Танечка, поплачь! Как детская литература говорит о войне, смерти и наркотиках

Стихотворение Агнии Барто про живучесть резинового мячика все, кто родился в России, знают наизусть. Текст настолько привычный, что требуется некоторое усилие, чтобы обратить внимание, чему он в действительности посвящен. Мячик упал, но плакать нельзя! А ведь с точки зрения психотерапии запрет на слезы — один из главных родительских грехов.

Так, современные мамы и папы разрываются между формулами, крепко усвоенными из детских книг, и концепцией нового родительства. Магистральной линией советской детской литературы было подавление личности во имя великих целей, а сегодня главная задача воспитателя, напротив, не задушить природное стремление к свободе, помочь ребенку развить эмоциональный интеллект. Поэтому зачастую понимание актуальной детской литературы в России отталкивается от необходимости пересмотреть наследие СССР, создать книги не дидактические, а развивающие индивидуальность и поговорить на те темы, о которых раньше говорить было не принято или запрещено, будь то секс или ужасы блокады.

Разговор этот начался не сегодня, но дискуссия о «новой» этике заставила словосочетание «сложные темы» зазвучать с новой остротой. Сегодня хорошая детская книжка, подростковый ли это роман или картонка для малышей, буквально обязана касаться чего‑нибудь сложного, табуированного и непривычного. Продвинутые издательства будто соревнуются, кто предложит более свежую, острую и разрушающую все стереотипы новинку, книжные ярмарки организуют мероприятия, посвященные «новой» этике в детской книге, а детские библиотеки проводят дискуссии по «сложным» темам.

Например, это доставляет ему удовольствие. Или он хочет иметь доступ к информации по каким‑то конкретным вопросам. Тогда «сложные» темы не сложнее честного разговора о реальном мире — что же к ним все-таки отнести?

Очень понятную систематизирующую концепцию дает писательница и главный редактор издательства «Пешком в историю» Александра Литвина. С ее точки зрения, есть всего три «сложные» темы: »[Первая —] плохие родители, [вторая —] телесное (сюда я отношу и ЛГБТ, и секс, и все что угодно, включая какашки) и третья — история нашей страны, особенно в XX веке. Все дело в том, что это не просто какие‑то темы впроброс, а связанные друг с другом краеугольные камни, которые позволяют нам ответить на вопрос: «Кто мы такие?»

Переводчица Лида Стародубцева обращает внимание, что любая «сложная» тема связана с проблемой репрезентации. «Новая этическая норма дает право высказывания человеку независимо от возраста, социального положения, происхождения и т. д. Если опыт индивида травматичен или неудобен для рассмотрения в публичном пространстве, то у него все равно есть право голоса. То есть если я ребенок мигранта, я могу почитать книги, где главный герой — ребенок мигранта. Если я ребенок алкоголика, я могу найти книги, написанные от лица такого человека, если я влюбилась в девочку, я могу найти книгу, где это описано с позиции субъекта, и т. д.»

Понятно, что окончательно очертить какой‑то конкретный круг сложного, за контуром которого останется только простое, невозможно. Предложенный список не претендует на полноту, его задача лишь обозначить несколько особенно чувствительных областей, вызывающих максимальное количество вопросов.

Это одна из тех «сложных» тем, которые продвинутому книгоизданию удается реализовать весьма широко. От бодипозитивных комиксов до научпопа про сопли — найти можно самые разные книги. Список непривычных тем пополняется, и элементы новой этической нормы проникают в, казалось бы, самые невинные предметы. Например, книга известного педиатра Федора Катасонова «Куда скачет температура» на вроде бы совсем не «сложную» научно-популярную тему — как устроена простудная лихорадка — поднимает разговор о праве ребенка распоряжаться своим телом. Автор настаивает, что маленький пациент должен иметь представление о том, как все устроено. И даже может принимать участие в выборе способа лечения. Потому что он не объект медицинских манипуляций, а полноправный актор процесса!

Но общественное сопротивление свободному разговору о теле остается достаточно яростным. «Даже какое‑то одно слово может оказаться травмирующим, — рассказывает директор пиар-службы „Самоката“ Анна Косниковская. — Когда вышла книжка про сопли, одна женщина обнаружила там слово „вагина“ и прислала нам на почту возмущенное письмо, мол, зачем в книгах 0+ такие слова».

