. Для них по-прежнему это новые ворота, на которые они смотрят, выпучив глаза. Дело не только в возрасте. Наши бабушки и дедушки совершенно спокойно осваивают социальные сети, понимают, как работают репост, лайк, коммент, и даже отличают рекламные посты от постов своих друзей.

Пока что законодательные институты разных стран не совсем понимают, с чем они имеют дело, а у социальных сетей не хватает силы своего лобби, чтобы протолкнуть нужные им решения или хотя бы обеспечить экспертную базу и пояснить, что белое это белое. Поэтому мы видим такие казусы, например, когда Марк Цукерберг приходит в Конгресс США, а ему задают вопросы, от качества которых глаза могут вылезти на лоб. А речь идет об одном из ведущих законодательных собраний мира.

Стоит рассчитывать на смену поколений. Законодатели, которые будут заседать через 15–20 лет, присутствовали в социальных сетях с самого детства, это будет способствовать большему пониманию и последовательности.

— Вы говорили, что оценить тренды сегодняшнего дня мы сможем только через пять лет. Но можно ли предположить что‑то о трендах ближайшего будущего, которые касаются социальных сетей и политики?

— Основной тренд, который я вижу на ближайшие 5–10 лет: если вы представляете политическую силу, общественное движение, группу политических активистов, то вам станет сложнее влиять на политическую реальность только с помощью социальных сетей. Становиться новым лидером мнений, способным привлечь общенациональное внимание, будет сложнее.

Причина очень простая: все сложнее продвигать контент, организовывать платные маркетинговые кампании, привлекать сторонников. Людей на социальных платформах примерно столько же, сколько на улице. Если вы выйдете на улицу и станете заниматься агитацией, как раньше глашатаи собирали вокруг себя народ на площадях, то на вас посмотрят как на городского сумасшедшего.

С другой стороны, через 10 лет редакционная и корпоративная политика социальных сетей будет выстроена и зарегулирована так, что многие окажутся демотивированы заниматься активизмом и политической деятельностью исключительно в онлайне. Они наконец поймут, что эффективная политическая работа не может строиться без организационной структуры, что офлайн-мероприятия не менее важны, чем зум-коллы с сеткой сторонников, что нужно создать вокруг человека, сторонников или неопределившихся, на которых вы хотите повлиять, вещание в формате 360 градусов.

— Правильно ли я понимаю, что какой‑то совершенно новый перспективный политик или политический инфлюэнсер будущего уже где‑то существует?

— Для нас это лицо может быть совершенно новым, а для 250 тысяч подписчиков, которые есть у него сейчас, оно уже приелось. Некоторые даже решили от него отписаться.

— Получается, политический блогер навсегда останется только блогером?

— Если он не сделает шаг вперед.

— Что вас больше всего удивило в социальных сетях с точки зрения политики за последнее время? Может, был какой‑то феномен?

— Я так давно слежу за влиянием социальных сетей на современную политику, что меня уже давно ничего не удивляет. Меня изумляет, как много времени ушло у людей разного уровня влияния, чтобы понять: социальные сети — это данность, которую не получится игнорировать, с которой нужно работать тонко и умело. Для меня и людей, которые работают в социальных сетях и исследуют их последние 10–15 лет, это является само собой разумеющимся фактом, но для многих, кто принимает решения, это стало открытием.

— А почему они так долго пребывали в неведении?

— Как и в социальных сетях, где люди существуют внутри информационных пузырей, в других измерениях тоже есть пузыри. Создав вокруг себя подобный, ты облегчаешь восприятие информации, в голове происходит меньше диссонансов. Но ты останавливаешься в развитии и отстаешь от темпа событий.

Моя главная надежда связана с тем, что люди в будущем научатся выходить из своих пузырей, эхокамер и познавать мир с большим критическим мышлением и чуть меньшей уверенностью в собственной правоте.

— Но ведь социальные сети только еще больше погружают в эти эхокамеры.

— Они погружают человека в эхокамеру, в которую он с удовольствием залезет сам. Создание комфортной обстановки для восприятия новых фактов свойственно человеческой природе буквально на физиологическом уровне. Не стоит преувеличивать новаторство социальных сетей, которые внезапно нам придумали пузыри. Феномену тысяча лет, а изучен он был достаточно хорошо в середине XX века.