Бывают ситуации и менее комичные: остаются вопросы, поднимать которые возможности нет совсем. Так, вышедшая в прошлом году в издательстве Albus Corvus переводная книга про месячные на пути к российскому читателю потеряла разворот о трансгендерных людях, потому что закон «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» делает эту тему в детской книге невозможной. Причем издание было выпущено с двумя пустыми страницами и поясняющей надписью. «Мнения были полярными, — комментирует главный редактор издательства Ксения Коваленко, — Те, кто изначально считал, что такая книжка нужна, поняли причину, по которой нам пришлось убрать этот разворот. А тем, кто был против ее издания, и разворот помешал. Важно, чтобы эта тема перестала быть настолько табуированной в обществе — для этого и нужна книга. Но цензура, безусловно, ее ухудшила. Трансгендерный ребенок не найдет там нужной ему информации, а остальные не узнают о том, как устроены другие люди».

В этом большое отличие российской ситуации от западной. «Обострение интереса к сложным темам в связи с мировой повесткой тут тоже есть, но старт совершенно другой, — говорит эмигрировавшая в Швецию Лида Стародубцева. — Сейчас очень важна тема гендера и его плавучести — того, для чего в России в книгах для детей и подростков дверь сейчас практически закрыта». В шведских магазинах, например, можно встретить книжки про интерсекс-детей: девочку с мужскими гениталиями и мальчика с женскими.

«Российский дискурс, если брать общо, находится где‑то на уровне Швеции 50-х, когда „Пеппи Длинныйчулок“ не хотели издавать, потому что девочка недостаточно образцово-показательна, — считает Стародубцева. — Мне кажется, что в России многие читатели находятся на том же уровне консерватизма».

В связи с тем же законом ЛГБТ-подростки не имеют возможности найти книгу про свои проблемы и романтические переживания. Такая литература может выходить только в полиэтиленовой пленке с маркировкой «18+». Но тогда она не попадает ни на детскую полку в магазине, ни в детскую библиотеку. Тем не менее иногда издатели прибегают к этому способу, надеясь, что книга сможет найти путь к тем, кому она действительно нужна. Так, например, поступил «КомпасГид» с книгой Андреаса Штайнхефеля «В центре Вселенной», которая в числе прочего поднимает тему однополой любви.

Однажды издательство «Поляндрия» столкнулось с тем, что не может выпустить книжку-картинку классика детской книжной иллюстрации Оливера Джефферса: среди множества самых разных рисунков и персонажей там было изображение лесбийской пары. Автор отказался от предложения цензурировать книгу, и, как рассказывает представитель издательства Юлия Тризна, эта ситуация стала толчком к открытию дочернего издательства «Поляндрия No Age»: «…Теперь это такая отдушина и лазейка, где мы спокойно можем говорить о том, о чем мы очень хотим, но не можем в детской „Поляндрии“».

Аналогичным образом появилась и серия «Самоката» «Недетские книжки». Для привлечения внимания к серии издательство выпустило видеоролик, обыгрывающий инструкцию по выживанию в самолете. «Сначала прочитайте книжку сами, а потом дайте прочитать ее ребенку, — сообщается пассажирам рейса, на борту которого красуется надпись „Stabilnost“, — для этого избавьтесь от полиэтиленовой упаковки, защищающей детей от нежелательного контакта с информацией. Внимательно ознакомьтесь с текстом, убедитесь, что ваш ребенок готов к приему информации. Удалите внешнюю обложку по перфорированной линии отрыва — вы получите книгу в цветной обложке без возрастной маркировки».

Максимально болезненный и запретный вопрос — трудно представить, какой может быть детская книга на эту тему. Тем не менее еще в 2012 году издательство «КомпасГид» выпустило роман немецкой писательницы Беате Терезы Ханики «Скажи, Красная Шапочка». Книга рассказывает о тринадцатилетней девочке, которая терпит насилие со стороны родного дедушки. Ее любимая бабушка в курсе происходящего, а остальные члены семьи просто не хотят ничего замечать. В остальном жизнь совершенно обычная: лучшая подруга, первая любовь, ссоры с сестрой, пасхальный ужин, каникулы, заброшенная вилла, где так классно проводить время. Ситуация абьюза растянута на годы, на протяжении которых девочка начинает постепенно сходить с ума от невозможности объединить эти две реальности. Мир так жесток по отношению к тринадцатилетней Мальвине, что роман по-настоящему больно читать, однако все заканчивается удивительно светло — преодолением страха и обретением способности рассказать о происходящем.

В 2018 году книга была переиздана в поддержку движения #янебоюсьсказать. «Разница между реакцией в 2012 и 2018 году была поразительной, — рассказывает шеф-редактор издательства Марина Кадетова. — Возникло ощущение, что уже есть язык, на котором мы научились говорить на какие‑то темы».

У темы «хрупкого» родителя много вариаций — больной, психологически беспомощный или просто грубый, важно одно: он не выполняет свою основную функцию, на него нельзя опереться. Один из наиболее частых типов дисфункционального родителя в нашей действительности — человек с алкогольной зависимостью.

«У меня очень сильно пил папа, — рассказывает Лида Стародубцева, — это была большая беда и травма, и я жила в довольно трешевой реальности. Это было отдельно от всей остальной жизни, в том числе и от того, что я читала. Но лет в 11 мне в руки попала книга эстонской писательницы Леэло Тунгал „Половина собаки“ — сборник повестей про подростков в эстонском поселке, и у одной героини мама — алкоголичка. И об этом рассказывается как о части жизни! Фокус повествования на повседневности, нет какого‑то надрыва, и все с точки зрения ребенка — про его стыд, и тревогу, и надежду, что, может быть, все закончится… Я читаю и понимаю: это про меня! Это дало возможность ощутить, что я присутствую в этом мире, назвать проблему».

«Как будто [пьющая] мама — это что‑то ненормальное, а пьющий папа — настолько вросшая в российскую реальность тема, что ее просто не замечают, да и не только в России, мне кажется, в западной культуре тоже». Но появляются книги и на эту тему — например, в 2018 году вышел графический роман «Луи среди призраков», рассказывающий о мальчике, живущем с пьющим папой. А новинка «Возьмет и прилетит» — о ребенке, у которого спиваются мама и отчим. Книга написана российским автором и рассказывает о жизни в далеком северном городе.

Насколько важно ребенку дисфункционального родителя узнать себя в какой‑нибудь прочитанной истории, настолько же тяжело родителю преодолеть барьер и дать ребенку такую книгу. Как рассказывает владелица издательства Eye Екатерина Зекавица, она отказалась от перевода на русский язык понравившегося ей красивого издания о маме, которая постоянно кричит на дочь. «Ее написала аргентинка Исоль, она лауреат премии Астрид Линдгрен и довольно известна. По сюжету мама неожиданно превращается в большой воздушный шар, перестает кричать, и только тогда девочке становится комфортно общаться с ней — книжка очень глубокая, она не дает ответов, но побуждает задать вопросы на важные темы. Детям будет интересно, а вот мам сложно вдохновить на покупку такой истории. Cама автор сказала мне: „Ты ее не продашь!“»

Разговор с ребенком о смерти как таковой пугает многих мам и пап. Для помощи в этом вопросе появилось довольно большое количество современных книг. Например, метафорический рассказ о недолговечности жизни «Меня зовут Смерть» или мировой бестселлер «Утка, смерть и тюльпан» про дружбу утки с собственной смертью. Задача усложняется, когда речь идет о конкретном человеке, особенно если это родитель. Тут дело не только в конечности бытия — это своего рода родительская дисфункция, доведенная до предела: он не может позаботиться о ребенке, потому что уходит навсегда. Об этом новый роман «Большая черная птица», в котором со всеми последствиями смерти собственной матери должен разбираться 14-летний мальчик.

Но самое невозможное в этой теме — подростковое самоубийство: подключается мощный иррациональный страх родителей перед одним упоминанием подобного сюжета. Даже классические книжки на эту тему встречают неодобрение — например, не очень популярная в России, но широко известная в Швеции книга Астрид Линдгрен «Братья Львиное Сердце». Сюжет заканчивается тем, что мальчик оказывается в вымышленной стране, где находится его умерший брат. «Все построено на иносказании, но все-таки речь идет именно о самоубийстве, — говорит Лида Стародубцева, — и когда мы читали ее в университете, половина группы схватилась за голову и сказала: „Так нельзя, это же подстрекание к самоубийству!“ После этого мне приходилось много слышать подобных отзывов именно от русскоязычных мам. Но сложно представить, чтобы ребенок после прочтения книги пошел куда‑то и вот так сделал — должны быть более мощные предпосылки, чтобы произошла такая трагедия. По-моему, эта перетревоженность на тему того, о чем говорить можно, а о чем нельзя, связана с уровнем страха в обществе, такое вытеснение. Говорить об этом обязательно, ведь в России эта тема табуирована даже на уровне медицинских документов: известно, что статистика самоубийств занижена, они проходят как „сердечный приступ“ или „поскользнулся, упал“ и прочее».

Напрямую обращается к теме самоубийства другая шведская книга — современный роман Алекса Хариди «Дом напротив», которая вышла в России в 2013 году. Главный герой всего лишь расследует историю, произошедшую когда‑то в загадочном доме по соседству, и факт суицида подан максимально отстраненно. Это что‑то вроде страшилки из прошлого, которая заинтересовала современного подростка, сюжетный каркас, на который нанизан вполне традиционный сюжет о дружбе и школе, отношении с родителями и взрослении. Но хотя герою 13 лет, книга вышла под маркировкой «16+».

Война в детской литературе — тема, само собой, не новая, вопрос в общей интонации и освещении тех фактов, которые прежде оставались в тени. Например, все, что выходит за рамки героического поведения советского солдата, по-прежнему запретно.

«Самая сложная и опасная книга, которую мы так и не издали, — „Играющие в тени“ Микаэля Рёмлинга, — рассказывает художница и генеральный директор издательства Albus Corvus Татьяна Кормер. — В ней описывается очень болезненный исторический момент — взятие Берлина советскими войсками. В книге в очень мягкой форме говорится о том, что немецкие женщины боятся насилия со стороны советских солдат. На глазах у читателя ничего не происходит, но эта тема все время всплывает, и ее никак нельзя обойти. Это, безусловно, подпадает под закон о фальсификации истории (законопроект, устанавливающий уголовную ответственность „за фальсификацию исторических фактов о причинах и итогах Второй мировой войны“, был внесен в Госдуму в 2020 году, но не поддержан правительством. В мае 2021 года Госдума поддержала в первом чтении законопроект о запрете публично отрицать „решающую роль советского народа в разгроме нацистской Германии“ и „гуманитарную миссию СССР при освобождении стран Европы“. — Прим. ред.) и на многих действует как красная тряпка».

Но есть примеры и большого успеха в этой области. Так, одна из главных книг издательства «КомпасГид», повесть «Сахарный ребенок», впервые в детской литературе рассказывает о лагере для ЧСИР — членов семей изменников Родины. Это не просто неудобный разговор о репрессиях, но также и о том, например, как пятилетний ребенок, засмотревшись на цветок за оградой лагеря, получил от охранника прикладом по лицу. В этом году у автора повести Ольги Громовой вышла новая книга о военном времени — «Вальхен», история девочки, которую угнали в Германию и сделали остарбайтером.

Другая важная новинка — роман о жизни двух близнецов, разлученных во время эвакуации «Дневники Виктора и Нади. Ленинград 1941 г.», вышедшая в издательстве «Пешком в историю». Это настоящая панорама жизни страны во время войны — тут и блокада, и колхозы, и заключенные Волголага. Материал объемный и сложный, но устроена книга довольно современно и представляет собой целый коллаж из текстов, которые можно читать параллельно. Каркас составляют чередующиеся дневники брата и сестры, на полях которых некий следователь все время делает пометки.

Книжка также снабжена историческими справками, комментирующими все события и важные понятия, а еще здесь есть вставки из настоящих дневников, воспоминаний и писем того времени. Александра Литвина рассказала, что только с такой нагрузкой издательство решилось на подобную книгу:

«Причем это даже не вопрос цензуры или внутренней цензуры, это вещь, которая от каждого из нас требовала большой внутренней работы, нам самим не так легко уложить в голове все эти исторические события и собственное отношение к ним. Мы должны были это сделать, чтобы книжка была честной, но дальше начинается все остальное — не попадет ли она под прицел какого‑то недоброжелательного внимания? Неизвестно.

Особенно по войне, но и по всей истории XX века. Эта тема не потеряет своей табуированности».

Инвалидность попадала в фокус внимания детской литературы и ранее, однако сегодня мы учимся оперировать другим языком. Дело не только в терминологии, но и в новых принципах, предполагающих, например, что уважение лучше жалости, что стигматизация таких людей не только неэтична, но и попросту устарела. Расширяется список тем, в него включаются разнообразные диагнозы, о которых раньше было известно очень мало. Так, «Мальчик Золотая Рыбка» рассказывает об обсессивно-компульсивном расстройстве; «Чудо» — о ребенке с генетической мутацией, которая сделала его лицо отталкивающе некрасивым; «Бездна Челленджера» погружает в мир подростка с шизофренией.

Разговор об инклюзии стал одной из визитных карточек издательства «Розовый жираф». Среди главных книг по теме — «Привет, давай поговорим» про девочку с детским церебральным параличом. Героиня не ходит, не разговаривает и выглядит отталкивающе, но она очень умная и у нее есть все необходимое для передвижения и коммуникации, что позволяет ей учиться в обычном классе, только вот принимать ее не хотят.

«Класс выигрывает олимпиаду, и их отправляют в Вашингтон сниматься на телевидении, — рассказывает руководитель пиар-службы издательства Ася Дунаевская. — Девочке говорят неправильное время рейса, из‑за чего она опаздывает, это очень трагичная ситуация и книга. В этом ее суперсвойство: ты очень хорошо понимаешь, прямо физически ощущаешь, что чувствует главная героиня, как ей больно. Но с другой стороны, ты также хорошо, кожей, понимаешь и ее одноклассников, здесь нет хороших и плохих. Это очень круто — и дети, и взрослые, испытывающие негативные чувства к таким людям, могут увидеть, что это нормально: мы что‑то испытываем на животном уровне, но мы можем работать с этими эмоциями».

Подобно своим главным героям, литература о людях с особенностями вызывает противоречивые чувства и приводит в замешательство: как с ней правильно обращаться, на какую полочку ставить? Прошедшая в этом году ярмарка non/fiction предложила целый список книг «Особое детство», отдельно от обычного списка детской литературы. Этот подход вызвал некоторые вопросы.

«Думаю, пока это очень важно — привлекать людей всеми возможными способами, приучать к теме, — говорит Ася Дунаевская. — У нас как у издательства тут нет проблем, потому что наша аудитория воспринимает их на ура, но если выехать за МКАД, то люди, конечно, относятся негативно. Так же как и государство, они не хотят про это знать: инвалиды пусть живут, но просто у них нет пандусов и они не могут выходить, и мы не будем их видеть и сделаем вид, что все здорово».

Любой разговор о поведении, отличном от признанного хорошим и правильным, встречает негативную реакцию. Испытывать сильные эмоции по-прежнему нехорошо (привет, Танечка!). Даже на картонку для малышей, в которой главный герой замахнулся на собаку, обязательно найдутся свои ненавистники, как будто в жизни никто не видел агрессии у двухлеток.

Очень характерно описывает поведение взрослых начало новеллы «Новенький» в сборнике Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак «Банальные истории». В стилистике, свойственной этим авторам, старающимся максимально задействовать современные реалии, сюжет предваряется перепиской в родительском чате. Сообщение одной из мам, что какого‑то мальчика чуть не убили и ее дочь из‑за буллинга отказывается идти в школу, тут же наталкивается на предложение новенькому вести себя «нормально». «Или в глаз дать. И никакого буминга!» А школьная учительница, пытаясь разрядить обстановку, утверждает, что ничего страшного не происходит и паниковать не нужно. То есть с одной стороны, есть желание замолчать проблему, а с другой — возникает агрессия со стороны самих родителей.

Примерно так же реагируют и реальные взрослые на комикс «Соня из 7 „Буээ“ — одной из самых популярных современных книг про школу. „Сложность этой книги связана с тем, что в ней очень точно определяется состояние подростка, который всем недоволен и никому не удобен, в первую очередь самому себе, — рассказывает Ксения Коваленко. — Но некоторым родителям не хочется узнавать в Соне своих подростков. А ведь для многих все описанное в книге очень знакомо, можно принять это и поддержать, а не делать вид, будто такого нет… Вообще в России очень жесткий дискуссионный климат. Люди пишут разгромные рецензии, злые отзывы и посты в соцсетях, не стесняясь в выражениях“.

„Реакция родителей на книги бывает удивительной, — добавляет Татьяна Кормер, — предсказать, что им может не понравиться, невозможно.

По отзывам иногда создается ощущение бесконечного ханжества».

Подростки тем временем реагируют иначе. «Когда мы разбирали книгу „Падение“ с детьми из литературного клуба „Кот Бродского“, я была поражена, насколько она их воодушевила, — рассказывает Анна Косниковская. — Меня саму, как родителя двоих детей, порой что‑то пугает, эту книгу я воспринимаю скорее просто как хорошую литературу, а они реагируют очень непосредственно, у них прочитанное ложится на свежие эмоции и восприятие школьной жизни. У каждого нашлись какие‑то истории, в которых они кого‑то травили, не думая об этом, либо, наоборот, они были жертвой в какой‑то ситуации. Это было очень убедительное подтверждение, что такие книги могут принести конкретную пользу».

Одна из тех тем, где открытый разговор невозможен в силу законодательных ограничений. Не должно быть не только сцен употребления, описаний изготовления и внешнего вида наркотиков, но и чего‑то, что может быть расценено как пропаганда. Таким образом, придраться можно к любой книге, даже к прошедшему проверку мировой славой роману Давида Гроссмана «С кем бы побегать». Речь в нем идет о мафиозной группировке, которая ловит подростков, талантливых музыкантов, подсаживает их на наркотики, а потом заставляет грабить людей на улице во время выступлений.

«Это очень многогранная книга, — рассказывает менеджер издательства „Розовый жираф“ Нюся Красовицкая. — С одной стороны, она показывает привлекательность творческой среды — травка, свобода, но одновременно с этим и страшные наркопритоны, которыми все может закончиться. Ее никак нельзя заподозрить в пропаганде, напротив, речь идет о спасении человека из этой ситуации. Но безопасность издания — тема очень сложная. Не очень понятно, что может под [действие закона] подпасть — скорее, такие вещи решает случай».

Если первый раз книжка вышла в серии для подростков от 10 лет, то, когда пришло время для переиздания, ситуация изменилась и пришлось выпускать ее в серии «18+».

Ася Дунаевская рассказывает, как однажды решила составить список детских книг про наркотики и была поражена, как мало существует таких изданий. «Все оказалось еще хуже, чем я думала, я реально перерыла все, что только можно, чтобы его сделать, и я не то чтобы горжусь этим списком: «С кем бы побегать» — шедевр, но некоторые другие книги, которые в нем есть, не назовешь большой литературой, просто мне было важно, что для подростков в принципе пишут про наркотики. У меня трое детей, они все учатся в школах, в разных, все — в хороших, и в каждой из этих школ есть наркотики, в каждой!

Сейчас мне рассказывают про разные крутые дико платные школы, в которых ученик просто приходит к папе и говорит: «Мне нужны новые кроссовки», папа покупает кроссовки за 12 тысяч, а ребенок их на следующий день меняет на наркотики. Поэтому такие книги совершенно точно нужны, и неправильно, что у них такая маркировка, но с этим мы, я подозреваю, ничего не сможем сделать в ближайшие лет пятьдесят».

Зато совсем низкий индекс — «12+» — поставило издательство «Время» на роман Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак «Охота на Василиска», в котором рассказывается о феномене спайсов. Пиар-менеджер издательства Дмитрий Гасин объясняет, что все правила были тщательно соблюдены, кроме того, авторы советовались с психологами и наркологами.

«Книжка написана по следам реальных событий: когда в Беларусь пришли спайсы, никто — ни педагоги, ни психологи, ни правоохранительные органы к этому не были готовы, и как только погиб первый ребенок, подняли тревогу. Спайсами легко отравиться и умереть даже без передозировки, все зависит от биохимии. Впервые за всю историю знаменитого дуэта Жвалевский — Пастернак в их книге умирает ребенок — это девочка по прозвищу Мышка, другие дети расследуют, что случилось. Очень важно прочитать ее вовремя».

Недавно список книг по теме пополнился новинкой «Самоката» — «Удар под дых». Поскольку в романе есть слово «травка», он вышел все в той же «недетской» серии.

Возвращаясь к поэзии Агнии Барто и резиновому мячику — наиболее сложны те темы, которые причиняют боль и вызывают слезы. Мы так и не научились плакать. Причем личное тесно переплетено с политическим, что подтверждает дискуссия, случившаяся этой осенью в фейсбуке «Самоката». На странице издательства появилась цитата из книги «Зеб.» о том, как некое правительство отменило слезы. Публикация поста совпала с днями протестов и вызвала столь бурное воинственное обсуждение, что его решили удалить. Вот о чем говорилось в цитате:

«…уже через день после отмены слез я, и мама, и сестра, и еще тысячи людей стояли на главной площади.

Многие держали плакаты и транспаранты с крупными надписями „ХОТЬ ПЛАЧЬ“, „ПЛАКАТЬ ПОЛЕЗНО ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ“ и „ВЕРНИТЕ НАШИ СЛЕЗЫ!“.

Руководил всем усач-бородач с мегафоном в руке, стоявший в самой гуще толпы. Когда он подносил рупор к своему заросшему лицу и что‑то кричал, площадь дружным эхом вторила ему.

Мы хотим плакать!
МЫ ХОТИМ ПЛАКАТЬ!
Мы требуем слез!
МЫ ТРЕБУЕМ СЛЕЗ!»